Сидоренко Геннадий Григорьевич

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Родился я в поселке Ульяновка 17 июня 1938 года. Сейчас в этом здании кожновенерическая больница, а тогда был роддом. Папа мой – Сидоренко Григорий Макарович, уроженец Черниговской области 1906 года, в то время был участковым. В 1928 году призвали в армию, потом попал в Ленинградскую область в район Лисино-Корпуса, где и встретил маму, она училась на штукатура.
Мама – Мария Евдокимовна Мельникова, уроженка Псковской области Порховского района. Отец её – истинный крестьянин, которого должны были раскулачить, а сын его, мамин родной брат, был секретарь райкома Порховского. Он приехал на лошадке из Чернигова, напился и говорит: «Отец завтра тебя приедут раскулачивать. Я сделать ничего не смог». Под яблоней заснул пьяный, а через две недели умер от воспаления легких, которое подхватил, заснув на земле. Отец собрал в охапку все, что можно было, подхватил дочь и скрылся. Он умер в 1953 году в возрасте 83 лет. Он был невероятный труженик, например, мы встаем утром в начале мая: «Пойдемте огород копать». А он и говорит: «Я уже все вскопал. Идите, посадите». И это восемьдесят с лишним лет! Вот, что такое русский крестьянин. Я этого никогда не забуду.
А вообще дедушка у меня знаменитый, работал в обществе «Динамо» егерем, к нему приезжали охотиться Киров, Чкалов. Деда звали Евдоким Кузьмич Мельников. Знаменитый егерь был, мы жили на квартире, привозил он собаку Кирова и кричит бабушке моей: «Таня! Береги её, это собака Чкалова». Он очень хорошо вспоминал Чкалова, говорит: «Приехал такой мужик, рубаха нараспашку, носился по лесу не хуже медведя. И через две недели погиб».
Это мамин отец. К сожалению, из отцовских родителей я только с бабушкой знаком.
Мама с папой встретились и жили в Лисино-Корпусе, в Лустовке. В 1934 году там родилась моя старшая сестра Нина. По-моему, отец пошел работать в милицию, и его направили участковым в район Никольского и Саблино. Так они оказались здесь. На почте отцу дали квартиру: сзади была двухэтажная пристройка, мы жили на втором этаже. Здесь на свет появился я. Отец в это время работал здесь участковым. В сорок первом году 22 июня утром передали сообщение, в шесть часов вечера отец был в военкомате, а мы остались в Саблино. Но тут, конечно, немножко виновата советская пропаганда, которая обманула население. Мы не хотели оставаться под немцами, услышали по радио, что немцы уже в Любани. Почему-то здесь дорога была перерезана, а из Отрадного ходила железная дорога. Мы пошли пешком на Отрадное и когда подошли к Графскому мосту, по той стороне уже шли немецкие танки. Так мы застряли на Графской горе. Нас приютили в каком-то доме, мне было три годика. Меня носили в пещеру, где прятались от бомбежки. А через несколько дней вернулись обратно на почту. А здесь от бомбежек прятались в подвале почты. И сейчас снизу видно, как замурованы кирпичом окошки, а там есть подвал с человеческий рост, там стояла вода, лежали кирпичи, на кирпичах доски, и стояли койки, вот сетки такие, мы на этих сетках прятались от бомбежек.
Вспоминается огромное орудие, которое стояло там, где сейчас церковно-приходская школа. Орудие огромное, я думаю, миллиметров двести диаметра, и метров 8-10 дуло, ствол, направленный в сторону Ленинграда вдоль Колпинской улицы. Мы жили на почте, поэтому было видно, когда его поднимали: если поднимут приблизительно на 45 градусов ствол, значит, стреляют по Колпино. Если поднимут выше, градусов на шестьдесят, – стреляют по Питеру. Откуда его притащили, и куда его утащили, я не знаю, потому что нас увезли в 1942 году осенью, когда немцы поняли, что они всерьез и надолго застряли. Немцы собрали семьи коммунистов, посадили на поезд и повезли куда-то. Везли три дня, остановятся, ещё часик проедут, снова остановятся, и там за три дня мы оказались в лесах в Мшинском, Затем мы оказались за колючей проволокой в бараках. Это было осенью, одну только бабушку выпускали за территорию в лес по годы и по грибы. Дети умирали почти ежедневно и те, у кого были дети, старались убежать, потому что здесь были обречены. Охрана была из русских полицаев, и они за золотую цепочку и за иные подношения помогали нашим семьям бежать. Мама договорились с одним, что завтра побежим, но накануне он повел семью, они попали под обстрел партизан, погибли все. Поэтому мы остались в этом лагере. Когда мать поняла, что бежать не удастся, она написала письмо на имя коменданта лагеря с просьбой, что её отец находится на территории занятой немцами Псковской области, где она родилась, в Порховском районе, деревне Голово. И где-то через месяц пришло письмо с подтверждением, что Мельников Евдоким Кузьмич, отец Марии Евдокимовны, проживает в д. Голово. Нам разрешался выезд и было предоставлено место в товарном вагоне.
В товарном вагоне доехали до Порхова. Дальше – 12 километров. Дед приехал за нами на лошади. Остановились у очень дальних родственников деда, так как его собственный дом был экспроприирован и перевезен в соседнюю деревню Устье-Бельское под детский дом. Стоит там до сих пор.
Таким образом, нам удалось выжить. Там мы на картошке и отъелись.
Партизаны были разные. В сорок пятом году стали возвращаться раненые солдаты, а когда закончилась война, и здоровые мужчины. Они ловили этих партизан и забивали дубинами, потому что партизаны ходили по деревням грабили – хуже, чем немцы. У нас увели корову, раздели дедушку, из валенок вытащили. Были настоящие партизаны, но встречались и такие. Это были бандиты, то есть они просто скрывались от войны.
Там мы и встретили победу. Все, что сейчас говорю о войне, знаю по рассказам, но навсегда запомнил крик: «За Родину! За Сталина! Ура!», – услышанный во время освобождения нашей деревни. Появился русский танк, и мы увидели красные знамена. За стенкой был немецкий штаб, где был телефон, и мать немножко понимала по-немецки, она услышала: «Русиш зе фрозит (Русский фронт виден)». Танк подбили, и до сорок шестого года, когда мы уезжали, он там стоял. Подбили из этого танка дом в середине деревни, из-за этого половина деревни выгорела. Мы спрятались в окоп, который был полностью набит деревенскими. Впереди сидел дедушка и с нами троюродный брат, ему было лет тринадцать, мне было шесть. Мы видели, как первый русский солдат бежал вдоль нашего окопчика и в метрах десяти упал. Дедушка пополз посмотреть, что с ним, поднял его, а у того вся грудь прошита пулями. Хоронила его наша семья, мы писали на его родину, сообщив место его упокоения. Потом солдаты говорили, мол, деревня-то десять домов, а бой был сумасшедший. Видимо, для немцев это было выгодное место. Это была зима 1944 года. После боя утром все немцы были раздеты догола. Потом мы все ходили в этих шинелях, у кого курточки у кого еще что другое – все было пошито из немецких шинелей.
У нас во время этого боя погибла корова. Когда Симка, брат, прибежал туда во время боя, там уже сидели солдаты и кромсали эту корову. Дед нашел какого-то офицера, и тот буквально с помощью пистолета их разогнал. Нам остались рожки да ножки. У всех были огороды, я вспоминаю всегда огород деда. Этот огород посадил отец моего деда, с северной стороны специально был посажен лес, метров семьдесят – сто шириной, полметра в обхвате там стояли деревья. Как у крестьян было продуманно. И земля – только ткни семя, больше ничего не надо. Климат в Псковской другой, конечно.
Домой мы вернулись в 1946 году. В 1945 году отец закончил войну в Праге и приехал в конце сентября. Я отца-то почти не помнил, но когда увидел солдата, закричал: «Папа!» Он приехал к нам в деревню, прожил там пару месяцев, и отправился в Саблино. Здесь утроился на работу. Работал в пекарне, которая располагалась в пристройке под нашей квартирой.
В 1946 году перед учебным годом мы приехали сюда, он за это время добился квартиры, которую ему вернули обратно. Мы оттуда вернулись с коровками в вагоне, а бабушка с дедушкой остались пока там. Во время войны наша семья – дедушка, бабушка, мать, сестра и я – жили у совершенно чужих людей. У тети Маши и дяди Самуила была приемная дочь. От них мы не услышали ни одного плохого слово, ко всем относились одинаково. В этом доме была икона моего деда, я, будучи уже взрослым человеком, не смог её вернуть. Прадед заказывал эту икону в Пскове. Это дорогая икона, особенно для нашей семьи, конечно. Зимой 1944-45 годов я умирал: от меня остались кожа да кости. Меня положили на стол, завернули белой простынею, отпел дядя Самуил: что Бог даст, то и будет. А я под иконой заснул, а на утро попросил есть, а потом пошел на поправку. Когда дедушка уезжал к нам, он оставил икону в этом доме. Потом, по слухам, она оказалась в соседней деревне. Очень хотелось ее вернуть. Но один мудрый человек мне сказал: «Не надо, Гена. Эта икона тебя спасла уже, она свое дело сделала. Больше тебе она не нужна».
Приехали мы в Саблино. Сохранились тут такие дома, как почта, сельпо, чайная. Война их сберегла, несмотря на то, что бомбежек здесь было много. По Советскому проспекту по левой стороне стояло сравнительно много берез, на которых можно было увидеть перекладины, на которые были натянуты провода у немцев. Говорили, что тут были виселицы.
В 1947 году мы уже учились, здание не сохранилось. Учительский дом стоит на Советском, а за ним был двухэтажный дом – это была начальная школа М. И. Коршунова. Все Саблино знало Михаила Ивановича Коршунова, знаменитейший был человек, отличный мужик, военный, прошедший войну, он рассказывал про войну на линейках 1 сентября. Он был учителем.
Дед устроился сторожем в чайную, у него пенсии не было долго, а бабушка получала 12 рублей. У 90 % семей, даже у нас, хотя жили в квартире, была корова. В Саблино не было ни комбикормового магазина, ни отрубей, мы ездили в Колпино на первом поезде: пацаны цеплялись за заднюю подножку, соревновались, кто первый сорвется с подножки, первый прибежит и займет очередь в магазине. А магазин «Огонек» находился на той стороне Комсомольского канала, мы мечтали, чтобы родители купили кроме отрубей ещё и жмых. Жмых для нас была, как конфета. Сейчас дети не едят так «Сникерс», как мы ели этот жмых. Когда мы из Порхово ехали домой, поезд остановился в Пскове на пару часов. У нас тогда было немного денег, бабушка побежала в город и принесла булочку – я больше в жизни ничего вкуснее не ел.
Первое время после войны пекарня была в пристройке к почте на первом этаже. На втором этаже – квартира на две семьи с одной кухней. Жили Макаровы – с Ижорского завода, с тремя детьми. Иван Егорович Макаров – знаменитый пильщик, все дети его и я ходили с ним пилить длинной продольной пилой. Самая тяжелая работа, какую я видел. Он наверху один, а мы внизу по очереди.
Иван Егорович был на Невском пятачке, минометчик. Рассказывал, что бруствер был выложен трупами. У берега – особисты. Когда был ранен в плечо, боялся переправиться, чтоб не расстреляли. Потерял сознание, очнулся уже в лазарете.
В послевоенные годы, году в 1947, на Советский проспект привезли груды больших камней. Стали возить на Советский и складывать в кучи, привезли чугунные наковальни, сели русские мужики в кожаных передниках и начали долбить кувалдой из этого камня щебень. Целый год они долбили и в результате засыпали одну яму между почтой и Колпинской улицей. Сколько бы в неё ни сыпали, все равно проваливалась: насыпят, выровняют, а на следующий год все в землю ушло.
На следующий год привезли паровые камнедробильные машины, грохот стоял на все Саблино. В 1949 году построили деревянную пекарню там, где сейчас бывший универмаг. Сейчас таких булок не найдешь. Дядя Коля, одноглазый пекарь, так пёк хлеб, что если его сожмешь, он опять примет первоначальную форму. Отца поставили заведующим пекарней, он был первый барин на Саблино, буханка стоила 50 рублей.
Он жил с нами плохо. У него после войны была какая-то полячка на Советской, один раз даже меня к ней возил. Отец жил в нашей квартире, только его комната была всегда закрыта. Когда я умудрялся попасть в нее, всегда открывал в столе ящик, он полностью был набит деньгами. А в помощь нашей семье он приносил масло, которым противень смазывают, денег не давал совсем.
Мама сначала работала счетоводом, потом бухгалтером железнодорожной больницы, отработала она там с сорок шестого года и до пенсии, стала главным бухгалтером. На пенсии долго работала, потом перешла в двухэтажную амбулаторию, сидела в регистратуре. В больнице она отработала около сорока лет. Даже меня устроила, я там одно время монтером работал. Это было в 1956 году, мне было 18-19 лет.
В 1956 году я закончил Ленинградский строительный техникум по специальности техник-гидротехник. Играл в футбол, в то время в Саблино были три футбольные команды, взрослая – «Саблинский швейник». В этой команде играли известнейшие личности: Гена Серый, Гена Белый, который прыгал с вышки, как никто не мог. Гена Серый давно умер, знаменит тем, что его жена была зубным врачом в поликлинике, фамилия Серов. А Гена Белый умер буквально десять лет назад, он жил на Зеленой улице, работал на Ижорском заводе, славился тем, что у него была очень красивая жена. А капитаном был Жора Ивачев. Это уважаемся в Саблино личность. Я был самый младший в команде. Кроме этой команды была команда «УДК» Ульяновского дома культуры, ещё была команда в пос. Юношества, вот столько было молодежи от завода «Сокол». Они собирались, и мы могли выставить от поселка три команды. Самое главное, что у нас был свой стадион на месте железнодорожной школы. Хороший стадион за забором, со скамейками. На игру пускали по билетам, билеты по рублю, около 2000 билетов продавали.
В 1957 году меня призвали в армию, в этом году я играл последний год за поселок. В 1958 году демобилизовался по здоровью, на этом месте уже строилась железнодорожная школа. Так исчез в Саблино футбол. Мы и выезжали, и к нам приезжали команды – «Ижорец», команда города Кронштадта, команда таксомоторных парков. Это очень сильные команды, с которыми мы играли на первенство Ленобласти, в районе мы были ведущими. Всегда соревновались в те года Любань и Ульяновка. В те годы футбол был очень популярен.
Служил я в Латвии, в Даугавпилсе, в радиотехнических войсках, считывал воздушную обстановку в Прибалтийском военном округе. В армии мне было легко служить, я любил дисциплину, сразу же записался в артисты и в футболисты.
В армии мы занимались с 10 классом латышской школы, учитель сказал: «Геннадий, твой голос хорош для пения». Оказалось, мой голос хорош для чтения, а для музыки, увы, нет, медведь на ухо наступил. Поэтому я в армии вел все концерты. Когда вернулся из армии, пошел в наш двухэтажный ДК. Мария Александровна Астраханская была там директором. Мы ездили и в Новгородскую область выступать, ездили в Пушгоры. Я читал стихи, а слушал меня Иван Сергеевич Козловский. У меня долго-долго хранилась книжечка с автографом Козловского.
К нам приезжал Филиппов Сергей из театра им. Акимова, я был на репетиции спектакля «Тень». Руководителем был И.Н. Шмырин. Я был постоянным ведущим районных концертов. Работал всю жизнь на стройке. Я попал в двадцатый трест. Я ушел в армию с язвой, которую скрыл, потому что в то время, если не отслужил в армию, девчонки гулять бы со мной не стали. Я не хотел идти на стройку, пошел на Ижорский завод. Через месяц получил четвертый разряд и очень хороший станок, но язва не дала мне работать, и опять вернулся на стройку. С 1959 года по 1994 года – мой строительный стаж. Строил дома в Никольском, в Колпино, а в основном – птицефабрики, небольшие заводы.