Когда началась война, мне уже было двадцать лет. Я служил в кадровой армии на границе западной Владимиро-Волынской области пограничной. До 1939 года это была польская территория. Но это не особо важно. Припоминаю я и сейчас, как началась война. В шести километрах от границы было наше расположение.
Мы с братом младшим лежали опухшие, голодные такие и есть уже не просили. И когда бабушке дали хлеба кусочек, она в передник положила, а немец один заметил: «Почему не ешь?» Она его привела на кухню и показала, что мы лежим с братом отекшие все. «А где отец воюет? Раз воюет, значит, немцев бьет!» Сказали, что он умер в 40- м году. Пришел он, объяснил своей компании, что четверо детей, мал-мала меньше, и еще три дня, и они умрут. И вот эти немцы со своего куска хлеба отрезали, немец давал по кусочку хлеба в день. И с этих кусочков мы пошли на поправку. А мама заболела тифом и пролежала полгода в сарае с коровой. Корову бабушка доила, а немец стоял, чтобы она молока себе не взяла.
Где кухня стояла немецкая, шелуху выкидывали, мы все подбирали, лебеду, крапиву, жмых – это был деликатес вообще. И как мы пережили зиму – не знаю. И мать-то бедная. В таком-то возрасте, и нас двое, сестренка плачет: она любила масло сливочное. Знали, что любит. «Хочу масла!» – мать плачет, сидит.
Немцы всякие были. Мама стирала им, один немец подошел к маме с водкой. Она умерла – ни разу таблетку не пробовала! А он с гранатой и говорит: «Если не выпьешь, я гранату взорву».
Хозяин наш был поляком. Я работала на них, и они меня кормили тем, что сами приготовили. А еще у них девушка была прислугой, так ей тяжело было: сено наносить, за скотиной убрать, воду натаскать. Когда нашли другого пастуха, то меня взяли к ней на помощь. Было даже и вдвоем тяжело работать, все успевать. А остальным карточки давали на питание. Вот наши питались так и питались.
И мы ушли в лес в землянку. А у нас в землянке еще бабушка была, мамина мама, она была больная. А до этого деревню маминой сестры, Мотя ее звали, немцы сожгли. И жителей согнали в один дом и сожгли тоже.
Подошел 1941 год, нас 9 человек . Тяжелое время наступило, все ходили, ждали, когда наступят немцы, а мы ребятишки думали: что за немцы такие , почему столько много разговора о них. А когда пошел шепот, что вот, вот, на подходе , мы забрались на чердак, в окошко смотреть. И вот вдруг, появляется рота в касках и впереди их на лошади офицер. Вот такого страха мы не испытали, конечно. Ну что, люди и люди идут. Но только темные – из- за касок, наверное. И замолкли, тишина!
Первый раз, как пришли немцы, я не помню. Немец пришел и просит: «Матка, яйки». Сало, свинину любили и яички. Он пришел и просил: «Дай!». Брали они. Но они сначала не обижали нас. А потом стали партизаны образовываться, солдаты наши и молодежь – все пошли в партизаны, потому что стали в Германию отправлять молодежь, и пошли они в партизаны.
Немцы слышали шум, что дети плакали и коровы мычали. Мы вышли все. Пришли -все пусто. Немцы заняли вот эту большую комнату. В общем, они здесь все собрали – яйца, чуть козу не зарезали, но потом оставили. А мы жили в маленькой комнате.
Мы еще молодые были, почти по 20 лет всем, и думали, что война закончилась. Но для меня война не закончилась: наш полк перебросили на Дальний Восток, и я участвовал в войне с Японией на Забайкайском фронте. Там война быстро закончилась.
В нашем доме немцы не жили. Который сидел на крыше, он ушел вскоре. Не разрешали из дома выходить, иначе расстрел. И так мы жили. Стали они организовывать. Старосту выбрали, это все фашисты, под их командованием. Старосту выбрали. Сейчас забыла, какие законы были, что скажет староста – надо выполнять, что фашисты ему скажут.
Гоняли нас на работу всех, и ребятишек чистить дороги от снега. Нас-то мало, в основном пацанов гоняли, которые повзрослее были.
Потом, уже, когда наши к перевалу подошли, с боями, немцы, которые сено у нас забирали, погибли. Тогда других немцев к нам в деревню нагнали: их тут полно было, а нас выгнали на край деревни, несколько семей в один дом. А наши дома заняли, в них немцы жили. Наших же не пускали по деревне ходить. А чтобы знать, кто с какой деревни, немцы сделали так: на пиджаке надо было пришить белый круг или квадрат, из полотна вырезанный. У одной деревни – квадраты; у другой треугольник, и по деревни не пускали ходить.
Отец воевал в Первую мировую войну, в Гражданскую воевал. У него был один Георгиевский крестик серебряный и на шее медаль круглая. Ну, их в 1937 году забрали. Елка стояла, и с елки эти медали сняли. Отцу дали восемь лет поражения, 58-я статья, три раза судились, и два года он отсидел, потом освободили их.
Пятьдесят восьмая статья – это политическая, им предъявляли, что они где-то пили и договаривались убить Сталина, Ворошилова. Ну, в общем, бред какой-то. Показывал один человек с Шильцево, Яша Корявый такой был, глухой. «Я подполз, а они там значит…». В общем, ни за что.
В Шапках было большое скопление немецкой техники, и наши летчики постоянно бомбили деревню. Мы прятались от бомбежек на окраине села за Воскресенской площадью, где на поле за домом Сени Яковлева был бункер. А лесничий Николай Дмитриевич Комолов заставлял ребятишек читать молитву «Отче наш…», наверное, он считал, что детские молитвы скорее дойдут до бога.
Было голодно, у нас ничего не было, козу отобрали. Питались очистками. Была бойня, и там, насмехаясь над нашими русскими женщинами, кишки выбрасывали. Женщины собирали эти кишки, мыли – вот этими и кормились. Это вот мама рассказывала. Еще рассказывала, что сидел как-то на скамеечке у нашего дома немец, а у них консервы всегда были. Открыл консервы, намазал на булку или на хлеб масло и сверху еще что-то. А я стояла и смотрела, как он ест.
Когда война началась, мама работала на Ижорском заводе. 28 августа пришли немцы в Поповку рано утром, часов в шесть, на мотоциклах с засученными рукавами. А у хозяев у наших в саду был погреб. И в этом погребе мы все прятались. Была сильная стрельба из Колпино, даже немцы лезли в погреб к нам. Там было много народу. Мамы нет – с завода не пришла с работы. Пришла она только 29 или 30 августа. Мы были одни.
Нас уже освободили в сентябре 1944 года. Посадили в товарняк – и сюда. В Саблино нас привезли 9 января 1945 года, еще шла война. Приехали – в свой дом не пускают, там школа солдатская. Мама поехала в Тосно. Ей говорят: «А зачем вы приехали?» А она отвечает: «Немцы погрузили – нас не спросили, русские тоже погрузили – не спросили да и привезли. Я в свой дом приехала, у меня муж на фронте и дочка! И дочка с завода на Урале».
Про оккупацию помню, как мы ехали в вагонах. Нас выгрузили в Угале, там сарай стоял с сеном, всех выгрузили и потом приезжали хозяева на бричках таких и забирали кого-то У нас была неработоспособная семья, потому особо не хотели брать, но все-таки немцы заставили .
