Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Перед самой войной мне было 17 лет.
Отец был у меня, мама умерла, а брат был в армии.
Один год жила с отцом, с 12 до 13 лет. В 1936 году я жила в Ленинграде. Меня забрала тетя по линии матери.
Перед самой войной я была я няней. У тети, значит, так: дядя, тетя, дочь их – пять человек, бабушка и я.
Я там была недолго, они меня устроили через знакомство к военным, к капитану. Я с девочкой нянчилась, гулять ходила. Ей было годика 3.
Это была набережная лейтенанта Шмидта, дом 29.
Он был капитан милиции. А милиция была тогда на площади, сейчас называется Урицкого. И жена там же работала.
А когда война началась, это было 22 июня, как раз на воскресенье. И вдруг в 1 ночи звонок в квартиру, а у нас была двухкомнатная, через проходную комнату. Я спала в проходной комнате, не диван был, а кушетка была.
Вот я так и спала. А они спали: девочка, Дина звали, и хозяева. Я открываю дверь. Говорят: «Вот повестка, его вызывают, в форме явиться на работу!» Я его разбудила. Федор Григорьевич его звали, он оделся и ушел. Ушел, вот тогда мы узнали, когда он ушел, что на казарменное его забрали положение. А потом уже по радио сказали. И на улице, везде собирались, радио было.
Люди, конечно, восприняли очень бурно так. Стали в магазины бегать, продукты покупать. Но так, а потом, конечно, карточки стали. Хлеба сначала давали много. А потом мало стало хлеба, и жить стало тяжело. Все хуже и хуже. Я так и жила в этой семье. Работали посменно, он тоже дежурил, и жена. Девочка большая уже, я в школу ее водила и встречала, гуляла. Я у них была как своя, они относились хорошо, как к родной. Они были немолодые, девочка была поздняя, за 40 лет, наверное, им было. Делали траншеи, рыли около Мечникова больницы.
Не на работу отправляли молодежь, песок таскали на чердак, дежурили уже на чердаке.
Это осень была, 1941 год. А потом голод был, ничего нет. Под Ленинградом были же совхозы. Рядом с Мечниковой больницей были совхозы. Так мы ездили. Капуста была собрана. Кочерыжки. Уже мороз был. Собирали листья мороженые, черные такие уже. Полный мешок, помню, набрала. Вымыли эти листья, рубили их. Хряпу варили. Все они меня держали. А потом все-таки он сказал: «Зина, нам тяжело, и тебе тяжело, давай я тебя устрою в милицию на работу». Он быстро анкету заполнять: «Какие родители, где были, подсудимые или что?» Он сам все заполнял. Приходит потом и говорит: «Зина, тебе нужно идти в поликлинику! Там у нас при милиции, на площади Урицкого, большой дом. Медицинский осмотр пройдешь и будешь работать, куда пошлют, вольнонаемной будешь!» Я все прошла, здоровая была, ничего не болело, и зубного и всех врачей, и туда я устроилась. Жила в общежитии на казарменном положении. Но я была у них прописана, а жила там. Четверо было у нас в комнате
Нашу работу оплачивали, но тогда мало очень. Была у меня рабочая карточка, дали мне. Не карточка: дали книжку, там и хлеб, и завтрак, обед и ужин в столовой. Столовая у нас была. Офицерам, лейтенантам, капитанам – им внизу, при милиции, шестой был подъезд. В этом подъезде мы поднимались на пятый этаж, и была комната. И дали нам книжки. Мы ходили обедать на Горохова. Там была столовая для милиционеров, для простых рядовых и вольнонаемных. И там мы обедали и завтракали. Ну что там дадут, ложку чего-нибудь. Хлеб давали 100 грамм к завтраку, 100 грамм к обеду и 50 грамм к ужину. Но хлеб-то был такой – одна дуранда. Сырой такой был, как кирпич, черный был с добавками.
Так что ходили в эту столовую обедали. А работать нас возили, и молодые парни были. У меня даже есть фотография. Разбирали. Отопления не было, было печное только. Надо отапливать пекарни, а дров-то ничего не заготовили за лето. Так мы разбирали даже, вывозили нас за город, где были деревянные дома. Все было оставлено, а людей эвакуировали, или, может, они были, но дома были пустые, и в доме все осталось, и мебель, и мы эти дома разбирали и возили и на пекарню. Я помню, пекарня была на 12-й Красноармейской, и мы эти остатки домов возили на эту пекарню.
Машины были. Маленькие такие машины, мы грузили на них. Это начало 1942 года. Вот убирали все, помогали, бомбежки, потом все чистили. А сколько было трупов в подвалах! Я руками своими все делала. И как-то нам было все равно. Страшно было: идешь по коридорам, сидит человек, он уже мертвый. Мы только грузили их на машины. Их отвозили. Были вырыты ямы на Пискаревском кладбище. Туда возили все трупы. Общественный транспорт уже не ходил. В 1941 году уже были морозы сильные, и были сильные снегопады. Уже транспорт не ходил. Трамваи, весь транспорт стоял. Снега была много, тропочки только. Из-за этого я, правда, и выжила, а так бы не выжить было, если бы не давали карточки, книжечки давали горячее, не надо было нам идти на Неву за водой. Мы кормились в столовой. Да и там нам еду давали: заваривали хвою, у нас была цинга, и ноги все в болячках. Как только входишь, нужно было выпить хвою с елок. Может, немного это поддерживало нас.
Ведь очереди за хлебом были, ночью надо было стоять. И карточки отнимали, и хлеб отнимали – все было. Придешь домой – в столовую надо было, где милиция, большой дом, а нам надо было идти на Гороховую, да холодно, морозы. И баня была у нас при милиции. Но когда с водой было плохо, кое-как мылись, в месяц раза два мылись, а то дома мыли головы. А у нас день и ночь работал, где столовая офицеров, там был титан большой, и можно брать ведро, много пройти надо – коридоры, на первом это было этаже. И там был кипяток, и брали оттуда, потом разбавляли. У нас не было ничего, мы были худые.
Тяжелое время было.
О фактах людоедства слышали. Еще сколько! У нас же был уголовный розыск. В милиции-то были и уголовный розыск, отделы были. А мы еще что делали, в милиции-то помогали, начальству. Печки были, у нас была пилорама, свет был в этом доме, где милиция. Так мы дрова носили и топили начальству. Как раз в уголовном розыске был пожилой начальник. Меня уважали как-то там, или моложе была. Меня посылали принести дров и растопить печку, они там же и ночевали на казарменном положении. Кровати были в другой комнате. А это был кабинет. И я топила печку, и вдруг затопляю печку – и вываливаются детские ножки, только, видимо, рожденный. Бумага сгорела, а это вываливается из печки. Убивали детей, а уголовный розыск собирал факты людоедства. Так что детей убивали и на рынках студень продавали, наваренный из человеческого мяса.
До 1949 года жила в Ленинграде. В 1945 году война закончилась, вышла замуж и прожили 58 лет, и дети родились в Ленинграде. Стало легче жить, когда «Дорогу жизни» открыли. Продукты стали добавлять. Радио было, тревоги, и все слушали. Говорили по радио, что победа будет за нами. Раз в неделю была информация: собирал наш лейтенант и рассказывал, что наши взяли, что наши тут. И флажки были на карте, сводка была. И слушали, и думали: неужели мы выиграем? Все-таки мы победим, говорили. А папа как пережил войну? Его эвакуировали с Сибирь. Я-то была уже здесь, как уехала, и не видела его больше. Пришлось по-всякому. А как город вычистили, и эпидемии не было, все убирали, все чисто.
Огороды были.
Было все раскопаны под посадки: весь Васильевский остров, Большой и Средний проспект, все было раскопано, были грядки: сеяли редиску, капусту. Да и радовались урожаю. На огороды не было посягательств со стороны других людей, Семья, где я няня была, тоже жива осталась. Как блокаду прорвали, все рады были. Выходили на улицу, радовались все, обнимались, целовались. Как сняли блокаду, легче стало. Я так работала в милиции. Потом мне тетка сказала: «Уходи!» Ее дочь работала на военном заводе, он был на Карла Маркса, 77. А работа заключалась в том, она хотела, чтобы я специальность приобретала, мастерская портновская открылась тогда, и я училась на портниху. Это все было тяжело, присылали для госпиталей шить матрасы. Ватой набивали, большая была мастерская.
И до конца войны я работала в мастерской.
Вышла замуж в 1945 году, после войны. Он был пограничником. И он еще служил в армии. Он был на границе в Эстонии, когда еще только служил до войны и после войны. Был на границе все время. Его послали на острова Финского залива. Там красиво так, это 11 км – все была вода, чтобы попасть на остров, на катерах надо было ехать. Дали жилье, финские домики были. Нам дали отдельно домик, и там мы жили, и сын у нас был уже на острове. Так что вот так. Путешествовала. Потом мужа отправили. Он был партийный, везде гоняли по работам. И его послали работать председателем Райпотребсоюза. По торговле он был. Мы были в городе Приморске.
Потом хорошо он там работал, его послали в Мичуринск, возглавлять. А там он был директором 52 училища, его послали туда. И там было большое училище, и он там работал. А управление было в Ленинграде. В Кировске открывали училище 23-е, и его опять сюда послали. У нас и сын закончили: дочка закончила техникум швейный, а сын 11 классов закончил и пошел в техникум, потом – институт и тоже в трудовых резервах работал, 40 лет. Его послали мастером 23 училища. Потом был заместителем директора, потом директором. Его забрали в Ленинград, 15 лет ездил на работу в Ленинград, в управление. А муж работал с Пулькиным. Он был хороший, мне нравился. И сын как работал, то он даже на пенсию пошел в комитет образования.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
