< Все воспоминания

Кутузова (Исаковой) Алевтина Константиновна

Заставка для - Кутузова (Исаковой) Алевтина  Константиновна

Когда началась война, она жила в дер. Завал.

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь

Моя фамилия девичья – Исакова Алевтина Константиновна, мама была учительницей начальной школы.  Был у нее  закончен дошкольный техникум, по –моему, в Новгороде, и я у нее училась  3- 4 класс.  Папа  был бухгалтером в колхозе, в деревне Завал, Новгородской области,  первое время он назывался счетоводом. Он был чуть ли не единственный закончивший семилетку  в колхозе и работал в бухгалтерии.

Когда мама  приехала в деревню работать, они   с папой  и  познакомились.  Познакомились они   еще до войны.   Когда отца забрали в армию,  началась Финская война, и его взяли на фронт.

Финская война шла сама по себе, а пришел срок , и  поскольку он был грамотный человек,  его взяли на курсы младших офицеров.  Он отучился  и на два дня приехал в отпуск, а в это время началась  Великая Отечественная война, мама уже была беременная. Они встретились, потом его снова  отозвали, и он попал на другую войну. Там он был командиром батареи противотанковых орудий. И он всю войну артиллеристом пробыл. А мама здесь осталась. Когда немцы пришли в Новгородский район в  нашу деревню и  оккупировали ее,  то  наш   хороший  дом  очень понравился немцам, и они облюбовали  его под комендатуру.  Мама одна осталась, и я с ней вместе. Я  родилась  в 1940 году. Мне был всего год.  Мать оставили в доме, не выгнали никуда. Она была у них как сторож, они  очень боялись партизан. Какой  звук услышат,  кошка или собака пробежит, они ей: «Ком, ком – иди, проверяй».  И она шла  с фонарем впереди и дрожала,  не дай бог, там человек ,и его убьют , и ее  вместе с ним.

Партизаны были, приходили в деревню.  У нас одна учительница была, может быть, мамина коллега, и ее хотели  расстрелять, ее  уже поставили к стенке, а прибежала ее сестра и стала говорить, что нет,  нет,  что вы, она шла от ученика. Ну и  ее оставили под наблюдением. А так, было  более менее тихо, люди были испуганы, немцы  пришли так быстро, что  никто ничего не  успел понять. Обстрела не было, они по- тихому на своих мотоциклах приехали  – полевая жандармерия.

Сначала   у нас  в доме  была комендатура,  а потом, видимо,  в деревне остальные  дома старые, ветхие ,может быть, там что-  то водилось, может быть, мыши. Поэтому в наш дом нагнали много немцев и сделали из него  казарму.

Нас  с мамой не кормили,  но  иногда  меня  за щеку ущипнут,  что- нибудь и дадут как ребенку. У всех же немцев были дети,  они, видимо, скучали.  Но что за щеку щипали , я помню – было больно, дядек много- страшно, было мне уже потом 1,5 года.

У нас уголок отгорожен был, с одной стороны  была стенка глухая, и у нас там стояла плита. Может быть, там хранилась какая – то  домашняя утварь. Мама кормилась тем, что работала на огороде, ей разрешали,

Бывало, мама меня оставляла с тетей,  а сама  уходила в Старую Руссу. Там бабушка жила,  в  60 километрах  от Новгорода, поэтому она меня оставляла,  а сама ходила туда. Вот там она попалась в комендатуру, а там был предатель староста, и он немцам сказал, что  эта женщина-   жена красного командира. И мать забрали,  и она целый месяц копала картошку за проволокой под Старой Руссой. И вот она там сидела за проволокой и с бабушкой почти не виделись. Но староста не доказал, что это дочка ее, потому что бабушка была уважаемым человеком, она всегда была в народе, закончила церковную школу, и к ней все  ходили за советом.

Видимо,  предатель побоялся показать на нее. А бабушка ходила  к проволоке, чтобы маму увидеть, но свидания ей  не давали. Ну а потом маму  освободили почему- то. Наверное, бабушка взятку  дала, собрала  последние яички, курицу, еще то – то, и ее освободили.   И вот   ее отпустили, и мама пошла пешком обратно. Пришла, а там уже переполох : начинают всех вывозить и вот нас с тетей вместе собрали и отвезли в Новгород,  в теплушку посадили.  Очень было тесно,  лежать  было  невозможно,  только были сидячие места, и, если кто- то заболел,  того запихивали на нары. Кормили баландой, а  уже  я  начала говорить. Помню,   вдруг поезд резко дернулся, либо остановился, а на гвозде было ведро с баландой, а, видимо, было голодно, а  тут  ведро   с едой опрокинулось. И вот я сижу и плачу, что баланда разлилась. Приносили  ее откуда – то. Баланда   – это просто мука с водой замешана. И  вот такая еда была для эвакуированных. А потом приехали на станцию, из теплушки выгрузили и нас начали выбирать. Нас с мамой выбрала семья литовцев, в которой было два брата и сестра. Вот они и  выбрали маму с ребенком, они, видно хотели, чтобы мама была в батраках, а ребенка можно было бы отобрать, чтобы удочерить. Вот они и так выбирали, ну я не скажу, что я сильно была в  чем- то ущемлена. Спала я с мамой, а когда она уходила,  ко мне приходила хозяйка Роза, и я была с ней. Были у них свиньи, гуси и розы, большая плантация, лепестки собирали и сдавали, мама кормила свиней. А меня иногда то ли порезвиться выпускали, то ли приучали батрачить. Я  с хворостиной гоняла гусей. Вот я  этим  и  занималась.  А ели то, что свиньям варили,  то и нам  давали. Кормились один раз в день  все  вместе: и батраки, и сами хозяева. Варили картошку, делали пюре,  там делали углубление и туда вливали подливку, свинину жарили, лук как жидкая подлива. Вот  каждому порцию  такую  давали.

С нами была тетя  – папина сестра.  Она была не семейная,  у нее не было детей, Петра Ивановича тоже в армию не призвали –  он был еще не старый, но почему- то его  вместе с ней забрали. И их угнали в Германию дальше, а нас оставили в Литве. Помню,  хутор называли Баранас. Город я не знаю, как назывался. И самое интересное, что  и хутор Баранас ,и город Баранас ,и фамилия у них троих  была Баранас. Видимо, хутора по фамилиям  хозяев  назывались. Там на хуторе, кроме мамы, еще были две батрачки.

Потом, когда приблизился фронт  при освобождении  Литвы,  был страшный обстрел.  А у них кухня была большая такая, квадратная, труба, печка большая, и мама топила эту печку, и  был большой котел, в котором она варила картошку и  свеклу. И вот  налетели  самолеты,  стали бомбить, а  мы стояли около трубы.   Не знаю почему,  потом решили бежать, всех погрузили на телегу и вывезли в лес. Снаряды такие страшные летели, я помню.

И когда мы сидели, помню, что ели клецки с молоком, сидим – едим,  вдруг снаряд близко, а мы около телеги. Я кинулась под телегу и  сильно ударилась лбом,  меня залило кровью, мама мне какую-то тряпку приложила. Тут  мне показалось,  что она от меня ушла, я начала кричать, потому что мне было страшно. Потом обстрел прекратился, и привезли немца старого,  старого. Он мне  другую повязку наложил и сказал не трогать, не снимать. Потом все  зажило, но шрам остался. Потом я заболела, и меня положили в комнату смертников.

Помню, была такая комната, которая не отапливалась, и когда человек умирал, его клали туда. Комната смертников, так мама ее называла, на стене гобелен был, помню такая тряпка, на нем изображен ангел с крыльями, и я все лежала, смотрела на нее, а мама стояла  и    молилась. У меня уже кровь из носа и изо рта шла. В общем,  не сегодня – завтра умру. Привезли немца, старого доктора. И этот немец высасывал пленки дифтеритные у меня из горла, потому что они там где -то были, и вот он так меня  лечил, собой рисковал.  Потом мне стало легче, а литовцы дали ему большую свинью, а мне Роза набрала клубники большое блюдо, и я его несла на руках.

Нас  освобождали русские, но когда пришли освободители сюда, литовцы не хотели отдавать меня маме,  они  хотели взять меня  себе. Детей у них не было, и они меня  себе хотели присвоить. И маме пришлось идти в комендатуру. Тогда к ним пришел солдат с ружьем.   Сказал,  что по  распоряжению комендатуры, ребенка  они должны отдать,  иначе их под арест посадят. Ну и вот только тогда они меня отдали. Нам дали курицу с собой большую, рыжую  такую  хохлатую , и в корзинку зашили. Ну и местечко оставили,  что бросать ей что-то туда, а она время от времени высовывала голову оттуда, а я запихивала руку в корзину,  хотела от нее яйцо получить. Вот это я помню

В  1944 году нас вернули  домой, я по- русски уже не говорила, я говорила по -литовски, мама была в ужасе, что я по- русски уже не говорила. Она со мной разговаривала,  а я и ни нашим и ни вашим.

А потом ,когда поехали обратно в  Новгород,  за нами приехал папин дядя.  Деревенские все разошлись по  своим. А мы все сидим в вагоне ,  у мамы -то родственников не было. И вот потом  дяде  сказали, ваша невестка сидит в вагоне с ребенком, и он приехал за нами на дровнях на лошади.

Был ли он  на войне, не знаю. Не помню,  чтобы он до этого появлялся у нас, он был рыбаком,  на  лодке по  Ильменю ходил,  иногда рыба и нам перепадала.

Мама потом работала учительницей,  но ей пришлось скрыть, что она была в оккупации. А отец был ранен четыре раза. Последнее его тяжелое ранение   было на Кишиневском направлении,  у него  большое опоясывающее ранение, и для того, чтобы срослись кости, была загипсована рука, он потом долечивался еще  долго.

Когда  он вернулся, ему  дали инвалидность, а в деревне работать – то  некому.

«Ну что,  – говорили ему в колхозе,  –  ты же знаешь все,  садись опять счетоводом». Колхоз образовался, и он стал счетоводом снова. Он получал трудодни, денежной оплаты не было, а в конце года  был расчет. А мама работала  учителем,  ей давали карточки. Какую- то   получала по карточкам муку, и деньги у нее были, на работника и на ребенка давали, а на отца не давали. Какую – то часть муки, хлеб давали по карточке.

Допустим, рыбаки рыбу ловили  и  себе оставляли немножко,    но за это в тюрьму сажали. У одного рыбу отобрали, видимо, караулили специально.  Он приехал с озера рыбу  сдавать, а его поймали  и между деревьями  нашли две рыбины  –  его посадили   за это на 10 лет. Так что строго было. А жили  трудно –  выживали как могли, кто – то корову держал, молоко было, картошки кто приносил за молоко, мы долго корову не держали, а потом вынуждены были завести. Корову держать тоже строгости были, определенное количество молока  надо было сдать, себе почти не оставалось. Если куры есть,  яйца  тоже сдавать   надо.

Поссоветы были. Они ходили и  проверяли, у кого какая скотина, считали все. Поросенка держишь –  ты можешь его забить,  рога  и    копыта твое, а  мясо сдать, шкуру  тоже  сдать.

И даже приходили яблони считали, 25 рублей налог с яблони  в год .

Что держишь  – отдай  почти все. Молоко сдавали чуть ли не бесплатно.  Жили тяжело. А носили что, старую одежду хорошо, если перешивали, стирали бесконечно. Ходили в галошах, валенок не было. Шерстяного носка не связать. А зимой  так и ходили –  намотаешь какие –  то тряпки, а на ноги – резиновые сапоги.

Я помню, что  7 класс заканчивала в синем платье, мамой сшитое. В техникум пошла поступать в 1954 году,  так мне мама платье черное сшила и белый воротничок. Было выходное платье такое у меня.

Я хотела в беседский техникум дошкольного образования поступить,  но она меня не пустила. Потому что у нас было, кроме меня, еще трое детей, надо было, чтобы я на выходные приезжала домой. И вместо отдыха и на огороде  работала, и стирала, и мыла  – маме было одной не справиться, тяжело. Поэтому я, когда на неделю уезжала,  как на волю вырывалась, сама себе хозяйка была.

И когда отец поехал  на ВТЭК,   у него спрашивают: «Какая у вас зарплата?

– Вот такая,

–  А жена?

–  Жена учительница,

– Так вы  оба ,значит,  на денежном довольствии?

–  Ну да!

Так с него взяли и сняли инвалидность  – посчитали, что  можно на 50 рублей прожить. А он был сильно изранен. Он умер в  2001 году, здесь,у меня уже, и у него было постоянное воспаление легких после ранения, неизлечимое уже было. Туберкулеза не было, но воспаления постоянно.

Маму я забрала сюда из Новгородской области, когда я уже здесь обосновалась и  окончила  ветеринарный техникум новгородский в 1958 году. И  я два года отработала в колхозе,  а потом  мне тетка написала письмо, что здесь  в Никольском  строится завод кирпичный, я сюда к ней, взяла талон открепительный и уехала.

Три года нужно было отработать после техникума. Я  отработала два, потому что  в перспективе   я   должна была  работать зоотехником по искусственному осеменению. А я поехала в инспекцию и сказала: «Знаете,  я не могу  – у меня тетя больная, бабушка больная, и они меня отпустили».

Когда приехала в Никольское, долго  не могла устроиться  – прописки не было. Тогда я пошла  на стройку,  меня  прописали в общежитии, и я обосновалась  тут. А потом со стройки был набор, посылали учиться в Москву  учиться на мастера в цех керамзита.

А потом меня в плиточный цех перевели, и вот так я с 1960 года обосновалась здесь, и на заводе я работал мастером на плиточном производстве, а потом вышла замуж.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю