< Все воспоминания

Горохова Алевтина Александровна

Заставка для - Горохова Алевтина Александровна

Война началась, когда она жила в Тосно.

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

 

Я, Горохова Алевтина Александровна, родилась в 1937-м году в Тосно. Все деды и прадеды здесь жили, на улице Коллективной. Меня крестили в этом доме, дом уже был новый. И вообще Коллективная – это спальный район, никаких предприятий не было, в последние годы был цех в конце Тосно. Домики были. Если идти к Ленинграду, домики были только на правой стороне, и то с перерывами, а на левой стороне несколько только было домов. Коллективная – это улица через висячий мост. Мост несколько раз сносило водой. Потом сделали подвесной. И когда перейдешь мост, были домики одноэтажные и заборы. А через заборы – или акация, или розы, и не было этого пивного ларька. У нас в семье было трое детей: два брата и я. Мать и отец. Моего отца звали Александр Андреевич Горохов, а мама – Мария Павловна Попова. Ему было двадцать девять лет, а маме было двадцать шесть, когда они поженились. Они были очень симпатичная пара, отец высокий. Вот большой мост перейдешь, старый мост, через Тосно-реку, – первый дом Корчагиных стоит, а второй – двухэтажный. Одно половину снесли, а вторая стоит, это дом маминой мамы – моей бабушки.  У отца, Горохова Александра Андреевича была инвалидность. Он не попал ни на Финскую войну, ни на Великую Отечественную. Я хотела сказать, что отец из Смоленской области, город Рославль. Там два депо – и все машинисты. У отца все родственники – два дядьки машинисты, отец машинист. И брат отца Андрей Федорович. У отца был один брат – дядя Андрей. До войны он приехал в Петербург из Смоленска. Дядя Андрей приехал молодой – лет в семнадцать. Хотел быть моряком. Он и служил во флоте в войну Отечественную. Отец приехал к нему, но позже, и остался. Отцу было, наверное, лет двадцать пять, и он работал машинистом. А у него был знакомый – дядя Ваня, работали вместе – один помощником, другой машинистом. И дядя Ваня говорит: «Саша, поехали на танцы в Тосно!» И вот они приехали, и с мамой отец познакомился. А мама коренная, тосненская, с 18 века здесь. Во всяком случае, последнюю войну с турками еще прадед воевал. У мамы девичья фамилия – Попова. Мария Павловна Попова. У мамы были сестра Александра и брат Алексей, который погиб. Онега Павловна – моя двоюродная сестра. Родителей моей мамы звали Наталья Карповна и Павел Тимофеевич, а родителей бабушки (моих прабабушку и прадедушку) звали Донна Ивановна и Карп – не знаю отчества. У мамы отец строил ветку поповскую, возили они платформы, мама вспоминала, как на платформы с отцом ездила и в Шапки возили песок. Когда Николаевская дорога была построена, тогда они сюда приехали. Представляете, отцу сорок лет, а женщины все молодые. Тосно только начал отстраиваться. Говорят, были совхозные поля, засеянные овсом, и тогда застраивались Володарская, Летная и Коллективная. Мама родилась за рязанским магазином, дом у них там был. А так как мама была с проспекта Ленина, то она выбрала вариант на Коллективной. Тогда давали усадьбы: Володарское отстраивалась, Летное. Двоюродные братья мамы – дядя Вася Макаров, дядя Андрей Корчагин, дядя Миша Корчагин – все на Летной построились. А мама не захотела на Летной, потому что ее мама жила на проспекте Ленина, а там не разрешали строить. Застраивались на Коллективной. Мама, даже если посидеть вечером собирались, уходила туда, на родину, к сестре, к соседям. И соседки меня не звали Аля, только Алечка. Мама там выросла.

Горохов Евгений Александрович, старший сын Александра Андреевича
г. Санкт-Петербург, 1936 -й год

В 1941 году мне было четыре года. Отец летом оказался на костылях. Немцы пришли – он на костылях, у него была травма позвоночника. В 1941 году дом наш был новый. Домики все были новые, где наши дома – пять домов были Ежкины. Все однофамильцы, но не родственники. И на этой стороне тети Пани дом, а на другой стороне – тетя Лиза, тетя Маня Ежкина, тетя Люся, четыре дома Ежкиных – просто однофамильцы. А потом несколько домов было: тетя Лена, Михеенко дом и наш дом. Младший брат у нас родился в роддоме на улице Гоголя. Он с 1940 года. И он начал ходить, когда пришли немцы. Он перестал ходить от голода. Он лежал в корыте, потому что все время спал, но не спал, а лежал, потому что ходить не мог. Немцы в комнате, а перегородки еще не было, а мы в уголке. И вот немцы его звали «Виктор – русский партизан». А он ходить не мог, что с него взять, и они в шутку: «Русский партизан, который живет у нас». Женщин и мужчин заставляли работать. Напротив был такой сарай, где хранились дрова, там еще что-то, и женщины пилили дрова. Бывали лошади там брошенные. Немцы почему бросали лошадей? Думали, что население будет их есть – голод был страшный. Отец не мог есть конину.Мы с соседкой и с сестрой пилили дрова. И вот, я помню солнечный день – это уже 1941-1942, 1943-й год. Младший брат сидит на стуле, я побежала за мамой, а он просит: «Ням-ням!» Голодали страшно. Немцы подкармливали, у соседей немцы жили, и они на пекарне работали. Так вот, они принесут буханку хлеба, а хозяйка с соседнего дома не разрешала нам давать. У них не было детей. А так много детей в каждой семье – по четверо, по пятеро, по двое, по трое. А немец скажет: «Марии, киндер». Я хочу сказать, что мама всегда вспоминала Вилли, который приносил хлеб. Всегда говорила: «Если ты Вилли жив, доброго тебе здоровья, если нет – царство небесное». Вот это она всегда помнила. Они нас жалели что ли. Госпиталь был, где фабрика «Север». Так женщины туда обращались. От голода были все худенькие. Когда началась война, мама рассказывала, что из Любани бежало очень много наших солдат. Мама говорила, что помнила двух девушек военных, переживала, успели ли они до Колпина добежать или нет. Потому что бежали из Любани пешком. Там уже немцы наступали, и наши войска разрозненно бежали с той стороны.

Слева направо: Мария Павловна Попова (Горохова) – жена Александра Андреевича, сидит – Василий Никулин, рядом с ним – Петр Никулин
гор. Тосно, проспект Ленина
1925 й год

Мама рассказывала, паники было много. Сколько их приходило! Кто захотел попить или что еще. А когда война началась, мы все ушли в лес, там были построенные землянки. А мама говорит, что я еще младшего брата несла, какая уж я там носильщик была, не знаю. У мамы брат дядя Леша. Он сказал: «Маня, я не пойду!» И остался дома один. Все ушли. И он не ушел, встретил немцев здесь, сказал: «А я не уйду, Маня!». Он погиб у нас. У него был белый билет, пришел к маме, и от голода говорит: «Так хочу чаю, больше ничего!» Мама говорит: «Ну завари чего-нибудь: моркови или листьев каких с кустарника!» А он в ответ: «Нет, хочу только чаю!» И пошел от нее. И, говорят, большой мост перешел, может быть, плохо было ему или с кем-то разговаривал. Немцы забрали его – и все. Мы думаем, что он был расстрелян тут у банка. Так и пропал бесследно. Тогда были трудные времена, никто не думал искать родных, и мама с сестрой никогда не искали его, а так хотелось узнать, может, какие-то сведения и есть. Но я его на памятнике увековечила, несмотря ни на что. Был такой полицай Миша Каменский, и мама у него по бабушке дальний родственник. Она ходила и просила: «Мишка, скажи, куда Лешу отправили». Он сказал, что отправили работать в город Шимск. Ну, кому он нужен с белым билом! Расстреляли, мы так думаем. Брат был младший, такой красивый. Наверное, сорок с чем-то, может быть, моложе. Жил с сестрой и племянницей в доме. Так как мой брат младший не ходил, то старший брат с консервной банкой ходил по всему Тосно. Женя у нас тоже очень красивый был, и красивый просто необыкновенно – красивее Тихонова! Он ходил с консервной банкой на Балашовку, везде, немцы ему то похлебку дадут, то еще что-нибудь. Нападали мальчишки, отнимали у него. Он принесет и говорит: «Мама, это суп Витеньке, Але не давай».

Виктор Горохов и Мария Горохова
гор. Тосно, ул. Коллективная, 106
1954 й год

Там, где бывший Дом культуры, была церковь, здесь же было кладбище. Там отец мамин и дед похоронены. В стороне, я примерно знаю, где, около берега, а потом там была танцплощадка, мы на ней плясали. Кинотеатр был. На танцах мы выросли в этой церкви. Так что я, например, в эту церковь ходить не могу, не хожу. А в войну та церковь работала, где кладбище. Прабабушка уже там. Вторая бабушка, мамина мать, умерла в 1938-м году, тоже там похоронена. А прабабушка – еще раньше, так, наверное, с 1900-то кладбище существует. Немцы мальчишек забирали певчими, в хоре петь заставляли. И попался старший брат. Он петь не умел, но его заставляли. Он плакал, но ходил, боялся. Что-то давали за это немножко.За нами Егоровы жили, у них девочка очень бойкая была, но такая барышня уже была. И вот я ее дочку встретила, Таню, у них немцы дом сожгли. Она что-то нахамила, и дом сожгли. Мы в лагерь в Ушаки, меняли вещи на хлеб. Мама с тетей Леной, соседкой с Вокзальной улицы, привезли хлеба в конце лета. Немцы прибежали и их забрали. Они сидели, забранные, в здание милиции. Может, которое новое здание милиции или, может, старое, которое рядом. И отец все ходил, узнавал. Их отпустили. Спросили, сколько ребятишек да все такое и отпустили, не расстреляли. Нас взяли самых последних. Была перина, и везли на таком возу с сеном меня и младшего брата. Мама в эвакуацию все документы с собой забрала. У мамы сумочка была, и все там лежало. Онега с мамой не попали туда, в Германию их повезли. У нас многие соседи остались у русских – реку Белую, мост перекрыли, и немцам туда не попасть. А нас повезли дальше, представляете вагон грузового поезда: народу полно, ни туалета, ничего! А мы были в Латвии. Все были в пересылочном лагере – это Тукумс, от Риги не очень далеко, красивый город. Мы попали по хуторам – все соседи с Вокзальной улицы и мы. Мы попали с Ивановыми – дядя Миша, не помню фамилию. Когда я пошла в первый класс, то дядя Миша с тетей Лизой, забыла фамилию, она мне сшила платье для первоклассницы из гимнастерки. И я до восьмого класса платья не имела, не носила никогда. Только в восьмом классе мама взяла деньги и купила мне первое платье в Пассаже.  Мы жили на хуторах, а потом нас опять повезли. Работали вовсю, но мы попали к хорошим хозяевам, хозяйства большие. Там много было ушакинских с нами и любанских. Многие русские мужчины хотели бежать, но попали под расстрел. На разных хуторах мальчишки приходили к нам в гости. Трудно было, но не голодали. У хозяйки не было детей. Они очень просили оставить младшего брата насовсем. Но мама не отдала, конечно. Потом нас привезли на станцию Стенде, это под Тукумсом. А в Тукумсе был пересылочный лагерь, в котором мы все на учете. Наши соседи были с проспекта Ленина, Летягины. Кому восемнадцать лет девушкам – все работали, а женщины с детьми не работали. Отец ходил на проверку. Я помню, было много народу, и он все время меня за руку держал. Тряслись мужики, боялись. С собаками охрана. Вот это я помню. А жили мы у железнодорожника. А мужчины, которые могли, работали. Немцы отца тоже заставили. Он работал машинистом на лесопилке, потом дежурным по депо. И когда он работал на лесопилке, его чуть не убили. Он давал свет для всей станции. Такая железнодорожная станция, там узкоколейка была и депо, называлась Стенде. Красивая станция – вся в шиповнике была. Я уже была подростком, поэтому помню. Пришли немцы и чуть его не убили – так избили. Он машинистом на лесопилке был и выключил свет, испугался, что бомбили Стенде. А в это время делали какому-то офицеру операцию. Он свет выключил, а в это время шла операция.  Умер офицер или нет – не знаю, а после этого у отца начались припадки, видимо на нервной почве. Когда закончилась война, мы это встретили как раз на этой станции. Молодежь – старшего брата, он 1932 года, заставляли работать, он грузил валуны на платформы. И когда немцы стали сдаваться, он прибежал домой и очень плачет. А мама говорит: «Женя, что случилось?» А он: «Мама, кончилась война, немцы сдаются, война кончилась!» Ну, тогда оделась мама и пошла. И вошли наши войска, а она с младшим братом на руках. И когда она шла, русские солдаты остановились и сказали, что мы признали в вас русскую. И один солдат подарил ей кольцо в знак, что закончилась война. Начался грабеж магазинов, мы набрали печенья, масло, а русские все отобрали. Считали, что не имели права. И когда русские вошли, все мужики напились и спали в сарае. Как нас обратно везли – не помню. У хозяина была семья: девочка, как я, и мальчик. Наши ровесники. Мы-то что – дети, играли, а они переживали. Мама работала, она посла коров за двенадцать километров.  Перед окончанием войны немцы заставляли работать все время. И так прямо страшно. Даже был такой момент: она была на работе, а немцы объявили, что нас повезут в Освенцим. И заставили Женю бежать за ней. И так он добирался – где кто-то подвезет, где пешком: «Мама нас увозят в Германию!» И нас повезли немцы. А так как русские наступали, то нас немцы бросили. Я помню, это было осенью. Много людей: мужчины спали на улице, а женщины и дети спали в школе какой-то, кирпичная школа такая. Ну, что делать немцам – сами сели на теплоходы и уплыли. Стали отступать, а нас обратно свезли к этим железнодорожникам, и так мы до окончания войны. А почему решили, что именно в Освенцим повезут? А говорили! Вот Голополосовы, соседи наши, они тоже с Коллективной, Закамские говорили: «Нас привезли к этим пароходам, огромный пароход». Но говорят, что много пароходов с немцами разбомбили тогда наши русские. Ну вот, повезли нас обратно, как везли – я не помню, привезли нас в Тукумс. А Тукумс – двенадцать километров от Стенде. Я помню, летом маме кто-то подарил розовый сарафанчик, ну типа купальника, а день жаркий такой, и все население расположили на пригорке, если я не ошибаюсь, показывали нам фильм «Чапаев».

Отец Горохов Александр Андреевич. Служба в армии в железнодорожных войсках.
Гор. Минск, 1921 й год

В Латвии с нами близко жили Бузины-Летягины, они с Рязани, они все взрослые девушки. Так как Витя не ходил, они его так любили, у него чепчик, как у девчонки, они делали ему соску. Тряпочку брали или марлю, туда хлеба крошили и сахарину и так его угощали. Но когда жили уже после войны до 1948 года в Латвии, картошки не было у латышей, мы ели только свеклу и бобы в очистках, как сейчас помню. У них была клубника своя, яблоки. Давали они это. Но жили плохо, картошки не было. А хозяйка наша шила, по-русски не говорила. Мы с Инторой, ее дочерью, ровесницы, а так как мама у нее швея, мы делили тряпки – так дрались за них! А на чердаке у них гроб стоял для бабушки, и вот мы в гроб прятались. Сады были большие. Они тоже бедствовали, они и русских боялись, и немцев боялись. Но наворовали всего, когда немцы ушли, в магазинах. В подвал запрятали, А русские все отобрали – печенье, масло. В каждый дом заходили. Люди голодные пошли грабить магазины, да все отобрали. Меня принимали в пионеры в Латвии. Клятву читали. Классы были смешанные: брат у меня младше на три года, и он с нами учился. Мало русских осталось, все разъехались. А дом такой, уже мы жили не у хозяина, а в другом месте. Когда мы приехали, нам дали комнату. Но картошки мы не видели – ели свеклу, хлеб. Потом перед отъездом появилась рыбка, потому что уже стали рыбаки рыбачить, жилось получше. Отец от нас ушел, он работал в депо дежурным. А света не было, и машина осветит и как влетит! А у него железнодорожная фуражка надета, думали – офицер, и как дали бутылкой – он в канаву улетел. Русских не любили. Мы жили у хозяина – он сам наполовину русский, наполовину латыш, латгалец назывался, Петр Иванович – хороший такой. А жена по-русски говорить не умела. Она мне шапочка сшила и платьишко. Я поехала уже с платьем. А еще брат старший учился в городке, когда мы приехали туда после войны пожить. Городок такой, там была русская школа. Туда нужно было ездить на машине или на чем-то. Мы бы остались в Латвии жить, отцу предлагали место, но там не было школы русской, и отец не согласился: «Мария, поедем домой, поедем домой». Надо было остаться, мы бы хоть сыты были, так бы и остались в Риге жить. Отец не захотел. Как везли, не помню. Единственное, что помню: приехали мы в Тосно в августе месяце 1945-го года, такой дождь, страшно аж.

Горохова Алевтина справа с сестрой Слатиной Анегой Павловной
гор. Тосно, ул. Коллективная, 1955 й год

Как город выглядел после войны, я не помню. Но со слов сестры двоюродной, в 1944 году, когда они приехали в ноябре, была такая темнота! И проспект Ленина был чем- то застелен, но не асфальт. И вот сестра рассказывает: «Выйдешь, и вдруг такое шуршание начинается! Толпами мыши бегали! Такая темнота и мыши». Семья сестры приехали из Псковской. Тогда под Псковом мост разбомбили, и их тоже вывозили немцы, но не успели. И они всю войну там жили. Немцев они не видели. А улицы Тосно были чем-то посыпаны, трава росла, населения не было. Так все заросло. Помню как сейчас – проливной дождь. И мы подошли к дому своему. Жила в нем женщина из Ленинграда. Отец стал стучаться. Как она пустила топором по окошку – хорошо все живы остались. Ну и что, она нас не пустили. Через несколько дней отец пошел в БТИ за справкой. У меня есть выписка: на книжном листочке написано от руки, что домовладение нам принадлежит. Ну, еле ее выселили, а в дом не войти – соседи, когда немцы ушли, распоряжались, как хотели. Кто-то возвращался раньше, в 1944 году приехали и выпилили на дрова все, т.е. дырка – в дом не войти. Отец с братом, брат моряк у отца, в лес ходили, каких-то жердочек настелили. Окошко каким-то мешком заделано, стекол не было, только верхнее стеклышко во фрамуге или в форточке. Брат ведь четыре года не ходил, когда мы приехали, он был маленький очень. И с отцом они ходили в лес, он носил такие жерди, такие дрова, у него ноги даже подгибались. Маме говорили: «Мария, у мальчишки сломаются ноги!» А топить-то было нечем, он такой был старательный, помогал. Отец 1901 года, ему было сорок лет, а мама моложе на три года. Сорок лет, представляете! До войны жили хорошо. А тут кровать нашли после войны у Михеенковых, нет шкаф, а кровать выкупили у Мамаевых. И вот он приходит – дом весь разграблен. Стол нашел на проспекте Ленина у Саутиных, кое-что собрали. Если животные есть, то налоги. Мама с отцом поехали покупать цыплят, цыплят не было в городе, и они купили двух утят. И вот пришла фининспектор Мария Филипповна, я ее помню, как сейчас. А мама говорит: «У нас никого нет!» Со всех куриц, коз налог брали. Две козы у нас было. Я в десятом классе училась, сюда под маленький мост гоняли стадо. Маме нужно на работу, а я перед школой доила Зорьку. Я ее подою, она раз – и молоко прольет, ну я ее…

Дедушка (Федор) моего отца Александра Андреевича Горохова. Бабушка моего отца, 2 дяди моего отца
гор. Рославль, Смоленская область 

Когда мы приехали в Тосно из оккупации, мы пошли с соседом Славиком Ивановым за руку, мы с ним в одни день родились. Побежали в школу, но школа у нас была еще не построена. Мы учились в частном доме у Закамских. Только не у Тамары Федоровны, а у тети Нюры, у родственницы, через один дом. И сейчас он стоит. В нескольких местах мы учились. Я недавно пошла к Лене Грачеву, он напротив школы железнодорожной живет. Говорю: «Леня, в каком году нам построили школу?» А он говорит, что нам никто школу не строил, школу начали строить немцы для себя. Первая учительница у нас была Екатерина Ивановна Румянцева. Большая изба была. Ручки были, непроливашки были. Потом приехала женщина, учительница по русскому языку, Надежда Тарасовна Подольская. Она долго преподавала. Потом уже, наверное, она заканчивала в железнодорожной школе преподавать. Я-то после восьмого класса перешла в эту в среднюю школу. Значит, в первый класс я пошла в железнодорожную школу, которая в избе была и находилась на Коллективной, потом эта школа перешла в бывший детский сад на Коллективной. Там много было классов, и как-то ее быстро открыли. Не было еще электричества. А мост наш сносило несколько раз – то наводнение, то молодежь разберет. Я училась в железнодорожной школе семилетку. Учителя железнодорожники еще живы – Тимофеева Лидия Ивановна, вот она жива, она в добром здравии. Я ходила на кладбище, смотрела могилы учителей – моя первая учительница Румянцева Екатерина Ивановна родилась в 1890 и умерла в 1960 году. Муж ее, тоже преподаватель – Михаил Аверкович Румянцев, 1882-1949 годов, мало пожил. Старший брат уже учился у Михаила Аверковича, а я у Екатерины Ивановны училась. У нас меняли очень много преподавателей. Очень много было учителей в железнодорожной. Я вот даже не знаю, почему ее так назвали железнодорожной. Очень много было с совхоза молодежи – татары, белорусы. Совхоз был населен, потому что работать-то надо было, и всех приписали. Ну почему железнодорожная? Из соседей никто в основном не железнодорожники, на Ижорском заводе работали, в Тосно много работали. Молодежь была хорошая. Мы по месту жительства приписаны. А на нашей улице через несколько домов жила директор Драник Екатерина Васильевна – директор второй школы. А у нас директор был Румянцев Николай Александрович. У этих учителей Румянцевых сын Сергей Михайлович преподавал физкультуру во второй школе. Ему построили напротив железнодорожной школы дом, и они жили здесь. Он и жена, Елена Васильевна, она не работала. Рядом тоже жили учителя, муж с женой, преподаватели нашей школы. А рядом директор жила Валентина Васильевна, по мужу Драник. Мы не только в одном доме учились у Закамских, еще у Казакиных. Дали нам еще по русскому языку педагога – Надежду Тарасовну, она с Украины педагог, она снимала комнату у Валентины Васильевны Драник, у нее один сын. Она была настолько строгая, не одно поколения учила. Екатерина Ивановна с родителями похоронена и Михаил Аверкович. Но никто не ухаживает. Вот, что обидно. Я, что могу, делаю. А Сергей Михайлович похоронен в другом месте, и жена умерла, а дом у них за американским мостом, а внук живет в Ленинграде, может, продали домик. Ольга Ивановна, она ботанику вела, жила на Коллективной, фамилию не помню. Вот Нина Соловьева должна помнить, она у нее училась в первом классе, она на этой стороне жила, домик у нее тоже тут, близко стоит, до сих пор сохранился. Они с сестрой жили, но уже никого нет в живых. Потом кто еще – Фаина Николаевна с Василием, фамилию забыла, около школы жили, рядом с директором, дом с домом.


Латвия, ст. Стенде, лето 1974 й год. Дом в котором  встретили окончание войны и день победы. Семья Руппаинсов  – Инта, Андрей, Горохова Алевтина, их мать (бабушка), дети

В школе нас не кормили, но праздники после войны, елки все-таки делали – подарки и мандарины были. В школе давали подарки на новый год. Музыкальным преподавателем Неля Альфредовна стала. Она молоденькая приехала. Мужа фамилия Сенашкин. И уже в новой школе с младших классов она вела пение у нас. Мы ездили с концертами в Ленинград – с целым хором. Надеть было нечего, а у нас соседка Валя, она на Вокзальной жила, она мне одежду давала. Они приехала из Германии, но в Германии, видимо, они устроились как-то хорошо, что у них была одежда. То юбку даст, то еще что-нибудь. А так нечего было надеть. Фотографий в девятом, десятом классе у меня нет общих, потому что не было денег фотографии купить. Мама работала на железной дороге, папа тоже на железной дороге работал, бедствовали, все голодали, все рванные, голые, раздетые, разутые. У меня брат младший  1940 года. Он учился с троюродной сестрой вместе в восьмом классе. Бывает со мной сядет и говорит: «Я каждый день есть хочу!» У нас были куры. «Витенька, ты сходишь, продашь яички?» Витя прибежит: «Мама, продал, с меня налог не взяли, у меня девять штук только!» Ходили за ягодами и за грибами. У нас была железнодорожная поликлиника. Между путями стоял вагончик, где башня водонапорная, тут за станцией и там была поликлиника. Мы ходили туда, вот это я помню, как сейчас.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории   жизни. Помочь можно здесь 

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю