< Все воспоминания

Семенин Вадим Викторович

Заставка для - Семенин Вадим Викторович

А вообще корни по линии матери – это немцы, которые были приглашены Екатериной. Которые осели где-то в районе Нарвы. Отец моего прадедушки был довольно успешным купцом, работал он в Ленинграде. Поставлял какие-то товары и в конце концов получил звание почетного гражданина Санкт-Петербурга.

Никто из нас не вечен. И ветеранов с каждым годом становится меньше и меньше. Помогите  нам  СОХРАНИТЬ  истории   жизни  и донести их детям.

Помочь можно здесь.

Я, Семенин-Аккерман Вадим Викторович. Родился 10 апреля 1936 года в городе Ленинграде на Невском проспекте, который в то время назывался проспект 25 Октября, дом номер 60. Это там, где сейчас кинотеатр «Аврора». И раньше он был, только по-другому назывался до революции. А так «Аврора». Довольно-таки интересное место. Родильный дом был на Васильевском острове, а жили мы тогда здесь на Невском, 60. Мать Зинаида Валерьяновна с довольно-таки боевой биографией, потому что вместе с отцом Аккерманом Виктором Юрьевичем служили. Он был специалистом по инженерной части, механиком, обслуживал суда Волжско-Каспийской флотилии, которой тогда руководил Федор Федорович Раскольников. Она состояла из полувоенных кораблей, ну, немножко и военных, которые были переправлены из Балтийского моря через Нижний Новгород. Поэтому они базировались в Нижним Новгороде. Там были какие-то бывшие и царские яхты. Короче говоря, высаживали какие-то десанты. Война с Колчаком, с англичанами какая-то стычка была. Отец обеспечивал исправность этих пароходов. Он окончил Политехнический институт, работал на железной дороге. Он не моряк, но потом был призван во флот. Был гардемарином на черноморском флоте. Последняя его служба была на корабле «Свободная Россия» – может, бывший императрицы Екатерины, сейчас уже не помню. А вот моей мамы биография. Родилась она в Саратове. Ее дед, мой прадед, немного с революционными традициями был, это проявилось после известных реформ Александра Второго, когда он отменил крепостное право. Прогрессивная молодежь считала, что недостаточно реформ, и выступила против. А прадед учился в это время в Петербургском университете, который потом стал Ленинградским университетом имени Жданова.

Дедушка по матери, мой прадедушка, – Владимир Драве. Их там всех повязали после этого выступления, посадили в Петропавловскую крепость. Потом они чего-то там нахулиганили – вывесили какие-то баннеры. В те времена, наверное, иначе назывались. Какой-то плакат вывесили напротив Зимнего Дворца. Фигу, так сказать, царям и всему самодержавию.

Дед Семенина В.В. отец матери –Валериан Андреевич

Их оттуда убрали и посадили в Кронштадтскую крепость. Это все происходило в октябре, по-моему, а в декабре состоялись судебные заседания, и ему присудили высылку. И был он выслан в Пермь, там остался, немного поработал. Наверное, какие-то революционные традиции в нем сохранились, и однажды у него появился известный писатель, который тоже был выслан, – Владимир Галактионович Короленко. Прадед способствовал его какой-то службе. Взял Короленко на работу к себе, и он там каким- то клерком уже работал. И потом, так сказать, он где-то ему помогал уйти от надзора полиции. Вот у них такая была дружба. Потом Драве Владимир Иванович работал по железнодорожной части. Где-то контора была при железной дороге. Он и закончил свою службу в начале уже 20 века на российско-китайской, как она называлась, КВЖД. Так потом называлась железная дорога. Там он закончил свою деятельность. А вообще корни по линии матери – это немцы, которые были приглашены Екатериной. Которые осели где-то в районе Нарвы. Отец моего прадедушки был довольно успешным купцом, работал он в Ленинграде. Поставлял какие-то товары и в конце концов получил звание почетного гражданина Санкт-Петербурга. Ему был вручен орден Святой Анны. А вначале он работал и шкипером, и лоцманом, и еще кем-то. У меня целая его подноготная выписана и прослеживается на конец 18 века. Это по линии матери.

По линии отца обрывается его подноготная. Его отец и мать работали где-то на хуторе. И об этом я уже узнал из следственных дел, когда его арестовали за террористическую деятельность в 1931 году, когда отец работал механиком Кронштадского морского завода. Отца посадили. Как гласило следствие, он входил в террористическую группу монархистов, во главе с Поленовым. Поленов был первым комиссаром крейсера “Аврора”. Их было одиннадцать человек, их всех посадили. Может, кого-то и к стенке поставили. Но папе за неимением больших обвинений дали где-то лет пять, три года высылки. Он потом все время работал по морской части в лагерях, реабилитирован в 1956-м году.

Родился я так: в 1935 году мать поехала к отцу, когда он отсиживал свой срока. Причем он сидел в Республике Коми, где я потом был свою жизнь – пятьдесят лет, не зная даже о том, что рядом со мной где-то недалеко мой отец. Но он в тюрьме не сидел. В лагере практически не сидел, потому что всегда его знания пригождались. И он был, как тогда выражались, расконвоированный. Где-то в районе Ухты его лагерь был. Он работал на нефтеперерабатывающем заводе, инженерную должность занимал. Затем он занимался тралением реки Печоры. Как раз я почитал в следственном деле его биографию, потому что у нас-то дома биографии такие не хранились. Потому что была семья врага народа. И поэтому фотографий практически не сохранилось, материалов о его жизни. Поэтому я все это почерпнул уже из следственного дела и из военно-морского музея.

Мама с братьями 1912 й год

Отец писал в своей автобиографии, что его родители были хуторяне. Следователь задал вопрос: «У них, наверное, батраки были, они эксплуататоры были?» Но отец постарался опровергнуть, сказал, что нет, они трудились в одиночку и след их где-то потерян. Но следователь все же написал: «Наверняка скрывает свое кулацкое происхождение». Вначале отец везде писал «немец». Потом, когда немцы стали немодные, он уже стал писать «латыш». А я в результате оказался русским. И у матери, и у отца где-то немецкие корни есть.

Отца забрали из Кронштадта. А в Латвию он попал, так как жил там у родителей, когда был еще пацаном. Его родина – Латвия. Он в Елгаве похоронен и где-то оттуда у него родня вся. Отец вернулся как бы на свою Родину. Он умер в шестидесятых годах, где-то в начале 60-го года. Но он практически ничего не рассказывал, а все, что я узнал о нем, я узнал из музеев, из архивов, из небольших рассказов матери. Потому что все время мать мне говорила: «Давай я тебе расскажу». А я ей отвечал: «Да подожди». Ну, в конце концов, мать почти до девяноста лет прожила, а я так ее и не расспросил, как следует.

Немножко ее расспросила моя дочка, ее внучка. Поэтому мне удалось как-то со слов матери и моей дочки восстановить свою генеалогию. Вот я ее и начертал с конца 18 века по линии матери, с 19 века – по линии отца. И дальше со всеми ответвлениями. Мне удалось узнать о своих дядьях по матери – у бабушки были братья. Один их них в 1944 году был расстрелян в Армавире за связь с партизанами. Один умер в блокаду. В книге памяти есть фамилия, но место захоронения неизвестно. То ли он был сожжен в крематории, то ли его на Пискаревском кладбище похоронили. Мама ничего не делала. Она все время рассказывала, какие красивые были на эскадре женщины. Как там было. На Каспийской флотилии они были все семьями. Например, Рейснер Лариса – жена Раскольникова Ф.Ф. (командующего флотилией), известная писательница, известная революционерка. Поэтому они там вместе. На этом ли пароходе или на другом пароходе, но все время вместе где-то общались. Где-то плавали, но не плавали, а какие-то боевые были задания.

Гор. Воронеж, 4 класс, гимназия сестер Кожевниковых
1914 й год

Жили в Астрахани, но мама все время на корабле была. Это был восемнадцатый – девятнадцатый год. Но уже в двадцатом отца отправили на Дальний Восток. Он там работал в Амурской флотилии, затем он принимал участие в передаче каких-то объектов на Сахалин. Затем он работал в Якутске. Потом они базировались в Чите, в Хабаровске, в Благовещенске.Были там у меня рождены еще брат и сестра, но они в военное время, в гражданскую пору умерли малышами. До четырех-пяти, столько они прожили.

В 1935-м году мать поехала к отцу, где он сидел. Там меня и зачали. Мать еще с какой целью поехала. Она узнала, что все эти капитаны написали письмо на имя Сталина, на имя Ворошилова, на имя Молотова и так далее. И начали их освобождать. Освобождать и принимать на работу, это был 1935-й год. Образцы тех писем, по которым их освободили, уже прислали. Пиши и ты тоже, значит. Ну, мать написала, а отец плохо говорил по-русски и писал неважно, он же немец. Он с акцентом говорил. Немец, а потом латыш. И он говорит: «Ну ладно, напиши!» И вот она написала под его диктовку, ее подчерком написано это письмо. Я читал это письмо. «Уважаемый Михаил Иванович, так и так, ни за что, ни про что посадили”. И вот он написал, а надо было отправлять. Можно было, конечно, тайно матери сунуть. Но отец был скрупулёзен в этом. Раз не положено, значит, не положено! Надо было через руководство лагеря письма отправлять. Он принес им эту бумагу и говорит: «Вот, надо будет отправить». А те говорят: «А зачем тебе это надо? Вот ты живешь хорошо. У тебя работа есть, квартира есть. Тебе не надо беспокоиться, потому что ты осужденный, в лагере сидишь. За тебя все думают, как и что. Жена у тебя под боком. Чего тебе еще надо?»/ Это 1930-й год. Там более, что я родился через девять месяцев. «Зачем тебе это надо, тем более с такой фамилией, когда к власти фашисты пришли? Ты долго не протянешь, тебя наверняка опять загребут. Поэтому сиди и не рыпайся!»  И это письмо осталось неотправленным. Мать уехала, оставив это письмо неотправленным. Оно сохранилось. Так что тут не понятно еще, где повезло, а где не повезло. Начало войны, немцы. Кто знает, чтобы с ним было? А так он просидел, как немец, в лагере. К нему еще немцев добавляли с Поволжья, из-под Ленинграда. Так что у него компания была там веселая.

Из этих одиннадцати человек, участников террористической организации, по крайней мере, больше половины я узнал, потом у них был в гостях. Они как-то были вызволены из лагерей и отправлены служить. И вот один из свидетелей, как значится по следственным делам, капитан первого ранга Мамонтов. Потом, когда приезжали в Ленинград из Воркуты, в то время все были у него в гостях. Мамонтов был уже кавалером Ордена Ленина, Ордена Красного Знамени. Он был свидетелем, что отец занимался антисоветской пропагандой. Нельзя сказать, что он его оболгал. Когда отец спрашивал следователя: « А кто это сказал?» – следователь ответил: «Это Мамонтов». И отец сказал, «Ну, значит, я так и говорил» Там иногда так делали. То есть, говорили: этот сказал этому, т.е., может, даже он и не говорил. Ссылались на то, что сказал, но этот Мамонтов был большим авторитетом перед отцом, и поэтому, раз сказал Мамонтов, наверное, и ляпнул. За недоказанностью, но все равно статьи у него были. Пятьдесят восемь – одна, пятьдесят восемь – вторая, потом третья, четвертая. В общем, пять статей, по-моему, но, правда, они больше чем на пять лет не вытянули. Дали ему пять лет лагерей и три года ссылки. И вот мать поехала к нему. Там он был расконвоированный. Снимал где-то жилье, как осужденный за контрреволюционную деятельность, но он работал. Он работал на нефтеперерабатывающем заводе, работал на тралении рек, топляках. Наводнения были. Почему боролись с этими топляками? Чтобы русло было глубоким. Чтобы вода не выходила из берегов, чтобы она пользовалась этим руслом и не заливала окрестные деревни. Раньше же сплавляли лес по рекам и плоты самотеком иногда сплавляли.

Владимир Иванович Драве, на руках Иван, Софья Владимировна, Борис Владимирович, 1890 год

Потом моя семья жила на Печоре. И я все время ходил на лесотаску. Так ее называли. То есть там специальные боны, вот эти лесины, которые плыли по Печоре, их потом отправляли наверх, сушили, разделывали, и потом лес уходил куда-то. Я и не знал, что где-то недалеко отец сиживал. Потом он в лагере получил еще дополнительный срок: что-то там ляпнул не то, что положено. У него две судимости, и последняя его отсидка была уже в лагере в Каргополе. Там он опять был расконвоированный. Был механиком лесозавода. И я целый учебный год в пятом классе был у отца. У матери не было жилья в Воркуте, и она меня отправила к отцу. Я жил у него. Мать жила с бабушкой, со своей матерью. И с братом. А брат служил в воинской части на Карельском перешейке. Ну не совсем был Карельский. Это 1936 -й год. Это еще до Советско- Финской войны. Поэтому они были ближе сюда к Ленинграду. А потом уже когда граница отодвинулась к Выборгу, это начало войны. Это другой разговор. У матери начались сложности, потому что на работу ее не брали. Так как в анкете она писала, что муж сидит. И он считался врагом народа. Поэтому ее не брали. Но она особой специальности не имела. Ну вроде она там где -то работала в одной из поликлиник Ленинграда. Оттуда собственно и ушла в декретный отпуск. Все документы сохранились, фотографии из этой поликлиники. Ну, а потом опять пошли сложности где -то спустя три года после рождения меня . Все же ей предложили отказаться от отца и она официально от него отказалась. После этого ей, конечно, пошла зеленая улица и она могла работать везде.

Я не знаю, как документ звучал. В нашей семье все время звучало так, что в 1939м году мать отказалась от отца. Это потом повлияло на нее в дальнейшем, потому что были льготы семьям репрессированных. И она могла бы получить квартиру в Ленинграде. Но был сам факт отказа от отца. Она уже перестала быть женой репрессированного и спокойно не писала уже, где папа мой, где муж. И там отчим появился, который работал по системе НКВД по строительству Воркуты, по снабженческим делам. Ну и вот мы поселились в Архангельске, там база была. Это уже был 1939 -й год примерно год, 1938-й,1939-й и там базировались.

Брат мамы -Николай Владимирович Драве
1890- е

Оттуда меня уже возили как гостя Ленинграда. Т.е. я приезжал сюда, снимали где -то дачи, жили под Ленинградом. Бабушка и мать и я, сестры мои двоюродные, которые жили с нами. То есть у нас семья то была такая интересная. А потом в 1941м году мы поехали к дяде в Выборг и там мы встретили 22 июня.

Я помню его очень смутно. Я там бродил еще до июня, собирал там осколки, гильзы. Окрестности Выборга все изрезаны, как назывались шхеры, заливчики там всякие. Селения были, там размещались дома, где жили офицеры, военнослужащие, где жили. Я жил вместе с сестрой, которая на четыре года старше и вторая двоюродная сестра, одногодка со мной. Вот мы втроем и проводили свое детство перед войной. Сам момент начала войны не помню, что там было по репродуктору и так далее. Помню смутно, как дядя потребовал, чтобы мать взяла меня и моих сестер, и уезжали из Выборга. Потом мать говорила, что он сказал, что с часу на час могут финские войска здесь появиться. Ну, мы смотались. Потом я спрашивал об этом времени старшую сестру. Оказывается, мы не просто так дни коротали в эти первые военные дни. Окна нашего дома выходили на дорогу и там все время шла какая-то техника: какие –то пушки , какие – то солдаты. Наверное, к границе шли… Сестра рассказала, что мы на подоконник установили граммофон, патефон как тогда назывался , и начали крутить там музыку, чтобы вдохновлять наших солдат.

Это 22 , 23 где вот эти дни. 24 июня мы уже начали собираться. Возвращался брат матери, дал нам полуторку , мы туда втиснулись все и поехали в Ленинград. Приехали в Ленинград, стали там жить в Ленинграде. Немного пожили, пожили, а потом чего – то толи воздушная тревога , была , толи еще что-то. Мать сказала: «Зачем нам эти приключения? Поехали в Архангельск!». Поэтому снялись и поехали в Архангельск. И вот уже в конце июня мы уже были в Архангельске.

Бабушка Семенина В.В.-Софья
Владимировна
гор. Воронеж
1916 й год

Поехали на поезде. Потому что тогда нормально поезда ходили. Приехали туда, там поселились, как сейчас помню на улице Серафимовича. И там жили до какого то года. И тоже первый налет был на Архангельск. И мать опять сказала: «Зачем нам эти приключения?». А у отчима вторая база была на реке Печоре. Основная база , куда приходили все грузы , для того, чтобы по реке, там волоком, переправлять на строительство шахт за Полярным кругом. В основном через отчима шли строительные материалы, шло оборудование для шахт, какие-то строительные материалы, цемент, металл, наверняка продукты тоже шли. Потому что это все по Печоре, по Усе, потом по реке Воркута и затем все это в поселок Воркута шло, который в 1943-м году стал уже городом. Мы жили там. Потом отчим умер.

Родная фамилия Аккерман у меня оставалась до 1954 года. Причем папаня мой ухитрился где-то «к» убрать, стал не Аккерманом, как немцы, а стал Акерманом, вроде латыш. То есть вначале он писал везде, что он немец, а потом стал писать, что он латыш. Так что и я непонятно какой нации стал. Ну, а потом я уже официально перешел на фамилию матери. Мать пошла на работу в лагерь. Она работала там, если сказать на гражданском языке, в отделе кадров. То есть учитывала тех, кто приходил в лагерь на Печоре.

И я там к ней приходили. Все время был в лагере. То есть до 1955-х годов у меня была лагерная жизнь. Как лагерь выглядел? Лагерь был всегда устроен. Всегда были устроенные дорожки, там всегда была наглядная агитация хорошая, всегда были по тем временам приличные бараки. Внутрь я почти не ходил, не знал их бытовых условий. Я был у матери на рабочем месте. Все время общался с этими товарищами.

В конце 40-х годов – начало 50- х было активное общение, в основном меня уважали там женщины, они считали, что я их мальчик, окружали меня теплом и заботой. Они меня угощали, и я их чем-то угощал. Это уже было общение с бандеровцами, с власовцами, с нашими различными товарищами, которые попали в оккупацию и как-то себя не так вели, это артисты какие-то, это поэты какие-то, это музыканты какие-то. Допустим, когда я был у отца в лагере, сидела рядом артистка Окуневская. Красавица такая. Говорили, что с Берией она – хотел ее окучивать, но чего-то не получилось. И она села, но села она за общение с иностранцами, по какой-то террористической деятельности. Вот она в этом лагере, там был женский лагерь. Отец был приписан к мужскому лагерю. Жил-то он на территории лесхоза, где я у него жил, это 1948-й год.

Семенин Вадим Викторович, гор. Ленинград, 1947 – й год

Там же не все они сразу уходили на работу, там же посменно. Наши работали в лагере на скотных дворах, работали на лесоповале, это все была тайга. А поселок назывался Кожва, была деревня Кожва. Вот в этой деревне была школа. Ну и в 1943-м году мать надоумилась, мне исполнилось как раз семь лет. У нас не было школы, а старшая сестра ходила туда в школу. Но несколько километром надо было идти вдоль реки Печора, переходить железную дорогу. Мне в школе не понравилось. Так как меня еще отправили в третий класс, так как я много чего знал и умел – свободно читал, считал. И я перестал ходить в школу. А в поселке школы так и не было.

Уже пошли поезда, уже был сдан в эксплуатацию мост через Печору. Я все время смотрел: «Ах, поезда, поезда!» Первый наш выезд был в 1943-м году. Мать поехала за какими-то материалами для лагеря и взяла меня с собой. Мы на перекладных, в вагоне. Мне тогда вагон показался интересным, там вторые полки, тут полка слева, а тут полка справа сейчас, а там одна все была полка. И там лежали плашмя, допустим, пять или шесть, восемь человек. Один раз только мне удалось так. А потом я любил в поездах ездить на третьей полке. Это были багажные полки, потому что я уже стал длинным, и обычно, когда брали с матерью билеты, у нее была нижняя полка, а у меня вторая полка, и все время за мои ноги цеплялся народ. Я залезал на багажную третью полку, там привязывал ремнем, чтобы не упасть. Мы часто ездили, в Ленинград потом мы каждый год выезжали.

В лагере никто не погибал, нормально там. Руководство лагеря отвечало за каждую смерть. Как мы могли там погибнуть, там комиссия за комиссией приезжали, если вдруг какая-то смерть была или прочее. Заключенные были одеты в рабочие ватники. В рухляди там никого не видел.

Семенин А.С. – муж Зинаиды Валериановны, 1942 г

В лагере мне почему-то все время казалось, что там люди лучше живут, чем на улице. У меня есть фотография: я стою в беседке – все штакетники побеленные, все дорожки выложены всяким гравием, там все покрашено, реет наглядная агитация. Там самый главный лозунг был: «За труд в СССР, есть дело чести, совести», и подпись Сталина. И кругом портреты Сталина по лагерю. А у нас между Кожвой и Воркутой был дом отдыха. И там один из освобожденных заключённых рисовал портрет Сталина известный, когда он стоит на фоне Кремля с трубкой в сапогах. Я все время ходил туда на концерты. После войны там хорошие сроки давали, все сидели не меньше 25-ти лет, плюс пять поражение в правах, наверное. Там была одна певица – Ищенко, как я сейчас вспоминаю. Но она пела когда-то для немцев, а потом ей дали двадцать пять лет и сюда приволокли. Потом она, кстати, была реабилитирована. Потом в республиканском театре пела. Конечно, певица была великолепная. Я говорю: «Мать, когда будет концерт с ней?» «Вот, опять будет!».  В лагере, который находился недалеко от нашего дома, был лесозавод, там осужденные на лесозаводе работали. Артисты на каких-то овощехранилищах работали. Какие-то несложные работы. Работали и в шахте. Кстати, когда женщин начали выводить, они уже многие освободились и работали в шахте, они возмутились страшно. Потому что это был хороший заработок, а всемирная конвенция сказала: «Женщинам не место в шахтах!» Их всех начали выводить из шахт. Помню, лагерь в городе был ОЛПТ №29. Были сельскохозяйственные лагеря, молочные фермы, т.е. они снабжали продуктами город, там работали заключенные тоже. Лагеря были разные.

Там были зачеты, освобождали их, но все равно против несвободы выступления были. А в 1953-м году, когда Сталин умер, мужской лагерь на шахте двадцать девять восстал. Говорят: «Сталин умер, а чего мы сидим?» Там сложная была история, но расстреляли их. Расстреляли не всех. По крайней мере, тех, которые напоролись на пулеметчика. Приезжал замминистра внутренних дел Иван Иванович Масленников, Герой Советского Союза, потом он пограничными войсками заведовал. И, кстати, закончил жизнь самоубийством. Лагерь потом почему-то стал называться «Рейчлаг». Почему – не понятно.

Мы-то, конечно, ничего не знали. Потому что это сейчас самолет упадет, и целую неделю показывают по телевизору. А так-то народ узнавал лет через несколько. Я и то узнавал, работая в аэрофлоте, через неделю, допустим – совершенно секретно. У меня брали подписку, что я взял этот документ и ознакомился, как грохнулся самолет. А больше никто об этом не знал. Я, например, считаю, что это правильно. Потому что эти шоу, во-первых, это мешают следствию, а во-вторых, напрягают родственников погибших. Зачем им показывать все?

В 1943-м году было событие, немцы забросили десант на Печору, в наш округ, так сказать. «Юнкерс» пролетел, где-то двенадцать человек выбросили.  А цель была – этой группой поднять восстание в лагерях, чтобы они все шли навстречу немецкой армии и способствовали уничтожению сталинского режима. Длительное время прошло, пока обнаружили, пока они сами обнаружились. Где-то недели две все это тянулось. Один из участников этого десанта убил своего руководителя, который был белогвардеец, а все остальные члены группы – то ли против советской власти, то ли не против. Их в лагерях для военнопленных набрали немцы, скомпоновали и этого белогвардейца во главе поставили. Но они же его пристрелили и пошли практически сдаваться. По-моему, там посажали их. В лагерях тоже расстреливали. Там трибунал-то действовал все равно, потому что некоторые сидели не просто так, наверняка выступали. А может, на троих поговорили – и вот тебе – тайное общества. Больше трех не собирайтесь. У нас там не расстреливали, увозили в Москву.

Семенин Вадим Викторович
гор. Москва, 1939 – й год

В 1937 м году в Воркуте расстреляли, массовый был расстрел, зачищали лагеря. Троцкистов, зиновьевцев – всех расстреляли. В 1937-м году я еще в Ленинграде был. В Воркуте Кишкетин был начальник, ему дали за его отличную службу Орден Ленина. Потом вызвали в Москву, потом где-то в Ярославе сняли с поезда, затем трибуналом его осудили за превышение полномочий. Это уже было, когда Берия пришел к власти и начал чистить. Его расстреляли за то, что он превысил свои полномочия – без суда и следствия расстрелял столько людей, так что вот такие дела. А у матери тоже всякие поручения были. Вот ей поручение совместно с работниками – сопровождать эшелон с крупным рогатым скотом для армии. А мать-то этих коров и в глаза не видела. У них теплушки стояли в вагонах, и они их кормить ходили. Коровы там лягали, бодали и прочее. В конце концов, матери медаль дали за доблестный труд в Великую Отечественную войну. Медаль эта сохранилась. У меня есть фотография, где уголок вырезан. Я спрашиваю мать: «Что это такое?» «А там был портрет Ежова!». Отчим работал в системе НКВД, и у него портрет был Ежова. Портрет висел, а когда уже Ежова расстреляли, то портрет вырезали с фотографии. А фотографий было несколько – там и бабушке отослали, еще ком-то. Мама всем написала: «Вырежьте, пожалуйста!» Ну, мать такая, она всегда делала то, что закон велит.

Потом Берию вывесили. Он стал наркомом внутренних дел, это уже в 1953-м году. Долго у меня был симпатичный такой портретик в стекле в деревянной рамочке. Мать его торжественно расколотила, раз его разоблачили. А потом Сталина разоблачили. Мать получила медаль как труженик тыла. А на лицевой стороне Сталин: наше дело правое, мы победили. Она обрезала и сделала новый подвес, чтобы медаль обратной стороной была. Так и носила. Потом начали еще кого-то разоблачать, а потом все. Потом Хрущев, и стало более-менее ничего. Потом Хрущева скинули, и маманя мне все время говорила: «Вадим, у тебя 55 томов Ленина! Вот придут американцы, они же тебя расстреляют!».

А в 1946-м году мы поехали в Ленинград. Я уже видел Ленинград послевоенный. А бабушку вывезли в марте 1942 года. Она категорически отказывалась уезжать, мы-то все уехали, а она говорит: «Да чего, ну финны придут, мы финнов остановим, а немцы – так это же немцы!». Вот так они и дождались немцев. Но женщины остались живы, а мужики умирали из нашей семьи. Дети с нами были на Печоре, в 1946 году они назад уехали.

У нас-то квартира не в Питере была, а в Кронштадте. Оттуда же отца взяли. Ну и поэтому мать ходатайствовала, чтобы вернули. Сейчас улица называется Петровская. А там ответили: «Простите, а где ваш муж-то? У нас же есть документы, что он не ваш муж, так что вы не жена репрессированного».

Санаторий НКВД 1941 й год

Между мамой и отцом сохранялись отдаленные связи, и когда в 1954 году я хотел поступать в институт, он хотел поспособствовать. А вообще-то вживую в последний раз я его увидел в 1957 году. Он был уже в ссылке, уже имел право выезжать, мы встретились в Риге. Мы были сначала в Москве, мать меня повезла. Мне уже 21 год. Я вместе с ней работал уже тогда, поэтому я мог сам заплатить за что-то. Мы поехали на шестой всемирный фестиваль молодежи. Я был там, но не участником. Сейчас это проспект Мира, а тогда была Мещанская улица. Тогда там строились дома, я по лесам залезал на дома на улице Мещанской, у меня был фотоаппарат «Фед», оттуда снимал торжественное шествие делегаций сверху. Но это издалека. Такие маленькие машины едут, а я снимал. Он же не приближал этот фотоаппарат. Потом я был в ГУМе. Заберусь наверх и снимаю, как участники всемирного шестого фестиваля общаются. Общение было совершенно открытое. Все время открытыми глазами на них смотрели, особенно на негров. Ну, потом за значками я охотился. Потом с матерью в институт народного хозяйства ходили. А ночевали мы с матерью на Белорусском вокзале, т.е. на Рижском вокзале. У нас и денег не было в гостиницу устроиться. Да там и места не бывало никогда, поэтому мы там две ночи, по-моему, переночевали – сначала на Белорусском, потом на Рижском вокзале. Прямо сидя сидели, дремали.

А потом сели в поезд и поехали в Ригу. А в Риге жила жена брата, к ней и приехал отец. Вот его в последний раз там видел. В 1957-м году мы там с ним встретились. Почему я его не сфотографировал – не знаю. Мы пошли с ним пива выпили в Верманском парке. Он мне рассказал историю, что здесь раньше тоже свободно пиво продавалось как раз до революции. Но кружки все время крали, и руководство сделало на кружках надпись: «Украдено в Верманском парке». И поэтому чинные люди перестали красть, а все остальные – еще больше. Потому что было чем похвастаться. «Где взял кружку?» «Да украл в Верманском парке!» Так что и от этой затеи отказались.

Ну, по Риге мне вспоминается, что в цирк сходил, вспоминается мороженое рижское такое в целлофане, похожее на что-то такое химическое. Вот эти вздыбленные мосты над Даугавой вспоминаются. И рассказы об оккупации пожилой жены брата. Вспоминала, что тоже несладкая была жизнь во время оккупации при немцах. Что-то приходилось менять на продукты, было холодно и голодно. И расстреливали там. Особого восторга эта оккупация не вызывала. Про нашу оккупацию, конечно, она не могла бы сказать. Потому-то они оглядывались – не подслушивает ли кто. Сразу можно было загреметь к нам – туда, на Воркуту. Пятьдесят лет в Воркуте мать жила. Мы там получили квартиру.  Она как ветеран внутренних дел всегда пользовалась уважением, в первых рядах сидела. Лагерь вообще ликвидировали в 1955-1956 годах. В 1955-м году это было массовый выезд всяких бандеровцев, латышей.  Помню, мать мне говорит: «Слушай, иди мне помоги!» «А чего такое?» «Паспорта надо выписывать!» Я говорю: «Так у меня почерк – извини меня!» «Да ничего, это временные паспорта, потом будут их дальше менять!».

Мама- Семенина Зинаида Валериановна

 Вот тогда я уже начитался этих дел. У меня даже копия одного приговора есть. Мать там одной помогала. Пыталась помочь жене Попкова, первого секретаря Ленинградского, когда он погиб по ленинградскому делу, а жену посадили к нам, она в лагере у матери была. Моя мать ее все время вытаскивала и приглашала официально на уборку помещений, а так пили чай и беседовали. Мать хотела за нее уцепиться уже в 70-е годы. А Попкова ей сказала: «Ко мне больше не обращайтесь, у меня воспоминания о ваших делах не особенно хорошие!»

 Потом мать пыталась реабилитировать отца. Там собрались женщины посаженных, порядка человек пяти, наверное, кто еще остался в живых, и решили поднять этот вопрос. Зацепились они за Соболева, за писателя. Когда я дело читал, то там читал ответ Соболева на жалобы ото всех, в том числе, наверное, и матери. Он как раз был кандидатом в Верховный совет по Краснодарскому краю. А мать жила в Армавире, и ей написали: «Там у вас Соболев баллотируется, давай его зацепим, чтобы его сняли, посадили за то, что он посадил наших отцов, мужей и так далее». И мать написала на имя Суслова: так и так, гад Соболев, заложил всех наших, мы из–за этого потеряли жилье, просьба нас восстановить в правах, просьба вернуть нам жилье. Ну, единственное, что у меня сохранился ответ, что ваша письмо находиться на контроле в управлении делами ЦК КПСС. На этом все и закончилось. А Соболев ответил, что никаких доносов не писал, что написал справку, в которой указала на ошибки в руководстве Балтийским флотом. А что там вытянули из этой справки, это уже второй вопрос. Раньше этой справке, конечно, верили. Везде в решениях трибунала было написано, что эти указанные лица, в том числе и Аккерман Виктор Юрьевич, мало чего сделал для оснащения, для подготовки, для обучения Балтийского флота. Что в случае возникновения чрезвычайных ситуаций, в том числе и проникновения Английского флота в Балтийский флот, Балтийский флот не оказал бы сопротивления, это способствовало бы сдаче Кронштадтской крепости. И так всех загребли.

В 1954-м году я в институт поступил. А когда поехал поступать, был под фамилией отца – Аккерман. То есть я даже не знал, что я под фамилией Аккерман. Я никогда не видел, что я Аккерман. Я же не сказал, почему я приобрел фамилию Семенин. Моя мать помогала многим в лагере. Ну, как помогала: беседой, может, написать документ, может, составить документ. Она гимназию окончила нормально, но высшего образования у нее не было. И вот там сидел Семенин Александр Васильевич, он получил три года за то, что опоздал из отпуска. Он был лейтенант. На три дня опоздал – его на три года упекли. Репрессированный. Он начал долбать эти письма, а мама помогала писать. «Уважаемый Клим Ефремович, уважаемый Иосиф Виссарионович, вот когда фашисты наступили, туда-сюда, прошу меня на фронт!» В 1942-м году пришло письмо: «Мобилизовать его!»

 И он, благодарный моей матери, ей сказал: «Ты же одиночка – ни мужа, никого. Давай мы распишемся, и будет тебе аттестат приходить! Ты долго тоже не протянешь, как Аккерман Зинаида Валерьяновна. Ты должна быть Семениной!» Он как-то влюбился в мою мать. Он ей все время письма читал, а мать поняла это как гражданское дело. Ну и все. И ее переименовали в Семенину. Вот она и умерла – на ее памятнике так и написано: Семенина Зинаида Валерьяновна. И когда настала пора мне паспорт получать, мать мне говорит: «А ты вообще-то не Семенин, ты Аккерман».

Для меня это была трагедия. Как так, я фашистскую фамилию ношу. Как она могла допустить? Мать говорит: «Давай будем решать, как поменять. Потому что поедешь в институт, там вообще будет непонятно». А перед этим сигнал получился. Приехала комиссия из военно-морского училища, и директор сказал: «Двух человек я рекомендую, Семенина и..» А мне паспорт-то уже выдал, у меня фамилия уже Аккерман. Папа-то у меня Аккерман. В 16 лет паспорта-то раньше меняли. Ну вот, что делать? Пока им не говорю, поехали в райком комсомола, чтобы меня рекомендовать. Там я сижу и говорю секретарю горкома: «А ничего такого, что у меня фамилия не та?» А эти офицеры, которые сидят: «Как не та? Как не та?» Я говорю: «Вот у меня паспорт на другую фамилию!» «Да ты что? Да как так? Нет, никаких военно-морских училищ! Ты немец!».

Слева второй-Семенин Вадим Викторович, рядом мама -Зинаида Валериановна
Ялта, 1939 – й год

У нас в 1954-м году много было немцев – с Поволжья, из других мест. И я сидел за партой с немкой, которая в письмах мне писала, что все вы гады ползучие. У нас полкласса были немцы. И немецкий язык преподавал немец. И они не имели права выехать из Воркуты до 1955 года. В 1954-м году еще, если они поступали в институт, то имели право, а если нет, то нет. И мать мне говорит: «Слушай, ты не уедешь с таким паспортом! Давай мы поменяем твою фамилию!» И в 1954 году приехали в Ленинград, пошли на Дворцовую площадь, там было МВД. Написали заявление, чтобы поменять фамилию. И я приобрел фамилию, которую сейчас имею, то есть у меня прозвище или псевдоним. Вот и стал я Семениным.

Мы с Клейновым работали вместе. Это писатель Клейнов. Мы же в комсомоле работали, а он сотрудничал с нами. Захаживал в горком комсомола. Клейнов кукольным театром заведовал, он в войну в плен попал и здесь в Любани сиживал. Его к расстрелу приговаривали за то, что он был переводчиком у немцев. Он у нас работал, мы просто общались. Раньше у нас таких экскурсий в прошлое не было. Один был вопрос: «Вы в Воркуту приехали сами или как?» И все. Этого было достаточно, если он говорил «или как», значит, на этом все закончилось. В краеведческом музее, где мелькало слово «лагерь», было замазано, заклеено. То есть лагерей не было там официально. Клейнов все время писал. У него одно из произведений было о злополучном куске угля, который охотник нашел на берегу реки Воркуты, положил в вещевой мешок, еще в какую-то тару – и транспортировать. В конце концов, этот кусок угля дошел до Ленина. И Ленин сказал: «Надо Воркуту развивать! Там уголь, там люди!» Вот это он написал, и сняли какой-то мультик по нему. По нему пьесу сделали, поэму он написал и прочее. «Дедушка Ленин, ты молодец, что у нас Воркута развивается!» Все как положено.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать больше и рассказать Вам. Это можно сделать здесь.

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю