Мы сохраняем устную историю .Помочь нам можно здесь.
Ну, если вспомнить своих родителей, то в первую очередь могу вспомнить о маме, с 1910 года рождения, 16 апреля, родилась в селе Чуреки, Рязанская область или Московская область в свое время, недалеко от места рождения нашего поэта Есенина. Папа родился в том же селе в 1906 году, 23 ноября. Маму звали Александра Севастьяновна, фамилия Скорюхина. А друзья мои тетя Шура ее называли. Папа – Карпухин Иван Андрианович. Ходили они в одну школу, церковно -приходскую. Когда папа закончил 4 класса, мама пошла в первый класс. Вот так они и жили рядом.
Потом уехали в Вологду, началась война – финская. Папа был взят на фронт. После окончания войны приехали сперва в Любань, а из Любани на предприятие города Луги. Дали нам квартиру на Большой Заречной, дом 9, и мы там всей бригадой из пяти человек, из шести человек так и жили. Ну, началась война.
Квартира была на втором этаже, однокомнатная, маленькая.
Когда началась война, папа была на работе. Мы услышали, что немец напал, папа шел с работы. «Папа пойдет на войну бить фашистов! Ура!» – орали, и папу взяли на третий день после объявления войны на фронт.
Мама работала, я только не помню, где она работала. Без работы она не была.
Первая бомбежка Луги была 10 июля 1941 года. Мы ходили в кино в «Смену» с пацанами, с кино вышли и пошли на пляж, где мост находится, и началась бомбежка. А до этого были одиночные полеты немецких самолетов. Почту разбомбили, не помню, сколько было, три или четыре бомбы, а одна их них попала в здание почтамта. В июле была страшная бомбежка. Мы прятались в укрытии. Блиндажи были такие – зигзагом, и бомба упала метров в 7 или 15 примерно от нашего блиндажа, и она не взорвалась.
Блиндаж был на Большой Заречной. На этой бомбе, наверное, стоит дом. Я ходил в 1950 году в военкомат и говорил, что бомба не взорвавшаяся и там стоит дом. Но никто не обратил внимания. Может, до сих пор стоит на бомбе.
В январе мы жили в оккупации.
22 и 23 августа Лугу оккупировали. А мы были в Миревских лесах, а потом вышли и попались.
Немцы шли толпой, рукава у них были завернуты, автоматы висели на груди. Когда мы вышли, они нас забрали и привели в Дом отдыха «Луга». Этот Дом отдыха был дальше Дома отдыха КГБ. Заставили нас дернуть шнуры – там было опутано все. И мы ходили, и дергали шнуры. Мы- то не понимали, а оказалось, что могли быть мины. Когда мы все сделали, ничего не взорвалось, нас накормили супом фасолевым, мы пришли в Лугу.
Пришли сами, домой. Немцы пошли в сторону Оредежа, а мы пошли в Лугу. Пришли, наш дом на Большой Заречной, 9 был занят немцами. Мы переехали в дом напротив, Большая Заречная, дом 16.
Была воинская часть, они там жили. Там трех или четырехэтажный дом был, кирпичный. Вот там жили немцы. Потом генерал жил, в общем доме. Только перед войной его сделали, и они заняли дом. А вот весь участок немец оккупировал.
Отец был на фронте, мать стирала белье, и немцам стирала, потому что кормить-то надо нас. Завод такой был, он находится за рекой, цех был, там были загоны для коров, мы туда проникали.
Всех коров немцы собирали. Мы коров доили, носили молоко домой. Ходили, где они выбрасывали кишки, телят не рожденных, остатки, что осталось. Немцы собаками травили людей, мы бежали, собаки за нами. И не брали, только первых, которые убегали. Тех ловили и рвали.
Потом была возможность у нас забираться внизу в подвалы. У немцев были шкуры – они их солили, ноги, какие-то еще остатки. Мы через окна, маленькие были, пролезали туда и брали там, что можно было. И ножку украсть или что-то еще. И как-то раз забрались, а немец идет проверять, мы забрались под шкуры. Он пришел, взял соли, стал посыпать и ушел. А мы через окно вылезли. А так меняли на картошку, дома сажали из очисток, из глазков картошку, капусту, если можно было достать.
Немцы ели хорошо, особенно 1941 -1942 годы. Всегда были объедки от чего-нибудь. Был колодец на Большой Заречной, туда бросали, не доев, кто что, банки были с тушенкой. Меня как самого маленького, мне было семь лет, опускали, я набирал, и вытаскивали меня. А там тушенки, то полбанки, то треть банки, всякое было.
Под горой каждый день возили мертвых солдат через нашу деревню, зимой на санях, летом на телегах. А могилы были от нашего огорода в метрах 40. Там может, тысячи две или больше солдат- военнопленных. Все было на глазах. И видели, как немцы забивали военнопленных. Звали мы одного Иван -дурачок, был такой злой. Все мы видели.
Мы были, когда повесили парня и двух взрослых, точно не знаю, кто. Ему отрезали пуговицы на штанах, они у него падали. Он все хотел руками держать, их повесили. Три дня или больше висели. Фамилию я, конечно, не знаю. Но сам я видел. Вот такая была жизнь.
В январе месяце 1944 года стали делать обход.
Забрали нас, кроме деда, и угнали, метрах в 300 под Горой, мы там находились, и 09 февраля нас погрузили. Уже наши войска обстреливали Лугу, нас погрузили в скотные вагоны и повезли в Германию.
Дед в разведке был контужен. А вот в Книге Памяти было написано, что 1942 года Карпухин Андриан Иванович пропал без вести. А потом объявился в 1946 году.
А сейчас расскажу, как я забрался в квартиру генерала. У генерала был дом, где сейчас двухэтажный дом, 4 -я Заречная.
И пройдешь, дом Гусевых был, а следующий во дворе, рядом с разбитым домом.
Там и жил генерал.
Мы на ночь, цыган там был Боря и я, посмотрели: нет никого. А я был шустрый и пролез в форточку – я уже там. Пролез, а там карты, все прочее. А я хлеба батон в форточку выбросил. До сих пор он сейчас на Украине живет, этот цыган, с которым воровал.
Поймали бы меня, сразу бы повесили. Где найдешь дырочку, чтобы пролезть, воровали камеры от машин. И одному мужику, он жил напротив гаражей как раз, камеры отдавали, а он галоши клеил и продавал. И он нас сдал. Нас арестовали и три дня держали. Только воду давали. А в этом здании было бывшее ДК города Луги на Лысой Горе. Паша, Витя Чуркин, Цыган и я. Потом Маша через полицая, у нас два были полицая – Бородкин и Максимов выкупила нас.
Мама достала самогонку и с тетей Машей нас выкупили. После войны Бородкин долго был в Луге. Был его племянник Коля Бородкин. Они уехали в Канаду. Там живут. И их дети уже, наверное, там живут.
Ну, Валентин в партизаны сбегал тоже, три дня искали, а каратели были немцы – сжигали деревни. Три дня болтались в ноябре, домой пришли. Бородкин не сказал, что ушли они к партизанам, а то бы повесили. А с нами не знаю, что бы было. Вот такая была жизнь в то время. Много мы во время войны и винтовок наловили. Видимо, наши отступали, была такая старая бойня, и наши переправлялись, у нас было то ли 17 винтовок поднято, ружья были. И мы все прятали в лесу, в такие кучки хвороста. А потом, после войны, видимо, разбирали КГБ, НКВД, все нашли. А до сих пор и мины, знаю, есть. Поймаешь мину и бросаешь, гранаты противотанковые, это во время войны.
А мы забирались на остров, у нас были три винтовки, патроны – и вот мы в дом, весь дом. Сейчас железнодорожный называется, мост проходишь. И в него стреляли.
А там немцы жили, он был четырехэтажный, он до сих пор сейчас стоит. На берегу желтый дом такой. И в нем до сих пор живут люди.
Слева этот дом, на пляж я ходил купаться, там Колбасовы жили.
После войны была, где Сучковы жили, была бойня, где Боря жил, там было Ленэнерго, а здесь была бойня. Я помню Власова. Был разговор, что приедет генерал Власов в Лугу. Была фотография в «Лужской правде». Во время войны не знаю, как называлась газета, и на фоне Воскресенской стенки, где сейчас вход, там лужская интеллигенция фотографировалась с Власовым, и там была учительница , которая потом в 4- ой школе работала после войны. Не буду говорить фамилию, ее сын работал вместе со мной, ее муж в школе математику вел.
Помнишь, Васильев был, они жили на Кирова, внизу там. Васильев работал мастером ПМК, нет ССК. У немцев там был клуб, была поставлена пьеса, не помню, как называлась.
«Чайка», по-моему. И там играл дядя Леша, забойщик скота, который резал скотину, наливал кружку пивную крови и пил. Я помню. Мы были там на этом концерте.
Это, наверное, 1944 год. Или 1943 год, лето это было.
В январе был отход немецкой жандармерии или полицаев, такие бляхи у них висели, на цепях. На груди. Поверх шинели. Нас всех отвели в концлагерь, и мы там находились, где-то в 20 числах января мы попали, и 09 февраля нас погрузили в эшелоны и повезли, потом нас остановили, санобработку проводить. Загнали всех: детей, женщин, мужчин – всех в одну баню, все вещи повесили, людей осматривали, обстригали наголо, и все потом загорелось, и голые мы выскочили в феврале месяце. И пригнали нас опять, опять нас в вагон, оделись, погнали дальше. Остановились в Литве, где-то в районе Киборта, там бомбили, и стали предлагать нас этим литовцам. Нас забрала семья одного помещика, фамилия Печело. Привезли нас: мать и трое детей. Привезли, мы помылись, дали нам кладовку. А у них там в столовой пол земляной, кладовки земляные. Посадили нас – накормили. Мы сала наелись с картошкой, каравай хлеба и добрались до половиков, там потом крысы нас покусали. Я пас гусей, Валентин пахал с батраком Ватекус, и так жили.
А жил помещик богато, у него такой был интересный дом. Напротив – называется рига, где были сено, хозяйственный двор, коровы, свиньи, амбар, лен там был. И куры были, может, 300 -500 голов, и так они бродили. И выходит кура, и ведет с собой цыплят. В общем, отъелись мы там, а Ватекус научил пить сырые яйца. И он по пять штук, бывало, эти яйца пил. Ну, потом нас в августе месяце стали обстреливать наши Катюши. Нас собрали всех в кучу, и была такая прямая дорога на Кенигсберг или как назывался Кебертай , нас туда погнали пешком.
В сараях ночевали, закрывали нас там. Женщины плакали, что нас сожгут. Гнали дальше нас и где-то, может, до 25 км до Кенигсберга мы там остановились, там была деревня или в поселке там остались. Спрятались в подвал, и там нас освободили. Как только наши пришли, замученные ребята – солдаты, а там была целая бочка сгущенного молока у немцев. Немцы стояли, они скрылись в ближайший поселок или хутор. Набросились солдаты на это молоко, стали котелками черпать. Все кричат – оно отравленное. А мы говорим: «Нет, мы пили, оно не отравленное». И потом начался немецкий обстрел хутора нашего, деревни. Нас погнали, и сразу один заорал, видимо, комиссар: «Немецкие прихвостни!», в таком духе. И нас погрузили на машину и привезли в Бумбенил, сейчас это Гусев. Мама, Валентин, я и Толик: кто вы, откуда и прочее. С Гусева нас отправили в поселок Пазывник, я даже помню.
Там был дом двухэтажный, хозяева там и коровник был. Наверное, еще до сих пор нет у нас, как там было в то время. Мама за коровами ухаживала, нормально жили, и еда была. А война-то идет. Это был февраль месяц. Там наши войска были. А мы на велосипедах ездили.
Мы по деревням ездили. Хрустальное или фарфоровое, все у нас было, велосипеды были. В войну мы все играли. Заходили в хвост и били в колесо. И был мост, и сбитый самолет бросали в речку. Наши солдаты, которые по деревням ходили, откроют там, потом бросают гранаты, много было всего. У нас было оружия навалом. А потом нам говорили, что, ребята, не торопитесь в Россию, там трудно и голодно. Здесь у вас все есть. Приехали люди из России и увезли коров. И в июне 1945 года мы приехали в Лугу. Приехали – дед здесь.
Можно было там остаться, в Калининградской области. Дед здесь был. Дед пережил войну, был в оккупации. Андриан, он с 1873 года рождения. Я все прочитал. А отца нет, мать одна. Она пошла в садик работать.
06 февраля 1946 года были выборы в Верховный совет СССР.
Там баллотировались, точно не могу сказать, Первухин то ли, то ли кто еще. Или Ворошилов. Дед все ждал и умер до выборов, а Валентина с Толиком мама отправила к матери в деревню. Они там жили, а я здесь с мамой. На моих глазах дед умирал, очень тяжело умирал, я очень боялся, лежу в кровати, он здесь же лежал. И он все ждал отца – сына своего.
И помню выборы: приходили уполномоченные. Раньше, кто не пришел на выборы – по домам ездили, такой-то такой не пришел, где он? А он лежал на досках, накрытый простынею, они открыли, удостоверились, что он умер. Можно отчитаться, почему он не голосовал. И через 10 дней приходит письмо от отца. Здоров, жив. А он был в концлагере. Его когда освободили во Франции, был такой лагерь для освобожденных, он там находился год. Так что потом отец приехал, а мы с мамой уже похоронили дедушку. А сейчас я примерно место знаю, но не найти, где он там лежит. Мы с мамой его на санках отвезли на Вревское кладбище.
Там был могильщик, сторож был, то ли дядя Володя, как его звали?
Там тоже было кладбище, но меньше, около 1000 человек было похоронено. На дальнем, где Андреев, там были похоронены евреи.
Идешь, Андреев жил направо, а здесь захоронения. В Луге были. Ходили, может, человек 4-6 со звездами, ходили, улицы подметали, потом их умертвили всех.
Я разговаривал на эту тему с Бахтеяровым. Он: «Ну что мы можем сделать, это все же ушло в политику, люди живут, ничего не сделаешь уже». И дома стоят, и когда вырывают котлованы, находят человеческие кости, по 73 человека в одной могиле.
И многие люди, построив, продали свои дома, никому ничего не говоря. Не смогли там жить дальше. Место потому что памятное на той стороне Дмитриева. Улица Дмитриева и Большая Заречная, одна треть была от нашего огорода метров 30-40 . Мы видели, как возят они туловища, ноги-плети, а потом бросают и пишут: 173 человека.
Списки немцы у себя вели, военнопленных списки.
Списки были в канцелярии, кладбище там большое, захоронение наших фактически людей.
А на Лысой Горе немцы катались на лыжах, охранники. На лыжах, на финках катались с гор там, смеялись, радовались.
А потом, когда пришли мы, приехали из Пруссии, под Сталинградом в Гусеве, надо в школу устраиваться. А я 4 года не учился, как и брат мой. Ну что делать, я пошел сдавать экзамены. По возрасту я должен быть в 4- 5 классе. Стал сдавать за 4- й класс, на 4- й класс я не вытянул. Меня вместо 1-2 поставили в 3 – й класс. С Борисовой Ниной, с Борей Филипповым вместе учился. А как раз принимала экзамены Васильева, которая была учительницей в Луге.
Школа в Луге работала во время войны. Первый раз, когда я пошел в первый класс, она была улица то ли Баранова, нет, наверное, там был деревянный 2 – х этажный дом. Оттуда перевели на Пионера-школьника.
Там был первый класс. Учили русскому языку, труду, законам. Получил я там в лоб линейкой. Две недели отучился или, может быть, четыре. Меня там ребята старшие звали «Чидай Валентин». В школу я ходил один. Потом ушел из этой школы, больше там не учился. Потом окончил школу и попал в военкомат.( см. интервью)
Потом попал я военкомат, в медицинскую академию им. Кирова меня направили.
Меня сперва хотели в военно- техническое, а потом вернули и отправили в это.
В то время была Академия военно – морского флота, напротив Балтийского вокзала была. А меня – в им. Кирова. Приехал я туда, меня сразу зачислили в роту, или там что-то, народу много было: то ли 60 человек, со всех республик были люди. И была дисциплина: на Лебедева идешь в столовую маршем, если песню споешь плохо – мимо столовой поведут. В общем-то, я там познакомился с теми, кто уже учился, уже были звания у них. После шестого курса – старшего лейтенанта, после 5- го курса – лейтенант. Я занимался уже спортом, был чемпионом по России и Ленинградской области. Я познакомился с ребятами, и за них там уже выступал. По крайней мере, я что сделал, сдал экзамены. Первый был экзамен сочинение, ну, там грузин половину сразу отчислили. Я сдал, вроде, нормально, на 4. Потом устная была литература. Мне попалась, до сих пор помню «Патриотическая лирика Лермонтова». Я как выдал преподавателям!
«Вы где учились в Луге»
«Кто преподаватель? Как фамилия?»
« Клепа» ее звали.
Интересная была старушка, у нее сын, сейчас вспомню фамилию, он в 1946 году закончил с золотой медалью нашу школу. И мне пятерку поставили.
А я любил литературу и сам писал в то время, кое-что сжег и выбросил.
Дальше пошла химия. А меня поставили дежурным на ночь на контроль. Приходит все меньше и меньше народу. Ну, сидим, я пока оклемался после ночи бессонной, прихожу, сижу. Один выходит: «два», кто «три». Вызывают меня, а я-то тоже такой…
У нас была такая Галина Федоровна , химию вела. Она все дотошно спрашивала, требовала, чтобы мы знали формулы. А у меня был напульсник, и что-то было здесь.
А там приходишь на сдачу экзамена, большой такой зал, с одной стороны один, с другой стороны-второй, и посередине сидят преподаватели. Сидят, ждут, так сказать жертву. А было четыре вопроса: органическая химия, неорганическая химия, задача. И что-то общее. И «Ты мне подскажи», а я что могу сказать? Через стол не бросишь. Вызывают меня к парню, молодой такой. Я ему отвечаю, первый, второй, третий, до задачи. А там такая задача, но представлю, как сделать.
– Слушай, а ты где учился?
– В Луге
– В какой школе?
– В первой
– А Владимира Павловича не знаешь?
– Знаю, он у нас химию вел, только не в моем классе.
– А как ты попал сюда?
– На поезде привезли сюда.
– А чего же ты задачи не решаешь?
– Так и так нужно решать, – говорю. И
И мне 4 -ку первому поставили по химии. Потом физика. Пришел, дедок сидит, спрашивает меня, а я был дежурным опять, все ответил и до сих пор не помню, центробежная сила и ускорение, кто куда стремится, а я не так ответил, и такие простые вещи. До сих пор не знаю, посмотрел на мои оценки, не захотел ставить тройку, поставил 4. И я набрал 17 баллов.
И была комиссия, 1953 год… Так вы, чем вы занимались во время войны? Я говорю: «Пешком под стол ходил» «Как вы отвечаете?», а я такой был, и говорю: «Какой вопрос, так и отвечаю». Мать занималась, отец на фронте. На кого мать работала, я не знаю: обстирывала, обслуживала, кормить нас нужно было. Опять и в этом же духе. А что ко мне пристали? Не хотите, чтобы я попал в академию. Я не пойду, и все.
Мне дали метрику экзаменационную, я оттуда и ушел. Несу в Герцена, меня и приняли с этими экзаменами. Вот такая была история поступления. Потом я встречался с ребятами, я с одним дружил. Вот так жизнь сложилась. И потом приехал в Лугу работать в ту школу, которую закончил.
