Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я , Кузьмин Виктор Иванович, родился в 1936 году. История моей семьи начинается в деревне Незамаево Медынского уезда (района) Калужской губернии (области), где в 1902 году родилась моя мама Луженкова Прасковья Михайловна. Точную дату её рождения установить оказалось невозможно, так как церковная запись потерялась, поэтому днём её рождения был записан день её Ангела – день пресвятой Параскевы – 10 ноября 1902 года, а 19 августа 1903 года в той же деревне родился и мой отец Кузьмин Иван Иванович
Мои предки бежали от колхозов в 1934 году в Смоленской области. Отец обосновался в Ленинграде плотником, а мать здесь с 1934 по 1940 год была здесь. Пока свой дом построили, шатались по старым домам, один раз даже зимовали на Царициной Горе. Там баня оставалась, одна, потому что все, что там было, все перенесли сюда, на стройку в поселке. Когда отца взяли в армию на Финскую войну, мать зимовала в этой самой бане. Детей у матери четверо было: Лидия и Клава, я и брат Владимир. Старшей была Лидия – она 1926 года рождения, затем в 1930 году родилась Клава, Володя – в 1933году, и я в 1936 родился. Так через три года дети и появлялись. Отец демобилизовался, мы пожили немножко в новом доме, и тут война началась. Не успели пожить, и война началась. Новый дом мы в поселке построили на углу Советской и Колхозной улиц, наш дом был последним Советской улице.
Когда война началась, мимо нас все солдаты шли на Ленинград. Между поселком и Старосельем было картофельное поле, и солдаты собирали картошку. А их на бреющем полете немецкие самолеты с пулеметов расстреливали. Многие наши подавались куда- то в сторону Бабино, далеко ушли, несколько дней жили в землянке. А потом, помню, зашел к отцу советский офицер, капитан, с отцом разговаривал, угостил его сигареткой. Капитан говорил: «Куда вы идете? Идите домой!» Отец говорит, что там немцы. А этот капитан и говорит: «Немцы такой же народ, как и мы, то же самое». А когда мы вернулись домой, мы увидели этого офицера, он оказался немецким офицером, разведчиком. И вот так началась немецкая оккупация. Помню, что у нас куры были, так немцы наших кур из автомата расстреляли, они бегали по участку, кудахтали, а их из автоматов расстреливали, и потом себе забрали. Нас же в другой дом переселили, в соседний, там уже несколько семей жило.
Потом в другой дом переселили, и вот до 1943 года мы жили в таких условиях. Танков много в поселке стояло. Я помню, около бывшего сельсовета, в низине, «Тигры» стояли, они свои танки «Тиграми» звали, у кладбища много этих немецких танков стояло,
Где повыше было, там зенитки стояли, видимо. А на платформе железнодорожной пушка была дальнобойная, ее наши потом зафиксировали и с самолетов бомбили, так немцы ее быстренько увезли. Она на Шапкинском пути стояла. Дорога эта железнодорожная вела в карьеры, и она могла понемногу маневрировать. Постепенно ее передвигали. Тогда еще экскаваторы были паровые, не то, что сейчас.
Родители во время войны работали в карьере, а отец был по плотнической части. Мама в основном занималась стиркой солдатского белья, а потом ее использовали на строительстве дороги Тосно-Шапки-Мга, на деревянной дороге. Мы работали в карьере, отец с братом потом плотничали.
Общения с немцами я не помню. Помню поляков или румын, скорее всего поляков. Они как- то могли говорить по-русски. Разговор был такой путанный, но не я говорил, говорили взрослые, обсуждали войну, что все плохо, надоела война, не нравилось, но что делать, все воевали. И они иногда приносили нам хлеба. А мы, ребята, постоянно ошивались около солдатской кухни. Помню, за гороховым супом ходили, они свои котелки выбрасывали, мы суп из них выскребывали, так нам кое-что доставалось. Офицеры немецкие жили в домах, а рядовой состав жил в оборудованных землянках, и в полевых кухнях им еду и готовили. В поселке нашем никого не расстреляли, а вот Федорова, представителя сельского света, повесили.
А в позднее нас в Эстонию угоняли. Нас из Шапок увозили прямо со станции в железнодорожных вагонах. Я помню, что у родителей была железная кровать с периной, которую они возили всегда с собой, а еще помню, что отец всегда с собой ящики для инструментов возил. Матрас обычно соломой набивали, вот тебе и кровать, а вот свою кровать всегда возили с собой.
В Эстонии мы жили в двух местах. Первое место – станция Рева. Недалеко от этой станции, в пяти километрах, было местечко Белуга, там расстреляли 5 тысяч евреев. Знаю, что они сами себе ямы копали, нас потом туда водили и показывали, что сделали фашисты. Это уже после освобождения было. Тогда там еще ничего не убрали, и мы по свежим следам ходили. Нас тоже чуть не расстреляли. В1944 году из-за наступления наших в Прибалтике немцы разозлились. Пару дней была тишина, а потом пришел карательный отряд, и нас выставили из барака. Поставили пулемет, и хотели уже нас всех расстреливать, но потом пришла какая – то женщина и упросила их. Кто это был, немцы или эстонцы-нацисты, не знаю. А через два часа наши танки освободили нас. После этого нас увезли в Вязники на работу. Так, в 1944 году для нас война закончилось.
Отца работать отправили. Молодых парней в армию взяли, а всех остальных на работу отправили в Вязники. Там были две фабрики, одна деревообрабатывающая, а другая – прядильная. Это было очень вредное производство, потому что было много пыли от дерева. Связь между фабриками осуществлялась при помощи канатной дороге. Фабрики были в нескольких километрах друг от друга, поэтому материалы друг другу передавали контейнерами по канатной дороге. И там мы жили долго, до сорок шестого года. У нас сохранились письма отца, нам нужен был расчет, чтобы уехать на родину, и мы списались с Лаврентием, лесничим Шапкинским . Он написал, что наш дом цел, что в нашем уголке пять или шесть домов сохранились. Только переехать нам не разрешали: из-за нехватки рабочей силы расчет не выдавали. До сорок седьмого года продолжалась переписка, и вот ,наконец, мы смогли уволиться и уехать. А там прошла денежная реформа, и у нас все деньги испарились, ехать стало не на что, но мы поехали самовольно. Так, в сорок восьмом году мы вернулись обратно в Шапки. Дом и участок сохранился, там была почта, с одной стороны, а с другой жилой дом. Мы первые две недели жили у соседей, У Висевичей, а потом нам отдали наш дом.
Когда мы приехали, то еще разминировали , чистили эту территорию.
В 1951-1955 году когда я жил в общежитии, в армии служила два парня- соседа, один из них разминировал Волковку, секцию полей. Это было где-то в 1948 году, помню, к нам заходили эти ребята, когда разминировали. Ходили вплоть до Царициной Горы, там было много снарядов и мин
В 1948-1949-1950 году, когда мы ходили за грибами в лес , то находили много снарядов.
А в школу я пошел еще в Вязниках, в сорок четвертом году вместе с братом, который меня на три года старше был. Мы пошли в школу вместе, там учились четыре года, а экзамены сдавали уже в Шапках, в мае месяце, два дня в школу походили в школу и экзамены сдавали, пока здесь были. Маленькая у нас деревянная школа была, один класс здесь, второй в соседней комнате. Она находилась в парке.
А дальше мы в Тосно в школу ездили на поезде в пятый класс. В Тосно школа одна была, двухэтажное кирпичное здание, оно и сейчас там стоит, там, где старый исполком, но сейчас там какие -то БТИ, а рядом вот эта школа. Мы пока учились, на пустыре разбили сад под руководством учителя ботаники, но сейчас там построили дом. А после 7 класса я пошел работать и в вечерней школе еще учился. И так до 1955 года работал механиком по счетным машинам, а потом меня призвали на флот, в подводники. Уходил на пять лет, но прослужил половину. Попал под Хрущевское сокращение.
Помню, я в отпуск пришел и там получил телеграмму такого содержания: «Не возвращайтесь, вы демобилизованы». Это было в 1958 году. Приехал в отпуск, на свадьбу к брату, и тут пришла телеграмма, что я демобилизован. Свадьбу брата отпраздновали, а я уже обратно в армию не вернулся. С женой познакомился в клубе. Мы с ней 50 лет вместе.
