Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
С 6 августа 1941 г. по 13 ноября 1942 г. Ленинград, блокадница.
Меня зовут Спиридонова Станислава Францевна, Родилась 18 сентября 1934 года в д. Затуленье Лужского района Ленинградской области. И прожили мы в этой деревне, наверное, до шести моих лет. Точно не помню.
В семье я была, так сказать, баловнем, потому что у меня старший брат, по папе он мне родной. Брат был на двенадцать лет старше, а я была маленькая. А вообще, в семье я была пятым ребенком. Предыдущие дети приехали с Украины, из Житомирской области, когда там был голод, так рассказывали мама и папа. Приехали сюда, в Лужский район. Папа был плотником, а мама – домохозяйкой, но мама еще работала на толевом заводе. Здесь, недалеко от Луги. Жили мы на Нарвской улице, дом № 5. В садик я ходила по улице Кирова. Сейчас там магазин семян и садик, а раньше одноэтажный садик был.
Когда война началась, все говорили, что будет война. Все время самолеты летали, и отношение такое было. Ну, мы же дети были. Откуда мы знали, что и как. А вообще, стали понимать, что война, когда с Эстонии пришли батальон танковый. Они стояли в парке, недалеко от нашего дома. И тогда стали брать всех молодых и трудоспособных копать рвы, и у нас рыли окопы, чтобы, когда обстрел, можно было прятаться.
Папу забрали, когда он уже был очень в годах. Брата тоже забрали на фронт, ему было восемнадцать лет. Забрали его в 1941 году, еще я помню, я его сама провожала. Мама работала на окопах, а папа был мобилизован, эвакуировали заводы.
Шестого августа 1941 года среди ночи объявили: «Обстрел!». Отец взял меня на руки, отнес и посадил на скамейку около дома, а за нашим домом было здание, там находилось хранилище лука. Немцы, наверное, думали, что это воинский объект, и все время били по этому зданию. И отец говорил, что все в нашу сторону летит. Лег папа, я рядом и женщина, наша соседка тетя Настя. Снаряд попал в дом, в хранилище это, и меня ранило, раздробило левое бедро.
Папа – на лимонадный завод, где сейчас фабрика трикотажная, а раньше был завод. Он взял машину, и меня привезли в детскую больницу. А папа знал, что надо делать и сразу наложил жгут и остановил кровь. Это я помню. Хоть мама и рассказывала, что когда меня стали перевязывать, хирург сказал, что ногу надо отнять. А мама моя сказала: «Нет!».
— Тогда она умрет!
— Ну, что ж. Умрет, так умрет. Это же девочка! И без ноги, вы поймите… Значит –судьба.
Родители уехали, а меня эвакуировали с этой больницы в Шалово, в военный госпиталь. Это уже со слов мамы. А братик маленький 28 мая 1941 года родился, у мамы на руках был. И они через наплетенку перебирались. У нас тут у больницы, и – в Шалово. Хирург вышла и говорит: «Если повезет, будет жить. Я сделала все, чтобы ножка была!». Вот эти слова мама и папа мне пересказывали.
А что интересно: стал этот госпиталь эвакуироваться в Ленинград. И еще хочу сказать, конечно, сразу в городе появились очереди за продуктами и норму ввели. Это чтобы много не брали. Приходилось, я уже самостоятельно ходила за хлебом и за сахаром. А в Ленинград наш эшелон на машинах прибыл седьмого сентября, и сразу закрылось кольцо.
По-моему, сперва я была в больнице им. Раухфуса. А потом меня направили в институт. Приехали врачи в институт Турнера, я там лежала. Там меня загипсовали. Только лежала. И конечно, мы слышали, что такое война только от наших по нянечек и медсестер и понимали все по-своему. Понимали, что человек был полный, а стал худой – хуже стало питание. Но нас не забывали, дети были на первом месте. А когда в 1942 году гипс сняли, меня поставили на костыли. Потом отправили в детский дом №47 Дзержинского района. Это я узнала недавно, когда хлопотала, чтобы получить статус блокадника. И сказали: «Вы по ранению, и все. А если бы вы были прописаны, тогда бы дали статус блокадника, а в больнице хоть десять лет отлежали, это и есть больница!».
— «А детский дом?», – я говорю. Два года добивалась статуса, и мне принесли справку, что такая-то была в 47-м детском доме, который эвакуировали в 1943 году.
Вывезли нас. В дошкольном детском доме была станция Уткина, а потом перевели в школьный детский дом. Не дай бог никому того, что мы пережили. А сколько лет было? Восьмой год шел, пошла бы в школу, если б не война. А детский дом… Хоть сейчас боятся детского дома, я не знаю, мы были полуголодные. В школьном детском доме было очень трудно. Там жили такие дети как я, даже меньше – семь-восемь лет и такие, которым было по четырнадцать-пятнадцать. Там, в детском доме процветала дедовщина: если не вынесешь пайку хлеба, значит, будут бить и не выпустят. По помойкам ходили везде. И воровать ходили, картошку пекли, а мы очистки собирали. Было трудно, зимой особенно. Летом колоски собирали, босиком.
В 1944 году, когда освободили Лугу, я не помню. Я адрес вспомнила, написала, и так разыскала родителей. А они жили на Перовской улице, дом № 80, и сейчас стоит этот дом. А наше все сгорело. Папа за мной приехал. Так мы въехали.
А чего рассказывать? Когда меня отец привез в Лугу, еще под Псковом шли бои, еще была слышна канонада. Не дай бог никому такое. И чтобы не знать такого. Я только одно хочу сказать: бережно относитесь к хлебу, это все.
Ну, мне было трудно в семье. Я маму не признала. Она превратилась в старую женщину, а я ее помнила молодой и красивой. Такой расскажу случай. Мама идет с Московской улицы, несет воду. А у нас горит сарай. А в сарае козлята. Крикнуть «Тетя!» не могу, а «Мама!» тоже не могу. Переселила себя и кричу: «Мама, козы горят!». Ей уже не до чего, что назвала ее.
Отца я помнила всю войну, даже голос помню. Ну, мама была строгая, а папа меня жалел. В семье были братик и сестренка, сестра в 1942 году родилась. Когда родители хотели эвакуироваться отсюда, немец уже был в Гатчине, и им пришлось возвращаться. Вещи положили на лошадь и больше вещей не видели. Потом вернулись в Лугу, были в оккупации. Вот во время этого родилась моя сестренка. Сейчас она в Ленинграде живет.
Старший брат вернулся. Он прошел всю войну. Ранен он не был, только у мизинца оторвало фалангу. Может, потому что мы молились. Отец и мама были набожные очень. Вот сейчас, скажите, вы, когда покушаете, «Спасибо» говорите, когда поедите? Говорите обязательно. Обязательно надо за хлеб и соль благодарить родителей. Мама учила по-польски «Отче наш», и я всегда говорила: «Боженька, сохрани мамку, папу, Славика, Петю, всех».
В 1946 году отец демобилизовался. Ну, а у меня подошел тот возраст, когда он стал меня брать с собой. Плотником он работал. А когда объявили, что война закончилась, на Перовской улице такая горка была. Я бегу и говорю: «Папа, война кончилась!». А он меня обнял и говорит: «Доченька, еще столько умрет, после этого числа!». Так оно и было.
И вот я, когда приехала с детского дома, как раз ведь Лугу освободили. Был за рекой завод и первая школа, вот она сейчас красивая такая, из красного кирпича, на Кирова. Нет, на Московской улице. Там был госпиталь, а потом его взорвали. Я приехала – еще завалы разбирали. Ну а потом с папой работала, как разнорабочая. Тогда нужны были руки, хоть я и маленькая, худенькая была, но уже 15 лет, надо работать было.
Вот эту дорогу делали, начиная от пушки, как к центральному кладбищу идти. Там просто была насыпная дорога. Так мы мастера были там и делали булыжную мостовую, а потом клали асфальт. А после от мясокомбината был лагерь в Шалове. Нужны были рабочие в Ленинграде, ну молодых и отправили. А потом я уехала на целину, там замуж вышла, доченьку привезла. Все время живу здесь теперь. Вот и жизнь прошла. На мясокомбинате двадцать семь лет отработала и на пенсию пошла. А сейчас уже 81-й год мне.
