Мы не бессмертны. Бессмертна память о нас. Позаботься о себе и близких. Узнай и запиши свою родословную!
И вот началась наша встреча с немцами. Один из них хорошо говорил по-русски, а второй вообще не говорил. Настрой был такой, что мы с ребятами играли в кустах в войну, пошли потом домой, и вдруг видим: какие-то люди, двое, форма не совсем наша, т.е. у нас было много военных, но такой формы не было. А еще часы у них были, совсем уже не наши. У нас группа 5-6 человек. Мы за ними. Заходим следом в магазин: они берут 1 кг шоколадных конфет. Это было немыслимо, такого быть не должно.
Помочь можно здесь. В августе 1941 года мы жили в поселке Волосово. Мне было 14 лет. Трое из нашей семьи уже были в армии: Женя, Виктор и Вера. Женя работал механиком в Колпино на аэродроме, Виктор со школьной скамьи ушел на фронт, а Вера, — ей уже было 17 лет, — отступала с нашими войсками. Папа, Иванов Иван Петрович, до войны работал на печных…
Мы ушли в деревню Грустыня, это 8 километров от Любани.
В августе мачеха посылает меня из деревни сходить в Любань, посмотреть, что там делается. Когда я пришел в Любань, немецкие самолёты продолжали летать и строчить из пулеметов. Обратно я шел через поле, где стояли снопки с рожью.
Нас отправили работать на какой-то охраняемый завод, но мы и оттуда тягу давали. И однажды нас отправили на шахту, в город Метц: это на французско-немецкой границе. В шахте пришлось поработать дней десять. Там жили в здании типа общежития. Питание тут было нехорошее, просили у местных рабочих, немцев, они приносили кусочек хлеба или еще что-то. Не все же плохие немцы были.
Бомбили часто. Бывало, сидишь и как-то привыкнешь. И все больше завод бомбили. Все туда снаряды. Его же разбили. Так вот сидишь и думаешь, ну пролетит туда. Как-то по Никольскому меньше бомбили, а все по заводу больше, сбивали завод. Мы даже походили в школу в сентябре. Только буквы прошли — и все.
А вот был бы случай, когда я ходила по лесу, кости собирала, другой раз волки не оленей, кого-то загрызали, так кости собирали. И я нашла нашего раненого солдата. Он, видимо, полз. И я его притащила, я одна была с раненым, и никого больше не было. Так он был Оредежский. Он приходил потом ко мне, живой остался. А он был ранен тяжело. А его там лечили в отряде.
