Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Девичья фамилия моя – Гаврилова. Родилась здесь 30 января 1925 года. Маму звали Татьяна Ивановна, девичья фамилия – Юргинсон. Она дочка Ивана Павловича. Отца звали Борис Александрович. Он длинную жизнь прожил, много где работал. Сначала в пещерах работал. У Графского моста пещеры были. Он там работал. Песок грузил. А потом в карьере в Поповке, там было управление Тосненского комбината, он там был директором. Сначала по снабжению работал, а потом, когда Ромина выслали на Урал, тогда папу на его место поставили.
Я четыре года училась в посёлке Юношество, а потом в пятый класс перешла учиться на улицу Калинина. Там была железнодорожная школа. Там до 6-го класса учили. А в седьмой класс мы уже пошли в железнодорожную школа, за линией. Она и сейчас стоит одноэтажная, только там не школа. Училась там до войны. Из учителей помню: Кадниковы были у нас, Алексей Иванович и Клавдия Николаевна – это по математике. По литературе – Вера Николаевна Артемьева, по-моему.
Когда война началась, тут мы все носились по магазинам, где что можно было схватить.
У немцев магазинов не было. Только когда грабили, растаскивали что куда, тогда мы ездили в Колпино. С утра пораньше займём очередь, чтобы что-нибудь достать. А потом ничего не было, конечно.
Немцы к нам пришли 28-го августа19 41-го, а с июня по август в посёлке была суматоха, конечно. Эвакуировали, кто куда бежал, кто в какой край. А мы помогали колхозникам. Наш колхоз – «Пример вперёд», где председателем перед войной был Гогин, а имени я уже не помню. Кто работал на заводах, вместе с заводом уходили.
Мама ещё была счетоводом, её оставили. Коров всех ликвидировали, отправили на Урал. У нас были куры, гуси. Немцы их воровали, жрали, а мы караулили, носились туда-сюда. Нас ещё отправили в Ям-Ижору окопы рыть, противотанковые рвы такие глубокие. Потом мы удрали оттуда. Всех совершеннолетних собирали и туда отправляли.
Потом, есть уже нечего было, отправлялись кто куда. Своим ходом, кто мог. А потом были эвакуации… Три эвакуации было. Об эвакуации объявлял Прохоров, он в поссовете работал, а потом полицейским был у немцев. Он ходил, забирал, у кого что есть, следил, чтобы мы сдали корову, ну, в общем, на немцев работал.
Пришли немцы. Они заняли весь наш дом, а мы ещё дома жили, в чуланчике.
Наверху ещё жили. Немцы у нас всё воровали. Два ведра мёду было – всё выскребли. Он уже засахарился. Всё воровали: кур, гусей. Кур-то мы спрятали в подвал и в коридоре, а гусей не спрячешь, они их воровали. Корову мы зарезали, спрятали в дрова, но наши предатели тоже хорошие были, сказали: «Как это так они спрятали корову в дрова?» У нас было дров полно, такие поленницы были, мы середину всю выскребли и туда спрятали корову. Зарезали, засолили в бочку, хорошо, что соль была. Мы её съели, и телёнок был жив. Весенний, так он большой уже был, девятимесячный. Это мы съели всё тоже. Так особо-то мы голода не видели, конечно. Картошка была. Мы тину повытаскали, чтобы картошку немцы не выкопали. Картошку мы закопали в хлеву. Выкопали подвал и закрыли. Картошку оттуда таскали. Как немцы уходят, так мы готовим себе. И во второй год войны они тоже воровали. Приносили и стряпали здесь, тут у нас плита была. Они готовили себе, тоже есть нечего было, они голодали тоже.
Нас посылали на дорогу работать. Летом мы камни колотили, они делали дорогу хорошую, вот там с угла, с Володарского на Советский. Они рыли такие глубокие ямы и укладывали камни, прямо как дорожные строители. Камень укладывали, потом песок, потом опять камень – хорошую дорогу делали, жить собирались. Мы жили так: дома мы пожили, потом нас выселили к соседке, потом мы жили за речкой у маминой сестры, у тёти. Еще работали тем, что стирать у немцев брали. Они давали мыло. Но у них мыло было такое, как глина. Золой, само собой, стирали. Ошпарить надо эту золу, дать настояться в мешочке, залить водой, и вода скользкая становится. Зола отстоится на дне, а вода хорошая, чистая вода получается. Мы долго так стирали, ещё после войны. Не было же мыла. За работу кормили. Давали хлеба, кусочек масла или повидла, баланду. Баланда – вода замоченная, замутнённая мукой. Я не знаю, что там было. Первое время крапива была, мы придём с крапивой, сварим, добавим туда – и можно было поесть. Еду давали с собой. Мы, когда шли туда на работу, оставляли посуду, а когда обратно с работы шли, это всё получали.
У нас жили солдаты. Всё заняли. Всё в нарах было. Потом они уезжали на фронт, и приезжала другая партия. Потом жили офицеры какое-то время, потом их тоже на фронт отправили. У нас золото украли, конечно. Уехали все немцы, мы убрались чисто, намыли полы. Печку круглую стопили, сидели у печки, а у бабушки были из-под зубного порошка железные коробочки, у неё там золото было. Она его с собой всё таскала, а тут прибежали с хутора и говорят, что дедушку грабят. Вот мама и побежала, а коробочку – под буфет. А немцы вернулись и шарились везде. У нас отруби были и комбикорм был, скотина-то была, мы лепёшки пекли у печки, мы всё караулили, чтобы они лепёшки не съели, а про золото мы не знали. Они украли. Так мы без золота прожили, слава Богу.
Потом нас отправили в Латвию. Сначала разрешили много взять. Нас уже выселили, мы уже жили на улице, где Ушаковы жили, на Марининской улице. Разрешили брать, что хотим. Все набирали и к почте возили. А потом, как наши им на хвост наступили, они всех погнали, а узлы эти остались там.
Везли поездом. Поезд партизаны обстреливали. Мы в поезде ехали и доехали до какой-то станции, я уже забыла. А мы попали в Латвию – я, мама и сестра, она на год старше меня, Ольга. Там мы ничем не занимались: дурака валяли. У латышей такие дворы большие, что лошадь с возом въезжала прямо наверх. В этот большой двор нас всех поселили, и мы ждали отправки. Там много было народу, весело жить. Народу-то много собралось, а делать нечего. Помогали хозяевам коров доить. А коров у них тоже нечем было кормить, они тоже плохо уже жили.
Ждали отправки обратно домой. Не домой, а в Германию нас хотели отправить. И вот, мы ждали. Мы были в 15-ти километрах от парохода, на котором хотели нас отправить. А потом отменили пароход. Нас отвезли на море, отправить – не отправили, парохода не было, и вещей у нас уже не осталось, только сумки. В январе 44-го мы туда уехали, а в июле 45-го вернулись.
Когда вернулись, дом наш никто не занял, только убираться пришлось после немцев долго. Из вещей ничего не осталось. Ходили и собирали, на чём спать можно было.
Когда вернулись сюда, в Саблино на нас, конечно, как на зверей смотрели, как на предателей. Нам никуда не поступить было. Кое-как, по блату, Некрасов нас утроил в «Колпинторг». Я ученица и сестра тоже ученица. Вот мы там ученицами сначала были два месяца, потом уже счетоводами, а потом уже бухгалтерами. Вот и всё.
Папа воевал. У него открылась язва желудка и его мобилизовали. Потом он здесь долго лечился.
Брат бабушкин самый младший погиб. Звали его Александр. Он на Никольском кладбище похоронен. Во время войны в партизанах был. Когда немцы пришли, он был здесь. А потом он уехал, там пошёл в партизаны, и его ранили смертельно.
