Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Мою маму звали Наталья Федоровна Картавенко. Там, где детский садик, школа раньше была, Железнодорожная школа № 27,вот я там училась. Семь классов закончила, потом перешла в Белую школу. Учеников в 1945 было много, был 5 «И» класс, так вот считайте, сколько было, – 8 классов. Переростки были. А там, где сейчас гостиница строится, была Красная школа, там была школа. Была школа вечерней молодежи. Была школа-интернат, где вот сейчас Балашовка, и они с первого по четвертый все ходили туда. Интернат был позже. Из Рябово, еще откуда-то приезжали. У меня зять 1947 года, он туда ходил в двухэтажную школу. Была она по улице Калинина. Здание развалилось уже.
Мы у мамы не спрашивали о войне, тяжело все это было. Папа пришел уже контуженый, раненый и в 1947 уже умер. Моей сестре в 1947 году десять лет было, и остались три дочери и мама. Когда война началась, мама не работала, потому что я родилась. А до этого работала в Питере прислугой, а после того как родила меня и сестру, то уже не работала. Мы жили на улице Ленина, дом 196. Это был частный дом. У нас там была одна комната восемь метров. Вот мы там вчетвером жили. Кухня отдельно была. Это было после войны. Дом после войны остался. Немцы за дверь нас выставляли. Сестру выставят, а она плачет. Ей года полтора, плакса была.
Как бомбежки начинаются, нас всех хватают и в подвал. И соседи прибегали, у нас подвал хороший был. Потом бункер на улице был. Наш дом переделали. Это за мостом, за речкой, к церкви ближе. А мама зарабатывала тем, что стирала на немцев. А они продукты подкидывали.
У мамы сестра погибла при обстреле вместе с мужем. Во время войны старались все вместе сгруппироваться. Погибших во время бомбежек людей хоронили на кладбище. Мы посещаем их могилы.
Я знаю, что после войны очень тяжело было. Мы учились не в самой школе, а арендовали дом со школой. Она была такая маленькая, а детей много было. И рядом арендовали дом, там было 4 окна, и вот в комнате мы учились. У меня даже сестра 1947 года тоже училась в доме. Я помню, что мы с сестрой идем в школу, я в первую смену, а она во вторую, в платочек завяжем книжечки. Встречаемся с ней, а у нашего отца сумка была, и мы с ней менялись. Учебники приходилось покупать. Формы не было. Платьице сшито – и ходим. У нас бы учитель старенький такой, я фамилию не помню, но запомнила, что звали Григорий Петрович, до 4 класса был. Учеников в классе было больше 20. На парте стояла чернильница-непроливайка. Питались в школе тем, что мама даст. И то половину, бывало, отдашь. Там такие лбы рядом были, а мы-то маленькие, вот и отдавали. И соседи такие были. У нас был сосед Боря Хорек, потом попал в тюрьму.
Мне все нравилось. С четвертого класса уже экзамены сдавали. Семь экзаменов было, если не больше. До 10 класса каждый год сдавали. В октябрята принимали торжественно. Линейка была. Даже потом возили в Дом Пионеров на Фонтанке учеников, которые хорошо учились . Я ездила два раза. Там представление было. Комната сказок была, там даже на полу сидели. Представление было, концерт. Угощения не было. Там можно было купить. А везли на паровозе. Я в той школе семь классов закончила, а потом перешла в Белую школу.
У нас природоведение было, нас водили в лес, мы собирали листочки. И когда физкультура была, тоже бегали туда. Любимые игры школьников были ручейки, пятнашки, Али-Баба, фантики, казаки-разбойники. Кукол не было у нас, все сами шили. В магазинах по карточкам хлеб выдавали, у нас там в Резани в магазине все было – и культтовары, и продовольствие. И все по карточкам. У нас была корова, и нужно было обязательно сдать молоко, сколько там полагалась литров, а если куры были, то яйца сдавали. А молоко еще и на жирность проверяли, не дай бог водой разбавлено! У нас там молокозавод был, это, по-моему, улица Гоголя, там домик был одноэтажный, на продажу, видимо. Туда и носили, бидончик литра на три – четыре .
Дома мы все делали. И подметали, и убирались, и полы мыли. И огород на нас был, когда мы уже побольше стали. Мама после войны работала. У нее были сделаны носилки: мешок, две реечки – и за плечи: на огород нести навоз. У нас света не было, при лампе жили. Чтобы провести свет, нужно было купить столб, а если столба нет – и света нет. А он дорого стоил. Утюг же сначала металлический был, а потом в него угли кидали, а потом уже тяжелые были. Отец, прежде всего утюг электрический купил, когда электричество было, это в 1947 году, и утюг до сих пор действующий. Керосиночки были, мы за ними ходили туда, где последняя платформа, вот там брали. Коптило очень.
Работать пошла в 18-ть. В комсомол я не вступала. Не хотела – и все. Когда в пионеры брали, это я помню. Галстуки завязывали, клятву давали. У нас раньше над каждым классом шефствовал класс выше. У нас был пионервожатый, он с нами и занимался. Толя Шаров его звали. Он следил за нами, проводил вечера, смотрел, как мы ведем себя. Старосты были. В классе и звеньевые были, это в пионерах. А в комсомоле были комсорг класса и староста. Из хороших учеников, активистов. Галстуки мы покупали. Сначала сатиновый был, потом шелковый появился. Дорогие были – не купить. Да еще платьица были штапельные. А сколько мама гонялась, чтобы купить этот штапель! До 1947 года все было по карточкам. Уже в институтские времена, в 1955-м, я жила в общежитии, я там с 3-го курса жила. Оно было на Петроградской, по Садовой трамвай ходил, и мы обычно пешком добирались с Московского проспекта, где сейчас Сенная. 3 копейки экономили – столько стоил трамвай. Придешь в Елисеевский, а это ведь рай был, там и колбаса, и все, что хочешь! Я институтские времена помню, мы бедные были, отец один работал. Мы еще всегда заходили в «Метрополь», пирожное ели: 22 копейки, без кофе. Это допустимо было за 22 копейки. Когда я в 1960 году приехала на Урал (Челябинская область), там стояли крабы, снетки были большие, и я брала – это по карману было. Колбасу здесь мы покупали по 100-200 граммов, а там же – палку целую. Я помню, сервелат был за 4.20 , колбаса твердого копчения – 5 рублей. Я работала на Сортировке, там магазин был, где все было.
Родственники старались не вспоминать о войне. Если собирались, то плакать начинали. После Латвии сразу сюда вернулись, в 1945. Помню, как маме тяжело было после этого получить паспорт, можно подумать, мы сами бежали. Справки выдавали на три месяца. Между совхозом и колхозом была разница: советское хозяйство и коллективное хозяйство. Но совхоз – предприятие промышленное, а колхоз – бесправное, у колхозников паспортов не было. Ну, это вот я так думаю. Колхоз – бесправность полнейшая, оттуда и не уйти, так как паспорта нет, и не получаешь ничего. И также сдавали налог в колхозе. У меня соседка шила и прятала в лоскуточки, боялась Налоговой инспекции. Зато мама шила до последнего, портниха была. Она шила на дому, и если услышит машину, убирает все сразу.
