Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я, Кузьмина Лидия Николаевна, в девичестве Катышева, сестра Сергей Николаевича Катышева, родилась в 1937 году.
А я хорошо запомнила, как началась война. Помню страшные бомбежки! У моей кровати было приготовлено пальто, чтобы можно было сразу одеваться. Как только услышим, что начинают самолеты к вечеру, к ночи летать, так сразу одеваем пальтишки и бежим туда, где была маленькая землянка. И все, все в эту землянку, битком. И меня заставляли читать «Отче наш», потому что знала я эту молитву. Молились, чтобы обошлось, а то иначе нас бы всех сразу всмятку. Каждую ночь, как только начиналась бомбежка, мы бежали туда. А летали и русские, и немцы, а мы же не знали, кто летит. Самолет летит.. Бомбить нас сразу начали, как только началась война. Мне в тот момент четыре года только исполнилось, со своего участка я никуда и не ходила. А вот бомбежки я очень хорошо запомнила, потому что было очень страшно.
Во время войны я не помню такого, чтобы мы во что-то играли . Сергей, старший брат, мне рассказывал, что когда мы жили в бане, то Новый Год наступил. А баня – то у нас маленькая, так в ней привязывали к кровати вот такую малюсенькую елочку. Места- то не было. И там был и сарай, и все. А больше у нас ничего не было. Электричества в Шапках до войны не было. У нас и после войны очень поздно сделали свет, я еще помню, что у соседей уже лампочки горели, а нам не провели электричества. Обидно было.. По рассказам Сережкиным помню, что бегали мы с Егоровой Люсей, моей подругой, к немцам за едой. Люсю, ее брат Виктор брал, а Сережка меня. Ну, мне четыре года тогда всего исполнилось. Вот, чтобы как- то прокормиться, братья с котелками бегали куда-то, где у немцев была кухня. А нам, маленьким, если немцы пихнут что-то, то Сережка подставляет свой котелок, где- то прячет, и опять нас пускает гулять маленьких. А я вот этого даже не помню, что я бегала и у немцев еду выпрашивала, все по рассказам.
Помню, что один немецкий солдат на нашем участке что- то со своим мотоциклом делал, а ребятишки прибежали посмотреть. Мальчишкам же интересно было посмотреть, что он там делает. А немец тот взял банку с бензином горящим и разбил, специально или нет, не знаю. А потом бросил банку и попал в Сережку. Тот и вспыхнул весь. Чулки и все, что на нем там было, все вспыхнуло. А в это время другой офицер мимо проходил, он Сережку на землю повалил и огонь с Сережки сбил, а этого немца потом отправили на фронт.
Мама обратилась в немецкий лазарет- госпиталь, он был в парке, напротив школы. Она на руках несла обгоревшего Сережку, просила о помощи, а немцы ее выгнали.
Но в поселке нашем стояла часть танкистов, и Сереже потом перевязки все – таки делал их врач, то ли его попросили, то ли он пожалел мальчика. Врач какой-то смолы принес и попросил наложить. А там уже гноилось все, и кожа была очень тонкая, а еще у Сережи там грязь в этой ране была, и уже началось заражение. Он так кричал во время этих перевязок, там же нарушено все было. Приходил этот врач делать перевязки несколько раз и все – таки выходил его. А так бы брат умер от заражения. Так что среди немцев тоже были люди. В Шапках было большое скопление немецкой техники, и наши летчики постоянно бомбили деревню. Мы прятались от бомбежек на окраине села за Воскресенской площадью, где на поле за домом Сени Яковлева был бункер. А лесничий Николай Дмитриевич Комолов заставлял ребятишек читать молитву «Отче наш…», наверное, он считал, что детские молитвы скорее дойдут до бога.
Потом немцы нас вывезли в Эстонию. В Эстонии мы были недолго. Как там мы жили, я не знаю, нас поселили в какой- то зал большущий, народу там много было. Я запомнила только, что взрослые все на работу уходили очень рано, а я разбила чашку и плакала, думала, что мне попадет.
А потом в Латвию нас перевезли. И там мы жили на хуторе Гульбешь.
Нас ранней весной освободили, обратно мы ехали на закрытых платформах.
А сюда приехали, дома нет, все заросло бурьяном, только баня на нашем участке и осталась, немцы там, наверное, лошадей держали, поэтому и не сожгли. Может быть, лошади в последней момент ушли.
Так что нам повезло: было где на первых порах после возвращения из Прибалтики жить. Окна заделали: мешками утеплили. В 1946 на поле за нашим домом сделал вынужденную посадку наш летчик- у самолета кончился бензин. Летчик заночевал в нашей бане и всё удивлялся, как мы тут живем.
Мальчишки ходили в бункеры немецкие и доски там отрывали разные. Да, время было тяжелое, очень тяжелое. Очень хотелось есть. Голодно было, пока питание не наладили. Постоянно хотелось есть, хотелось только хлеба, хотя бы хлеба…
Наша первая учительница Александра Ивановна жила у Сайкиной Екатерины. И вот мы собирались: Надя Данилова, я, Нина Комолова, мы заходили к ней. Утром рано страшно было идти, школа далеко, в поселке. Вначале это была просто землянка, потом выстроили желтенький домик, он, наверное, до сих пор где-нибудь на Северной улице стоит.
А после уроков мы обратно с учительницей домой шли. Она соберет все свои тетрадки в чемодан, и мы идем обратно в Шапки. Дорога- то дальняя до Шапок, и темно уже было . Дорога шла через речку , а там только одно бревно. Помню: вот она идет с чемоданом, кто-то ей дал бутылку молока, вот она встала на это бревно: в одной руке этот чемодан, а в другой бутылка молока. Вот так и ходили.
