Планина Наталья Николаевна

 Я, Планина Наталья Николаевна, родилась 17 января в 1940-м году в городе Москве. Но я почему там родилась? Потому что отец в то время, коренной житель города Тосно, работал в то время в Генеральном штабе. А мама уже не работала в этот момент. Ранее она работала учителем начальных классов в городе Тосно. Еще одна ученица есть, которая ее помнит. А предпоследняя недавно умерла. У мамы учился герой Советского Союза Виктор Зикеев. Отца звали Планин Николай Дмитриевич. Девичья фамилия моей мамы – Евсеева Клавдия Ивановна, а Резицкая – прозвище. Объясняю, почему Резицкая, как рассказывала мне мама. Она говорила так, что все-таки сюда Петр I в Санкт-Петербург и в окрестности привозил людей из разных уголков России, и есть легенда, что мой дед Иван Прокофьевич родом из города Режицы. Есть ли такой город – не знаю. И поэтому он получил прозвище Резицкий. Вот они и Резицкие.

А Планин Николай Дмитриевич из Резани, но нашей, тосненской. Почему она называется Резань? Потому что, когда по дороге купцы везли товары, там был большой мост, за ним – густой лес. И, как дядя говорил, здесь атаман Волочко хулиганил. Он забирал все богатства и убивал. И когда купцы проезжали эту речку, они на той стороне реки построили часовню. По легенде, в эту часовню заходил и Петр Первый. Пытались найти псалмы, по которым он читал, не просто так заходил, проявлял активность, но не могут найти, чердаки смотрели, но так и не нашли. Часовни на этом месте сейчас нет. Она снесена, ее нет, на ее месте сейчас дома стоят.

И вот, атаман Волочко обувал лошадей в лапти и свозил в Макарьевскую пустынь. В лапти обувал, чтобы не видно было, что лошади ходили. Увозил в Макарьевскую пустынь и все ценности сбрасывал в колодец. Даже читала, что там богатства Ленинградской области. Колодец называли «Жемчужный колодец». И говорят, что Макарьевский монастырь сейчас восстанавливают, там живут сейчас два или три монаха, а все тосненцы всегда ходили в этот Макарьевский монастырь на молебны. Нас, детей, водили, как рассказывали родители. Мы ходили туда босиком, ботинки несли на плече с собой. И когда подходили, уже обувались. Есть еще легенда о Настасьином рукаве. Это болото у нас есть – Настасьин рукав. И, вроде бы, атаман Волочко полюбил девушку Настю из Тосно, он тащил ее к себе. Но она никак не хотела, она плакала. Он оторвал рукав от платья, и ее слезы разлились в Настасьино болото. Я думаю, что про атамана это историческая правда. А про Настю – легенда красивая, которую составили местные жители. В Резани жили Планины. Все Планины из Рязани. Отец мой, родители у него очень рано умерли, но дело в том, что его мать осталась одна, моя бабушка, которую я совсем не знаю. Она осталась и семь человек детей. И эти семь человек детей росли сами по себе. Отец был третьим от конца. Старший брат – Федор Дмитриевич, у которого судьба тоже тяжелая, он попал в немецкий плен в Германии. Там жили несколько семей с фамилией Планины. Отец был военнослужащий, и где он только не бывал. Фамилия Планины нигде не встречается, только в Тосно. Мы пытались посмотреть по интернету, где же есть фамилия Планины, в Санкт-Петербурге их очень мало. Есть в Риге одна семья, тоже тосненская, и одна семья в Новгороде, тоже тосненские. Больше нигде не встречали этой фамилии. А означает – люди северных планин. Есть в Болгарии город, называется Северные Планины. Есть даже селение, в «Комсомолке» сама читала, там говорилось о Ванге, ее снимали в селении, которое называлось Планина. Значит, оттуда люди с гор. Планины северные. Больше этой фамилии нигде не встречается. Там тоже имели прозвища. Были Планины-Морозовы, просто Планины, чтобы отличить. Проиграв в карты, увезли в Санкт-Петербург несколько семей. В основном их везли для занятий именно парниковым хозяйством, то есть выращиванием, но не довезли и бросили в Тосно. А когда их спрашивали: «Кто вы такие, откуда?» – языка не знали. И вот «Планины, Планины». Так и стали называть. Фамилия стала – Планины.

Мама из «середки». «Середка» – средняя. Проспекты Московский и Ленина назывались «середка». Бабушкин дом, вот этот дом, который освещен, фотография шикарная. Когда поднимешься по лестнице на второй этаж, в музее. Там большой дом, дом 104 А. Это дом, в котором жила моя бабушка со своей семьей. Дом снесен. Он стоял рядом с церковью, при церкви было кладбище, в котором было очень много селений. Там мои предки, вероятно, похоронены.

Я даже помню до сих пор, когда в 1947-м году, в конце 1946 года возвратились в Тосно, я даже помню эти надгробные плиты. Мы там еще играли, бегали ребятишками, там много очень плит. Кладбище еще продолжалось, а вот здесь, на конце, стоял дом, в котором жил священник, а следующим домом за священником стоял двухэтажный дом, который был у нас как Ленина, 104. В этом доме жила моя мама. Мама родилась в Тосно, было свое хозяйство. Мама же работала в школе. Она в школу попала сразу после девятого класса. Ее взяли в школу, потому что началась революция, и учителя аристократы стали уезжать из Тосно. Они стали покидать Россию. А таких девочек, которые проявляют активность, конечно, брали на работу в школу. Было две подружки: Мария, она потом в библиотеке работала, и мама – работала в школе. Все боялись ее, она была строгий учитель. Она требовала и ездила на курсы повышения квалификации в Санкт-Петербург, в Ленинград тогда. Есть лицей, в котором учились дети Пушкина, это на Лиговке, они ездили туда. И был такой поезд, назывался Максим Горький, который шел от Тосно до Ленинграда три часа и три часа из Ленинграда до Тосно. Туда и обратно. И она, конечно, поздно приезжала. Бабушка ее в этот период очень оберегала. Причем бабушка моя тоже была сирота, у нее рано родители умерли. Но у них в семье было чувство помощи родным. Всегда бабушка говорила: «Кто, как не мы?» Война их разнесла в разные районы России, но благодаря ей все вернулись в Тосно. Все до одного. Из ее шести детей пропал один без вести Александр Иванович Евсеев, до сих пор не могут найти. Его и внуки ищут, не могут найти, никаких данных нет. Пропал во время войны. А второй сын – Николай Иванович, у бабушки было два сына и четыре дочери, он дослужился до звания полковника. После войны был военным советником в Чехословакии. Там служил. Бабушка не имела образования, только начальное. Мы еще смеялись, она писала «церковь» и на конце твердый знак. А мы: «Бабушка, что ты пишешь?» А она пишет: «Я пошла в церковъ». Тогда церковь была уже в конце поселка. И вот писала записку.

Дедушка умер рано, в 1938-м году. Как потом родственники говорили, у него был рак печени. Ну, тогда не могли ставить, как-то по-другому диагноз поставили. У нее уже взрослые дети, первый 1901 года рождения, они рождались через два с половиной года. Мама 1902 года, потом через два с половиной 1905 год. А это было в 1938-м году. Но всем заведовала, конечно, бабушка. Она была необыкновенной силы воли. Мы боялись ее очень, только ее взгляда. Но она за детей горой стояла. Всем она дала среднее образование, это девять классов. Она всем до одного дала, каждый получил образование. Она была очень дружна с матушкой, а это были люди интеллигентные, знающие. Она прислушивалась всегда к советам матушки. И вот особенно, когда была здесь испанка, мы спаслись только благодаря ее советам. Она говорит: «Когда своих детей отправляешь в школу, на крестик чеснок вешай». И всем шестерым каждый день меняла чеснок. Вешала чеснок, они ели ягоды черемухи. Мать говорила, что никто из них испанкой не заболел, а многие болели и в Тосно в том числе, и умирали от испанки. Это 1924-й год. Бабушку звали Елена Федоровна Евсеева. Умерла она в 1956-м году, в конце года, она была ровесница Ленина – 1870-го года рождения. Она очень хотела, чтобы ее дети получили образование. В годы советской власти она никогда не отзывалась плохо, наоборот говорила ребятам, что надо учиться. Она была, конечно, против, когда они стали ходить в кружки самодеятельности, на праздники антирелигиозные. Она возражала, но не очень, тут уже они могли ее переубедить. И она заняла достойное место в их жизни. А о внуках и говорить нечего, потому что она каждого помнила, у кого когда день рождения. А у нее было шестнадцать внуков. Всех помнила.

После войны в 1952 году Николай Иванович получил назначение военного советника Чехословакии. Детей брать было нельзя. Жену можно, а детей нет. А у него двое детей: девочка моего возраста и постарше Игорь был. Ну что поделать, они сдали детей в Москву в интернат. Ну, интернат есть интернат. Там они были предоставлены себе, Игорь стал курить, им не хватало, как они считали, домашнего тепла. Когда родители приехали навестить, в отпуске он всегда ездил сюда в Тосно, приезжает и рассказывает Елене Федоровне: «Мама, ну как ты посоветуешь?» Моя мама была старшая, она в это время уже не работала. После войны она не работала. Бабушка говорит: «Ты остаешься в Чехословакии, Клавдия забирает Светланку и Игоря к себе» Моя мама говорит: «Но как же, у меня свои девчонки». Старший уже учился в военном училище, сестра поступила в институт, а я вот еще школьница. Мы со Светланкой ровесницы, Игорь, а у меня еще Зоя – отцовская племянница. «А кто будет, если не сами поможем?» Она вызвала всех дочерей. И сказали: «Как хотите, вы Коле должны помочь. Клавдия, они у тебя будут жить, Ольга, ты будешь стирать, Надежда (учительница математики в Колпино), ты будешь помогать в учебе, Женя, ты тоже по мере необходимости, что нужно поможешь, чтобы все были при деле!». И никто не смог ослушаться. И вот я говорю: «Мама, ты же могла отказаться! Все-таки такая нагрузка!» Моя мама ответила: «Я понимала все это. Я понимала ответственность, которая передо мной, но мать ослушаться мы не могли!» Вот уже в таком возрасте они ее ослушаться не могли. Уже им было под пятьдесят, они ослушаться ее не могли. А когда погиб Александр, которого не можем найти, она опять созывает всех и говорит: «Как хотите, вы остались с мужьями своими, у вас у всех нормально. Вы Нюрке должны помочь!» И мы действительно помогали. У нее трое детей остались совершенно еще маленькими, конечно, кто чем мог помогал. Они вышли очень достойные люди. И они до сих пор вспоминают, как она всех нас заставила. Никто не мог ослушаться ее.

Как война началась, я, конечно, не помню. Как раз перед самой войной отец был на сборах в Беловежской пуще. Буквально приехал в Москву 21 июня и все говорил: «Давай мы Наташку с собой возьмем! А старшего Георгия, Гоню (у нас тосненское название Гоня – это чисто тосненское) и Лену отправишь к матери. И мы проведем там отпуск!» Она говорит: «Нет-нет, я не поеду. Никуда не поеду!»

И он 21 июня приезжает уже в отпуск. А 22 июня объявляют войну. Мы так в Москве и остались. Отец, конечно, все бросает и едет в Беловежскую пущу, там все разбомбили, все абсолютно. Он же приехал в отпуск из войсковой части, туда возвращается. Началась война, он должен быть на месте. А формировалась их часть в Выборге. Он едет в Выборг и попадает в блокаду. В Ленинграде попадает в блокаду. Но так как человек военный он знал куда идти, как и что. Отец по специальности был инженер. Есть единственная академия транспорта и тыла, которая изучает гусеничные машины и железнодорожный транспорт. Сейчас вышел фильм художественный о тех, кто прокладывал дорогу по Ладоге. Там не только ездили на машинах, но и прокладывали железную дорогу. Он принимал участие в прокладывании этой железной дороги зимой. Дорогу жизни прокладывали. Родственники нашлись в Санкт-Петербурге. Он помогал маминой сестре младшей. Она из Колпино, но оказалась в Санкт-Петербурге и никуда не выехать было. У нее дети родились после войны, а муж у нее пошел в Ижорский батальон, и он помог ей эвакуироваться в Кировскую область. Другая, которая потом стала нашей невесткой, она тоже тосненская, из семейства Рулевых. Он помог ей устроиться в детский дом, благодаря чему она и выжила. В детском доме ей было лет 12. Она имеет медаль «За оборону Ленинграда». Брат у нее старший умер от голода, бабушка у нее, но там страшно, это рассказ особый  им бы заплатить не то, что им сейчас платят. Ребята маленькие, им ставили ящики, и они работали на токарных станках. Еще и говорили: делайте аккуратно, чтобы только фашистов поразило. Они там старались. Но детей кормили и учили. Подвиг был, конечно, невозможный.

 Помогли ей устроиться. И то брали не всех. Он помог ей оказаться в детском доме, и в детском доме она выжила. Сравнительно недавно умерла. Они после войны долго не рассказывали о том, что было, только по прошествии многих лет уже и ее мать рассказывала, что было. Это жуть. Они о людоедстве рассказывали. Людоедство было. Детей ели, новорожденных детей съедали. Рождались же дети, это 1941-й год.Когда дорога жизни была построена, его отправляют в Котлас. Строилась дорога Котлас – Воркута, а эта дорога стратегическая, потому что они уголь поставляли в Санкт-Петербург через нее. А работали там штрафбатальоны. После этого он уже был и в действующей части. В это время начались бомбежки. Бомбили Москву. Брат 1929 года был еще подросток. И он бегал с мальчишками тушить зажигалки на Красную Площадь. Убежит – и целый день его нет. С утра убежит и к вечеру прибегает. Мать говорит, что себе не находила места: как они там добирались, кто-то их подвозил. А тут началась эвакуация населения из Москвы. И они, значит, и говорят: эвакуируйтесь, это совсем ненадолго, ну, какие-нибудь там год – полгода, ничего не берите. Осенью эвакуация была. Мы кроме елочных игрушек ничего с собой и не взяли. Все было оставлено. Эвакуировали в Челябинскую область.

Приехали они осенью, уже морозы, поселили на окраине деревни. Председатель поселил на окраине деревни: зимой выли волки, было страшно. Тут она столкнулась с проблемами. Выковыривали картошку замерзшую из поля, нечем топить было. Холодно, а она с тремя ребятами. Те сразу в школу, а я-то маленькая была еще. И поехали они за дровами. Дали лошадь, поехали в лес собрать там хворост. Приехали , набрали, лошадь нагрузили – она ни с места. Не идет и все!Мама в слезы. Не идет лошадь. Брат ее за узду как только не дергали. Не идет лошадь. Еще и боялись ее. А это было недалеко от деревни. Мама говорит: «Я буду лошадь сторожить, а ты беги к председателю!» А председатель: «Да чего ты, не знаешь, как делать? Да ее по матушке надо! Вы городские ничего не умеете!» И когда на лошадь уже вот этим матом сказали, она пошла. После этого мама работала в колхозе, я в яслях была, старшие ходили в школу. Мама вестей об отце не знала никаких. Даже пособие она не получала. Ничего. И вдруг он нас разыскал. После того, как они еще строили дорогу, он разыскал. Прислал  беспризорного парня из штрафбатальона. Молодого мальчишку, который от отца приехал. Но отец чувствовал людей. Мальчик говорит: «Вы только махоркой запаситесь и все будет в порядке!». Мама наменяла все, что было: кольцо золотое, еще что-то – все обменяла на махорку. Стали садиться в поезд, а нет мест. Раненых сажали в Челябинск. А деревня, в которой они были, называлась Крутиха, так же и река называлась. И маме говорят: «Нет посадки. Нет и все!» Мальчишка говорит: «Давайте махорку!» Набрал целую пилотку махорки, прибежал, принес ключ. С одной стороны опускается вагон, а с другой закрыт. Вот он открыл этим ключом и посадил нас на самую верхотуру.

Идет проводница, проверяет: «А где ваши билеты? Так я посадить не могу, как вы сели!» А этот парень говорит: «Сейчас билет будет!» Следующая остановка, опять берет махорку – и билеты готовы. Так вот мы и доехали, отец нас встретил в Княжпогостье – называется так поселок на Севере, где строил дорогу Котлас – Воркута. Так мать за ним и ездила со всеми вместе по тем точкам, где он ездил. Произошло освобождение – они едут дорогу прокладывать. Еще освободили какой-то стратегический объект – они опять туда едут. Так они побывали во многих городах. Сестра училась в девяти школах. Когда она приехала сюда, в 10 классе ей было очень трудно.Мама не работала. Два момента очень запомнились, когда оказались в Черновцах – на границе с Румынией. Они границы пересекали. И вот объявляют: «На наш дом нападение бандеровцев, будьте предельно осторожны». А брат опять пошел в парк с соседским парнем. И сказали: «Не спите всеми семьями, приготовьте все документы, ожидается нападение бандеровцев». Мама потом мне рассказывала уже. А это было под новый год.

Вот этот момент и помню. Когда был 1945-й год, мама была дома тоже одна, были уже под Воронежем. Выступал Сталин. Я бегаю, прыгаю, а мама: «Тише, тише, Сталин говорит, война закончилась!». Вот эти моменты мне очень в жизни запомнились. А потом отец дальше служил в Воронеже, затем его отправили в Таллинн. Предлагали квартиру, где хочет. Он сказал: «Нет, я поеду только в Тосно». Он имеет награды, Орден Ленина, Орден Боевого Красного Знамени, какой-то еще военный орден. У него три ордена, а медалей-то очень много. В Тосно, когда приехали, нас встретила у порога булыжная дорога, деревянные дома, причем у домов стояли скамеечки. Все, как положено. Люди были очень доброжелательные. Это удивительно, мы просто все были рады, ждали День Победы. А у нашей семьи сложилось как-то так, что всегда в День Победы собирались. У бабушки, когда бабушка была еще жива, собирались около вот этого дома, 104 А, собирались на скамейке и пели песни о войне.

Мы все приехали обратно, приехали в этот дом. У нас ничего нет, потому что у нас была в Москве квартира. Когда они поженились, они снимали здесь у каких-то знакомых. Ну, а потом они так и ездили по квартирам, своего дома не было. А тогда был участок очень большой – 75 соток, это почти вот где сейчас вторая школа, немного дальше и до самого ручья. Конечно, они нам были не нужны. Мы быстро отказались от них. Дали ссуду, причем ссуда как участнику войны довольно-таки приличная. Пенсия была довольно приличная. Отец работал в ДОСААФ, он работал с молодежью. Потом он работал судьей, и к нему всегда приходили советоваться, он всегда помогал и советами и делом. А маму вспоминали как строгую учительницу. «Где ты училась?» «Да у Клавдии Резицкой училась!» Вот так и называли. Сестра моей мамы, Ольга Ивановна, она известна тоже в Тосно. В доме было два этажа. Бабушка делала очень умно. Она жила со своей семьей и теми незамужними. Она жила на втором этаже. Приехали мы. Куда нам деваться? А у нее первый этаж есть, у нее было три окна. Смолины еще жили на полдома. Купили они этот дом у Шарыгиных, известных тоже в Тосно. Но они считались обеспеченными, они такие очень интеллигентные люди. На лето они приезжали, у них был вот этот дом, еще был дом на берегу реки. Шарыгинская дача, дом 104 А, где стояла баня. И вот бабушка у них купила этот дом, эту часть дома. Это, по-видимому, дом Шарыгиных был полностью. Они имели возможность купить этот дом. И когда после войны приехали, бабушка поселили нас в этот дом

Надежда Ивановна в это время была в Колпино, она попала в блокаду. Мама в Москве. Николай Иванович служит, его здесь тоже не было. Здесь остались Ольга Ивановна и Евгения Ивановна. Ольга Ивановна в это время вышла замуж. Напротив второй школы была улица Колхозная, и у нее там с мужем был построен дом. Муж у нее служил, детей у нее не было. Она не поехала, когда стали немцы их вывозить. Они так и остались в своих домах. Многие уходили в лес, жили в землянках. Ольга Ивановна говорила: «Я тоже собиралась, но потом взяла цветы лютики и натерла свою ногу лютиком». Образовались болячки, болит. Она говорит: «Я тяжело заразная, я вас там всех заражу!» Хотя у нее в доме немцы были, они там ночевали. Она сказала, что у нее престарелая мать, а ходила она, молодая женщина, повязанная платком, руки грязные, чтобы даже не подходили. «Я заразная!»

Женщины вели себя по-разному. У кого-то и дети родились здесь в Тосно от немцев. Она написала письмо, обращаясь к своим родственникам, и бросила в туалете в бутылке. Нашли письмо, где она обращается, что дорогие мои, всех перечисляет, я с вами прощаюсь, немцы нас угоняют и так далее. Когда чистили туалеты, нашли эту бутылку, это письмо было помещено в музее Санкт-Петербурга, посвященном войне. Она известна в Тосно. Ее знают, она работала в исполкоме, но она имела только среднее образование, детей у нее не было. Но она воспитала дочку, взяли они дочь. Тогда в Рябово был детский дом, из Рябовского детского дома она взяла. Мы ее считала своей родственницей. Вы, наверное, знаете: в исполкоме работает Закамская Евгения Николаевна. Вот она внучка. Мы ее считаем своей родственницей, но она не кровная. Ольга Ивановна вырастила дочку, ту Люсю, которая работала медсестрой. У дочки ребенок – эта Евгения Николаевна, которая закончила институт финансово-экономический, работала в финансовом отделе. А Ольга институт закончила имени Крупской – библиотечный. Работала в библиотеке. А Женя – она молодец, она умница. Ну, конечно, она наша. И вот осталась в оккупации Евгения Ивановна. Но она тоже болела. Родилась она семимесячной, как они говорят, в меже родилась. Потом они ее отхаживали. Вот у Евгении Ивановны двое детей: Татьяна Ивановна Осокина и сын Евгений Иванович. Всех угнали. Только немцы были. Говорят, сто ли человек осталось, я думаю, что больше. Выживали они в огороде. Потом-таки были немцы в ее доме. А они всякие были люди. Кухня у нее была, она там мыла и посуду, и котлы, и все прочее. Может быть, это помогло ей спастись. Известно, конечно, говорили, что в нашем районе Тосненском партизаны очень сильно действовали. Я не знаю, это я слышала. Была учительница Смолина, учительница физики. В вечерней школе Смолина физику вела. Рассказывали, что она ходила в лес, какие-то записочки передавала. Здесь вешали, где памятник сейчас, там была виселица, и гестапо было.

Когда в вечерней школе работала, рассказывали, что были предатели среди нас. Ольга Ивановна рассказывала, там были соседи. Вызывают их. «Знаете коммунистов?» А они указывают на нашу семью. Они говорят, что все коммунисты. Евгения Ивановна уже после войны не работала. Муж у нее тоже был офицер, служил во Львове. Они вернулись, хотели остаться во Львове, бабушка им сказала: «Ни в ком случае, приезжайте немедленно». И вот там, где раньше была дача Шарыгиных, они построили свой дом. Как вспоминается, из Санкт-Петербурга приезжала молодежь, веселилась здесь. На берегу реки баня была, топилась по-черному. Я еще застала, видела эту черную топящуюся баню. Внуки, конечно, все благополучные. Анна, тетя Нюра мы ее называем, удивительный человек, осталась с тремя детьми. Они были в Опочке. Они сами грузились и уезжали сами. Кто уходил в лес, кто оставался здесь. А вот они были в Опочках.

Я приехала в 1946-м году. В 1947-м году мы пошли в Корчагинскую школу, которая находится вот здесь около маленького мостика. Она называлась Корчагинская начальная. Я помню два класса, классы были большие. Я помню хорошо учителей, которые там были. И Нонну Адамовну хорошо помню, и Александру Ефимовну хорошо помню, даже там была Марина Федоровна. Сейчас там паспортная служба. Учительница была замечательная – Шаляпина Татьяна Васильевна, нас как-то она сдружила всех. В школе около церкви не было первых классов. В Белой школе были первые классы и в железнодорожной школе были первые классы, в Тосно-2 ничего не было. Потом она стала средней школой. Когда построили среднюю школу №1, ее перевели в Белую школу, она стала вечерней. После четвертого класса нас перевели в здание, в котором была семилетняя школа – деревянная, поповский дом. Она называлась Средняя школа неполного образования. Я училась пятый, шестой, седьмой классы в этой школе. До седьмого класса. По окончании нам выдали документы. «Идите, куда хотите!» Восьмой, девятый и десятый учились в Белой школе.Практически во всех школах занимались воспитанием. Я вспоминаю, как говорили: «Нужно обязательно посещать, обязательно помогать, надо обязательно помочь!» Шаляпина нас все время этому учила. У меня даже есть фотография, где она есть, фотографировалась с нами, и у нее на груди орден. Все было посвящено нашим руководителям, мы все превозносили Сталина, говорили о Жукове, о войне много говорили. В семилетней школе тоже занимались воспитательной работой много. Люди не говорили того, что не являлось официальной пропагандой. Боялись, молчали. Говорили молчать, языки не распускать. Помню, мама говорила, поссорилась с кем-то, она была женщина самодостаточная и уверенная в себе. И ей сказали: «Очень на нее не разоряйся, а то пошлют туда, куда Макар не гоняет, если будешь рассуждать!»  И всегда в семье говорили, не только в нашей: «Держите язык за зубами, не надо говорить, что в семье говорили!». Отец не позволял ничего такого. Если иногда молодежь привезет какие-то анекдоты, говорили замолчать, чтобы этих анекдотов негде не произносили. Боялись этого. У мамы и у бабушки всегда кто-нибудь жил, какие-нибудь родственники. А младшая сестра отца воспитывалась в приюте Марии Федоровны, был приют Марии Федоровны, где кинотеатр Карла Маркса, он был на Балашовке. До войны и даже до Революции был приют имени Марии Федоровны.

Моя тетушка, родная сестра отца была там. Получилось так, что они все остались одни. Старшие тащили кто как мог, но Вера Дмитриевна умерла. Брат у отца, Михаил Дмитриевич, он был агроном, и у него в Шапках был дом. Он был прекрасный агроном, но во время войны он был офицером, тоже мы ничего не знаем о нем. У него жена была немка, Марга Викторовна. Сразу их, немцев, наши эвакуировали, когда началась война. Их эвакуировали в Алма-Ату. Ее и ее сестру, их сразу же эвакуировали. А сам Михаил Дмитриевич ушел на войну. Он воевал. А жена немка до последних дней воспитывала дочь. Так, в Алма-Ате и остались. Она тоже закончила институт потом. Еще один брат Федор был телеграфистом. Во время войны попал в плен, когда он приехал, узнал, что семья погибла. Все умерли, никого нет. И он некоторое время жил у нас. Рассказывал, как немцев ненавидел. Какой бы демократический немец не был. Даже видеть их не мог. Я помню, как работали у нас немцы в Тосно. Вот они, помню, придут: «Зупа, зупа», – это им нужно супа. А мы думали «зупа» – это зубной, а они тоже есть хотели. Они на строительстве были, что-то восстанавливали, дороги какие-то восстанавливали, в Колпино они много работали. Вот я удивляюсь: не обзывались на них, ничего не кидались в них. Потому что говорят, немцы здесь по-разному себя вели: подкармливали местное население. Они по-разному относились. Я вот все вспоминаю стихотворение, памятник советскому солдату со спасенной девочкой на руках. Не помню никакой агрессии со стороны, даже блокадников. Такой доброжелательный народ, после войны все друг другу помогали, это необыкновенно. Даже канаву вырыть помогали, появились первые телевизоры – друг к другу ходили смотреть. Помогали антенны ставить, колодца чистили. Деревья сажали, березами все было обсажено – весь проспект Ленина с той и с другой стороны. Отмечали День Победы, но агрессии я не видела со стороны людей. Когда мы заводили корову, у нас работала прекрасный ветеринар, Козлова такая, у нее муж пришел после войны с инсультом. Он тоже был ветеринаром, они ходили по домам – коров проверяли, кур. Вот было так.