Дворников Виктор Федорович

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

 

Я пошел служить в армию добровольно, меня никто не призывал, мать-Родина была, в декабре 1942 года. Вместе со своими товарищами мы работали на железной дороге. Если, может, знаете: Кабона станция. Вот соединяла Чагоду. Мы в местечке Горны были, забрались мы в теплушку – и вперед. Боевое крещение я получил, еще будучи солдатом. Воинский эшелон, в котором мы следовали, разбомбили между Тихвином и Волховстроем. И вот здесь мне впервые повезло: грешным делом я в то время уже покуривал. А представляете, что такое теплушка? Это двухосный вагон, восемнадцать тонн, посередине стояла буржуйка, а по бокам были расположены нары. И вот когда я слез покурить, замерз уже. Мы спали, конечно, в одежде – декабрь месяц. Слез покурить, и в это время разорвалась бомба, одна, вторая, третья. И вот на место, где я лежал, там товарищ подвинулся. Ну, надо представить, что такое этот вагон был – каркас, вагонкой обшитый. И осколок прошиб вагонку, человека, который там лежал, я позднее уже узнал, ранило. И вот таким образом спасся. Дальнейшая его судьба неизвестна: живой он остался или нет. Короче говоря, прибыли мы на место назначения. Кабона – такая станция. Это берег Ладоги и пешком по дороге жизни шли всю ночь. Пешком. Определили нас в Ленинградскую армию противоздушной обороны. Для того чтобы вам это представить, что она из себя представляла, там истребительная авиация была, зенитная артиллерия, войска связи, служба ВНОС, прожектористы, слухачи.

Я попал в аэростатные части. Я служил в одиннадцатом полку аэростата заграждения, потом – в четырнадцатом полку.

А их сколько там было, может, двадцать было. Когда дали команду, так весь город, все небо было закрыто аэростатами. Аэростат заграждения поднимался в ночное небо, и таким образом мы как бы охраняли ленинградское небо. В то время бомбардировщики на небольшие высоты поднимались, и если они натыкались на трос, который вытягивал аэростат, то он погибал.

Но таких случаев у нас не было.

У меня там выкопана была землянка. Нарвские ворота. Там садик был такой, имени Первого Мая, сейчас по-другому вроде называется: Молодых Красноармейцев. Там стояли наши два аэростата в то время. И вот в землянку попал снаряд – обстрелы же были в то время периодически – и меня засыпало. Получил контузию и лежал в госпитале.

Это было… Уже не помню, когда это было. Вот медаль мне вручили первую тут вот, 22 августа 1943 года. Мне еще не было восемнадцати лет – ушел добровольно в армию. А по приказу меня второй раз призвали в сентябре 1952 года.

Есть аэростат заграждения, а есть аэростат наблюдения. В чем они отличались? Заградительный отряд отматывал трос на пять метров, а у наблюдения там привязана была корзина, в эту корзину садился наблюдатель. И как начиналась стрельба артиллерийская – обстреливали Ленинград – он по вышкам, у него был там телефон, давал координаты.

Вот у нас, по сути дела, служба была, надо было газ обновлять постоянно, газ водород. Чистый водород в то время только был, восемьдесят восемь процентов. Кстати, один кубометр газа водорода поднимал один килограмм сто грамм. Вот таким образом выматывался трос на пять километров примерно. За газом ходили. Завод был за кладбищем Волковым. Двенадцать километров нужно было тащить газгольдер. Четыре человека тащили. И вот начался обстрел, а куда тащить в укрытие? Эта штука ведь такая двенадцатиметровая. И если попал осколок, то все, смерть, загоралось все.

Я четыре раза смотрел в глаза смерти. Первый раз я уже рассказал: когда вагон разбомбили. А второй раз – газ везли, начался сильный ветер, а мы через какой-то канал переходили. Был мосток, и два человека, которые были с другой стороны газгольдера, два с другой стороны. И вот эти ребята отпустили веревки. А я с другой стороны был. И меня к перилам прижало. И я тут. Или бросать все? И меня парусность большая. Меня вытащило и поволокло. Но я не отпустил веревки. Там танковая часть стояла, ребята потом подбежали и очухались, уже свои. Вот за это дело мне дали медаль «За боевые заслуги», как за спасение материальной части, потому что газ все-таки стоил денег. У нас распорядок дня был: мы аэростат раздавали в ночное время, а днем кто за газом ходил, кто охранял.

Что касается самой жизни в городе: там по определенным дням в течение недели ходила машина и собирала трупы, потому что люди замерзали прямо на улице. Их свозили в определенное место, а потом вырывали траншеи, на Пискаревке особенно, и хоронили. Вот у меня был человек, сейчас он ушел из жизни, – Петр Иванович. Тоже на заводе работал. Он как раз трупы и возил на Пискаревку, и там в братские могилы закапывали.

Конечно, ужасно, мужество появилось там. Вот, когда мы шли за газом, был случай: тащили газгольдер вчетвером, тогда уже ходили автобусы и где театр, Екатерина-то стоит, Пушкинский как будто. Вот как раз обстрел, и два снаряда попали в дом. Я краем глаза увидел, что там была детская коляска. Ребенок, наверное, вывалился, а коляска зацепилась. И в тот трамвай, в котором мы ехали, попал снаряд в головной вагон, а мы в заднем ехали. Кровь кругом, страшно. Что делать: обстрел, не обстрел, а надо было везти газ. Так что Бог миловал.

Так, конечно, нам давали все-таки, когда я в 1943-м году, восемьсот грамм хлеба уже.

Ну, и только когда уже и остальным прибавили. Рабочим – одну, иждивенцам – другую. Ну, все равно, ведь мы же деревенские ребята все, без изысков жили. Приехали, не хватало все равно. Молодые были еще. Хотя кое-чего и давали прибавку, но хлеб дадут, на три части разрежешь его, и уже нечего нет к вечеру – все съедали. Не хватало.

Мы охраняли больше в ночное время. А в дневное службу несли, пожалуйста. Нужно было за аэростатом смотреть, охранять его, подкачивать. А когда сдавали уже, мы там дежурили. Вот случай был: как сейчас помню, я только сменился, а Баранов заступил, и начался обстрел. У нас был такой грибок сделан. Он вышел оттуда, и осколком перебило ноги. Ну, вытащили его мы, оказали первую помощь, потом санитарка пришла. Но он живой остался, хромал, правда.

Меня засыпало в землянке, я же говорил: снаряд упал. Жалели все, что обед стоял и все накрылось.

К чему эти тросы привязывали?

Тут очень трудно объяснить. Полуторки машины такие были, в то время они служили. Там вместо кузова был барабан такой с тросом. И вот, когда аэростат поднимался, он сам вытаскивал этот трос. Шофер опускал на тормоза и на определенную высоту. Таким образом было. Там же были стабилизаторы, все время носом был против ветра. И в конечном счете, если на большой высоте самолет мог попасть в Ленинград, то такого прицельного попадания уже не было. И что главное: на психику летчика уже действовало, что там тросы натянуты. Достаточно было, если двести метров до троса – то крыло отрезало, а если ближе попадали – там бомбочка перевешивалась, небольшая, восемьсот грамм, большой разрушительной силы, но это уже немецкая сторона делала. Интересно, можно рассказывать долго.

Аэростат обслуживали двенадцать человек. С одной стороны – восемь человек, и с другой стороны – тоже восемь. И каждый обслуживал две штуки один человек, нужно было открыть своевременно, вытащить его, поставить на трос, но это уже техническая сторона. У нас солдат назывался как номер АЗ – номер аэростат заграждения.

Первые типы аэростатов были с запасным полотнищем – оно резинками сцеплялось, а потом уже вторые типы аэростатов без резинок были. А длиной аэростат был двадцать метров. У нас был эллинг. Когда зенитная артиллерия обстреливала, то летели осколки и могли пробить. Поэтому у нас были эллинги такие, обшитые досками.

Когда на заправку несли, газа не было, ну как кулек такой, тяжелый он. Вот представьте: двести шестьдесят кубометров в первый аэростат закачивали, а во второй аэростат – триста шестьдесят кубометров. Два аэростата на одном тросе, чтобы больше вытащить.

Огромные конечно, махины такие.

Штука, конечно, большая. Могло и человека утащить, если один. Например, если остальные отцепили, могло такое быть, по технике безопасности, люди не удержали или как-то.

Сам аэростат выводит целинга и машина. Тут всего двадцать метров. Так что тут и держат восемь человек. А вот эти газгольдеры. Газ для дозаправки доставляли в специальных газгольдерах из тонкого материала. Эти газгольдеры носили на руках пешком. Чтобы поддерживать в аэростатах необходимое давление и концентрацию, их приходилось часто дозаправлять.

(Оболочка аэростата требовала аккуратного отношения. Она была наполнена водородом и боялась механических повреждений, сырости и жары. Газовые заводы находились на расстоянии до 15 километров от некоторых постов. Каждый пост AЗ должен был ежедневно проверять чистоту водорода. Индикаторных приборов для этого практически не было. А командиры постов должны были загрузить аэростаты точно вывешенным балластом и определить подъемную силу газа в этих условиях. Из таких опытных данных рассчитывалась чистота водорода. А воздух мало-помалу просачивался в аэростаты. Когда концентрация его достигала 17 % (83 % H₂), аэростат осторожно освобождали от газа, выпуская его в воздух, и заполняли свежим водородом. http://antikclub.ru/load/club_collektors/istoriceskie_fakti/aehrostaty_nad_leningradom_zapiski_inzhenera_vozdukhoplavatelja/47-1-0-995).

…

Девяносто кубометров водорода вмещалось в газгольдер. А весил он семьдесят килограммов, там небольшая сила была. Так что берешь рукой его, регулируешь.

Налеты в 1942-1943 годах были каждый день.

Потом уже наши истребители даже на таран шли, не пускали их. Обстрелы артиллерийские донимали нас. И бьет то в один район, то в другой район. У нас рядом стояла батарея. Артиллерийская дуэль то, аэростат наблюдения как раз корректировали оба. А потом когда уже в 1944-м году отогнали его, так мир и покой стали и надобность исчезла в аэростатах. Главное, очень много женщин служило, особенно прожектористов, слухачей, связистов и даже были зенитчицы-женщины, зенитный расчет женский. Как начинается зенитная батарея бить, осколки кругом. Мы стояли в касках, и грибок был сделан.

Когда началась блокада, сразу этих заграждений еще не было.

Позднее, конечно, стали заботиться, что Ленинград, культурные ценности там. Там же все было застеклено, и соблюдалась маскировка.

Каждый день сколько было обстрелов! У нас единственный случай, хорошо, что был броневой щит положен, так не пробило, а засыпало нашу землянку около Нарвских ворот, в садике. Мы там и спали и ночевали.

Как утром встаешь, начинаешь. А землянку заливало. Ну, ничего, все нормально в этом отношении. У нас и нары были.

Двенадцать человек там и находились. Полностью расчет, там и начальник, как сейчас помню, старшина у нас Пошехонов был. Командовал и старший сержант Николаев, машиной руководил. А мы все ребята деревенские. Кстати, когда мы в Кабону прибыли, построились все там, выкрикивают, а мы втроем стоим: Малышев Александр и Панонин Федор.

«А вы, – говорит, – как?»

«А мы с ним!» – говорят. Ну, хорошо выручил офицер, который прибыл, поставили в первую сотню, так я шел в первой сотне.

Когда нас уже подвезли к этому месту, там были старики, которые служили.

И вот они плакали – их на фронт отправляли. Это, по сути дела, на верную гибель. А мы вот заняли их место.

У нас вот один был случай, когда Баранова осколком ранило, а так все остались живые. Человеческая жизнь коротка, а там выжили.

День Победы, конечно, народ ликовал. Все истощенные были, но понимаете, сто двадцать пять грамм давали хлеба, и никакой прибавки. Служил я там до конца войны, в 1946 году нас расформировали за ненадобностью, потому что блокаду уже освободили в 1944-м году.

Самое страшное для меня стало уже после войны, когда в Карелию, на посты ВНОС отправили, четвертая дивизия ПВО так называемая. Служили мы, служба ВНОС такая – это воздушное наблюдение, оповещение и связь. Наблюдали мы визуально, какие самолеты летели, потом сообщали в соответствующие органы, там уже принимали меры.

Это же ужас один: там бездорожье, я же на границе был с Норвегией, город такой Кениг, норвежский город приграничный. Я там чуть не пропал. Истощение было тоже.

Я там служил с 1946 года по 1950-й год.

Стоишь на вышке, а бывало, не стояли, определяли самолет по его силуэту, какой курс, и передавали в соответствующие органы, а там принимали меры уже. Женщины в основном были на Белом море.

Короче говоря, служил я с декабря 1942 года по апрель 1950 года.

Демобилизовался в звании сержанта в 1950-м году в апреле месяце. Ну, судьба у меня такая была: два года дали пожить на гражданке и потом снова призвали, присвоили младшего лейтенанта. Да когда два года мне дали отдохнуть на гражданке, я окончил курсы электромехаников, работал в леспромхозе, давал ток электропилам, лес пилили. Там и познакомился со своей супругой, она сучки рубила. Умерла она в сорок восемь лет, на грядках полола и сразу скончалась.

И в сентябре 1952 года я попал на Дальний Восток и служил там уже на офицерской должности. Это 1960-й год, апрель месяц. 1960-м году уволили меня уже в звании офицера – было сокращение на миллион двести тысяч.

Сейчас я уже майор, в отставке, конечно. Идет мне девяностый год.

Защите Отчества я отдал около двадцати лет, и двадцать лет на заводе – вот и вся биография. Леспромхоз, немного торговля.

 

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить истории   жизни. Помочь можно здесь