Во что играли маленькие дети? Лапта. Очень хорошая была игра, целая улица собиралась играть в эту игру. Чижик-пыжик. Лапта – это здорово, могут человек 30 играть. Набегаешься, ой как. Штандер. Подбрасывали мяч. Прятки была очень распространенная игра. Интересно было, тем более, что игры массовые были. Радио слушали, оперы слушали. Потом появились приемники, и жизнь кипела. Люди какие-то радостные были. Что касается молодежи, если где-то на окне играет музыка, сразу же собирается молодежь, и танцевали. Когда я училась в деревне, я на выходные дни приходила домой. Конечно, 15 километров пешком надо было идти. И ничего не брала. Приду: «Мама, есть!». Ну, что было, пожалуйста. Поем – и на танцы. По этой рампе, знаете, собиралась молодежь, натанцуемся, оттуда идем все вместе. Весело было, и пьяных не было. Если парень подойдет выпивший, то ни одна девушка с ним не танцевала. Все было строго. И девушки не курили, если было такое, то это шок был в то время.
1951, Шапки, команда на соревнованиях от работы.
Мы не бессмертны. Бессмертна память о нас. Позаботься о себе и близких. Узнай и запиши свою родословную!
Нас отправили работать на какой-то охраняемый завод, но мы и оттуда тягу давали. И однажды нас отправили на шахту, в город Метц: это на французско-немецкой границе. В шахте пришлось поработать дней десять. Там жили в здании типа общежития. Питание тут было нехорошее, просили у местных рабочих, немцев, они приносили кусочек хлеба или еще что-то. Не все же плохие немцы были.
Как началась война, не помню. Все время бегали в бомбоубежище, как тревога – и мы бежали прятаться. Мама слегла и всю блокаду. А папу призвали на фронт, и брат слег. Хотели уезжать, наши родственники все уехали в деревню, дом был в Ярославской области. А брат: «Умру, но не уеду из Ленинграда!» Брату было 17 лет.
Наши бомбили по ночам, а другой раз и днем налетят, сбросят бомбы и улетят. Вот так все время в страхе и жили. Сначала немцы нас бомбили, а потом наши бомбили. Чудом живы остались — дом ходил ходуном.
Один раз наши в гараж попали. Был этот немецкий гараж построен из досок, там машина их стояла, и все сгорело. Немцы такие озлобленные были, мы думали, что они нас всех расстреляют: «Рус, шейза», — все ходили и приговаривали.
А так изредка днем наши прилетали, как будто узнавали, что где, и улетали. А ночью бомбили здорово. Зенитки немецкие вовсю строчили — огоньки только и было видно. Мы сначала боялись, а потом привыкли к ним. Я лежу уже, а брат долго ходил все, не ложился спать, а мама ему говорила: «Ложись спать, что будет, то и будет. Всех вместе убьют».
Когда война началась? Да, помню, все плакали, была такая паника, отец работал на косилке на лошади. Приехал, повестку принесли, сразу его взяли. Проводили его, поплакали – и все.
Потом более-менее как-то работали в колхозе. Как война началась, я 5 классов закончила и не училась. У нас не было немцев, но они уже в 200 километрах от нас были, у нас не было, боялись. И в 1945 году я закончила 7 классов.
Лошадей не было, работали на быках. Занимались крестьянским трудом. Лен таскали, сено сгребали, пололи лен, в лес ходили.
Потом колхозы объединили. Вы знаете, как мы жили: были, как взрослые. Работали вместе со взрослыми, и пахали, и косили – все делали. Два года не учились. И быков обучали, лошадей-то забрали, а те, что остались, чесоточные были. У нас чем хорошо, что немец не дошел, был и в Бологом, не так далеко уже.
Дело не в морозах — смертность, голодная смерть. На людей в такой обстановке, что они лежали, никто не обращал внимания. Я и сам отдыхал на мертвеце, посидишь — и пошел. Вот смотришь на него и думаешь, что завтра в таком же будешь положении, чего бояться- то. Ну, вот видите, у нас две из пяти — девчонки, 1933 и 1936 года, двух сестер я потерял. Все было съедено, даже птицы не летали, не говоря уже о кошках, потому что птицы рядом с людьми, есть чего поесть, а кто с рогаткой, кто как, и даже крыс не было, им же тоже надо было жить, не было под домами крыс. Все живое было съедено. Ну, если уже так, может быть, я вас напугаю, людоедство тоже было, многие случаи. Даже своих детей ели.
