Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я родилась в деревне Юнок, это рядом с Колпино. Мама – Гаврилова Елена Николаевна, папа – Гаврилов Дмитрий Михайлович. Папа родился в Колпино, а мама в Устье. Папа работал на железной дороге, мама в колхозе. Папу на войну не взяли, бронь – железнодорожник.
Когда немцы пришли, его казнили. Его водили его по всей деревне, в холодной воде держали, казнили якобы за связь с партизанами. Хотя это было действительно так. В лес-то ходили же, носили же хлеб партизанам. А одна женщина доказала и место показала. Казнили. Сначала мучали, лишь потом убили. Хоронить не давали, валялся он там за углом дома. Так родителей и убило в Устье.
Немцы-то, когда пришли, бомбили, и бомба попала в дом, где бабушка с дедушкой жили и двадцать два немца, и моя сестра еще двоюродная моего возраста. Так вот всех убило: всех эти немцев, бабушку с дедушкой придавило печкой. А сестра моя спала на лавке у окна и осталась жива, но только ей привалило ноги. Мама воспитывала её вместе со мной. Немцы, конечно, к маме относились хорошо. С дома нас выселили куда-то. В сарае мы жили, рядом с домом. Там бомбежка была, таскали нас куда-то.
Помню такой случай: мама нас берет за руки (мне было четыре, брату полтора), Коле было восемь лет и бабушка старенькая – папина мать. Шестнадцать лет сидела сиднем, ноги у неё не ходили. Вот так отправили нас в Калининскую область на товарных поездах. Я вот отчётливо помню, как пошли от дома, немцы там обедали, у них такие были монетки, суп был, и нас звали, чтоб покормить, а мы спрятались за маму под подол и так вот мы шли пешком, а как уж мы дошли я уж не помню.
В товарных поездах сначала приехали в деревню Поддубна, там войну всю и прожили. Мама там работала с хозяйкой, а все ребятишки были закрыты в доме – хозяйские дети и мы. Хозяйка нас взяла, мы дружно жили. Потом и после войны общались. Они уйдут на работу на целый день, а нас замок закроют, мы на столе там прыгаем, скачем. А немцы и там бомбили. Мы ещё за ягодами ходили, самолеты летают, а мы прячемся под кусты. Потом уж не помню, как уехали оттуда, но всю войну там прожили очень дружненько. Маму очень любили, она работящая была.
А когда сюда приехали, дом наш разбомблен, некуда приткнуться. Вот и пришли к дядюшке, маминому брату, он был женат. Там нас приютила тетка, вернее, дядина жена, дяди ещё не было, он еще воевал. Мы жили в хлеву, а когда дедушка пришел с войны, он нас поселил в спальню. Маленькая комнатка была, мы все там и ютились. У нас сундук был, у меня на чердаке до сих пор стоит, мама не разрешала его выкидывать. На этом сундуке мы и спали. И уроки на нем делали. Вот такая у него крышечка маленькая, мы с сестрой Валентиной вместе на нем и спали.
А есть было нечего. Я опухла от голода. Тогда, как и сейчас, была брезгливая. На печке какие-то лепешки пекли, наверно, с опилками. Потом я нашла дохлую лошадь. Рассказала об этом, все побежали к лошади, разрезали, стали жарить её. Но я до неё не дотронулась. Я первая опухла от голода. Все были накануне смерти. И тогда мама отдала мою сестру в детский дом, потому что нас же было трое детей.
Бабушка умерла ещё там, моя бабушка – в деревне Поддуб, под городом Красное. А тетку мою, отца сестру, эвакуировали в Литву. Там у неё был очень хороший хозяин, и она была там сама хозяйкой, еще бабушка была, очень хорошая семья была. И вот она нас выписала туда. Коля поехал первый, одиннадцать лет ему было. Мама же, конечно, переживала, как он доедет, как дойдет – там ещё пятьдесят километров идти. Но жить-то надо, иначе тут погибнем мы. А потом и мы поехали, нас там встретили.
Доехали до города Вильнюса. А от Вильнюса, а оттуда в деревню попали. Встретили хозяева прекрасно. Привезли, а хозяин говорит: «Есть не давай много, а то они умрут». Нас накормили, а ночью мы все сидели на грядах – животы-то разболелись. Семья большая, он же не будет всех нас держать. Маму взяли домработницей и Женю одни хозяева, а мы с Колей остались у этих хозяев. Я вязать хорошо умела: и чулки, и носки – это была моя работа. Сижу на печке и вяжу бабке старой чулки.
Допускали погулять среди дня, покормить куриц и погулять с собакой по полю – это было счастье для меня. Мы катались на этой собаке. А Коля уже в одиннадцать лет работал на лошадях – пахал, все там делал. Хозяин его любил безумно. Но время шло, вязать стало нечего, меня отправили в няньки за три километра в другую деревню. По-русски там никто не говорил. Хозяйка была с двумя детьми. Их фамилии не помню. Мальчику было четыре, а девочка совсем маленькая, меньше годика, звали Виктория. Моя забота была их понянчить, потом лошадей попасти, пеленки стирать. Конечно, на ручье страшно было, но куда денешься? Мама с тетей сказали, что они придут ко мне в воскресенье. Они не пришли, а по-русски там никто не говорил! Я спала на скамейке у окна на холодном мешке. Мне приносили мешок с сеном и клали на лавку, я там и спала, а они в другой комнате. В воскресенье не пришли, я стала плакать, а раз стала плакать, меня и выгнали… Было мне тогда лет восемь или девять. Я пошла к маме. Мама жила там, где поросята были, десять коров, там работников держали. Мама варила еду поросятам. Трое мальчиков было у них детей, ну, конечно, меня не взяли, отправили обратно.
Опять меня туда свезли, что делать? Долго я там не прожила, конечно, опять слезы. Хозяйка пошла корову доить в сарай, а мне маленькую девочку дала на руки, а девочка очень плакала. Хозяйка на плиту положила уголек: «Ты, – говорит, – так и качай девочку». А Вика смотрела на уголек и затихла. Я так и сделала, она ушла, а эта Викочка цап уголек-то в руку! Было столько шуму, ребенок опять плачет. В общем, меня выгнали опять.
Пришла я второй раз к маме, а идти километра три. Кругом вода, апрель ведь, а обуть-то нечего – были у меня какие-то тапки. Я застудила себе ноги, естественно, ревматизм. Мама меня потом лечила. Короче говоря, я снова пришла к этим, хозяева согласились взять. Ребятишки там бегают, а у них хозяйство было очень большое. И забрались в коровник, в грязь, хозяйка вышла и говорит: «Что ж это, нянька, ребятишки там плавают в навозе, а ты стоишь?» А я ж ещё думала, что на работу не принята. Но меня приняли.
Поскольку я была очень активная и любознательная, мне меня сразу они полюбили. Мне надо было ягоды собирать, два сада было, и с мамой коров я научилась доить, у них же там десять коров стояло. Научилась я доить: мама подоит три коровы, а я пять успею. У них такие были чаны, где варили поросятам. Питались мы вместе с хозяевами, но кормили они нас не так, как сами ели. Мы-то голодали. А мама наварит яиц, запихнет нас в этот чулан, там накормит. А молока мы напьемся в коровнике, вот поэтому мы выжили.
Бабушка их хозяйская пекла хлеб, работников было много. Мужики дрова заготавливали, они поляки вообще были. Как сейчас помню, мы с ней месили тесто. И до сих пор теперь тесто мешу только двумя руками. Колбасу они делали – и мне надо, а спать-то хочется! Пока они там заправляют, я лягу. Когда скажут крутить, я сяду на кровать и кручу, а сама сплю.
Клубнику собирали, но самим поесть не позволяли. Бабушка хозяйская, в общем, меня тоже полюбила. Сшила мне платье красивое. Потом, когда здесь утихомирилось все, мы засобирались домой. Это было в 1948 или в 1947. Мы поехали с братом и мамой обратно домой, а Колю хозяин не пускал, он очень его полюбил. Не то что не пускал, а уговаривал остаться, он очень его любил. И Коля согласился остаться. А когда погрузили мы вещи на лошадь и стали уже уезжать, Коля, конечно, заплакал, и тоже с нами поехал. И хозяин тоже не выдержал и тоже пошел плакать за сарай. Он очень любил Колю, а было стыдно хозяину по работнику плакать.
Мы потом отношения поддерживали, в эту деревню мы ездили. Даже Леше было уже 14 лет, и все мы общались. Там же я ещё в этой же деревне я в колодец упала. Это было в деревне Поддубна. Ребятишки зимой катались с горы, там был пруд большой, а посреди пруда колодец неогороженный. Ребятишки-то были побольше, они сели спереди, а я на санки села сзади и спиной. Когда санки повернули в колодец, тогда все спрыгнули, а я так и осталась! Санки-то проехались, а я в колодец упала. Воды там было немного, там были шайки деревянные. Я кричу в колодце, а ребятишки все разбежались, испугались. Бегут, навстречу мама, а там девчонка Валя, как мама рассказывала, бежит и говорит: «Тетя Лена, ваша Верка упала в колодец, да ещё и орет».
Прибежали все люди, подают мне кто палку, кто веревку. Я, конечно, трясусь, они меня начнут поднимать, а я бах, обратно. Мама побежала за немцем, немцы же тоже там были. Вот немец прибежал с лестницей, меня вытащил. Снесли меня на печку куда-то, он дал лекарства, мази, меня натерли, в шубу завернули, ведь зима же была! Так и выжила, спас меня немец. Так вот, один немец отца застрелил, а другой немец спас меня! То есть немцы были разные. Мама стирала им белье, они ей давали хлеб.
Когда приехали в Болотницу, жить негде было. А денежки шли – пенсия, что нам давали. У дедушки еще были денежки, они там начали домишко строить. Сами брали дранку, я помню, как вся деревня соберет шушеру крышу крыть. Вот и строили мы, сами крышу крыли: залезали, дранку эту прибивали. Вот так и жили. Потом пошли в школу, а одеть было нечего. Мама работала в восьмом участке в городе на железной дороге. Она же в школе уборщицей была до войны, к двум учительницам ходила подрабатывать: она там стирала, а я полы мыла у них там. Они господа такие были, это я помню точно. За это они дали обувь, пальто какое-то большое до пят и туфли на высоком каблуке, всякие разные. На этих высоких каблуках мы ходили в школу.
Мы начинали в школу ходить в Любани. Ну а как мы ходили в школу? Босиком-то разве много находишь? Вот мы проучились месяца полтора, наверно, а потом снег выпал. Опять сидим дома. Не в чем же идти. А уже потом вот ходили в Радищевскую школу. Коля тоже пошел в третий класс, по-моему, а я во второй. А у меня образовался туберкулез, заболела я, и не училась во втором, считай. В Пушкине была в санатории. Там у меня был постельный режим, а я убегала учиться, хотелось ведь! Ребята в одном классе все, все классы вместе. И я туда убегу, придет врач: «Гаврилова! Ну-ка быстро в постель!» Так я второй класс и проучилась, а потом в третий пошла.
Мы коз держали. Дров у нас на зиму никогда не было, мы только зимой дрова заготавливали. У нас был огород большой, соток, наверно, двадцать. Там обозы стояли, потому что мы картошку выращивали скотине, а потом продавали. Картошку мы возили в Печоры на продажу. Возьмем два ведра – одно ведро спереди, другое сзади, и пешком туда шлепали. Выжить-то как-то надо. Мы в такой ситуации жили с мамой.
Из учителей помню Марию Александровну, вроде, Смирнова. Галину Ивановну, у неё муж был Владимир. Директор был Михаил Федотович Иванов. Я семь классов закончила.
