Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я – Наталья Арсентьевна Белозерова в девичестве Соловьева. Родилась в Калининской области, Лесной район, Мардавский сельсовет, деревня Крапивница в 1934 году. Родители мои – Соловьева Анна Ивановна, а отец – Соловьев Арсений Иванович. -В 1938 году мы из Калининской области переехали в Ленинградскую область.На станцию Бабино, это Новгородская вроде область. Тогда это была Ленинградская область.Сначала мы в Любани были, а потом в Бабино, и в Бабино нас захватила война.
Я помню, как объявили войну. Как мы сначала провожали папу на платформе. Там все провожали своих родных и думали, что это ненадолго. А оказалось – все. В августе месяце к нам уже пришли немцы, нас заняли.
Александра Ивановна дежурила на болоте.
Прозвище Болотный ц-2
Помню, мы жили в казарме за мостом от железной дороги, у Бабино. Мама получила площадь и там мы жили. А немцы бросали листовки, что мирные жители уходите от станции, вообще отсюда уходите. И мы ушли. Сначала в Бабинскую Луку, а потом дальше в деревню Дроздово. Еще мы были маленькие, нас было трое детей у мамы.
Сестра еще была, она умерла, похоронена она в Бабино. Сестра в школу ходила, а мы были маленькие. Война началась – мне только семь лет исполнилось в сентябре, а брату Николаю было пять лет. И вдруг мы утром просыпаемся, или даже не знаю в доме были, выходим, и немцы приехали на мотоциклах. Тут выходят жители, и немцы на мотоциклах стали угощать жителей – закурить дают. Я помню это. Потом мы вернулись обратно в свое жилье на станцию Бабино. И конечно то, что оставили -все разворовали. Машинку швейную украли. Что было нужно кому – то взяли. И так мы жили в Бабино до 1943 года. Сначала мы жили в казарме, а потом немцы выселили нас ближе на станцию, в двухэтажные дома. И в одну комнату поселили пять семей.
Да, в одной комнате пять семей, на кухне семья жила и здесь четыре, по стенкам кровати стояли, а посередине стол. Есть было нечего. И мама на санки складывала вещи и в Чудово возила. Свезла она тулуп папин был. Как бы еще с деревни, хороший тулуп. Взяли, конечно. И за него дали мешок пшена. И мама привезла, это она с Бабино в Чудово ездила, и привезла.
Поезда не ходили тогда. На санках, пешком. Там как не знаю дорога, как она шла. А второй раз она ездила, может еще какие – то были вещи, я не знаю, потому что мне было семь лет. Валенки были белые такие и с заворотами. Несколько их было мужских валенок. Что – то выменяла. Вот это ели. Потом мама работала на линии, на железной дороге. Меняли шпалы, рельсы. Работа была тяжелая. Из – за жилья только. Не было жилья, брали только на такую работу. А папа работал на Георгиевской. Там была колония, поэтому отправили то. Одно письмо получили, что доехал до Ленинграда, бомбили, но доехал до Ленинграда. Его отправили в Свердловск с заключенными. Ну, вообщем, отец просил, чтобы семью с собой взять, а ему сказали: «Если бы была одна жена, тогда можно взять, а так как трое детей, нельзя!» Не взяли. А в 1942 м году он сам думал, что мы погибли, потому что писал он на контору в Бабино и нам писал, а ответа не было, а мы были в оккупации, а он не знал.
Он был в Свердловске. И бабушка письма писала, я показывала их, мамаше он писал, свою тещу он так называл «мамаша». Ну, а те тоже ничего не знали. И он говорит: «Иду мстить врагу, что семья погибла моя». И он погиб в 1943 м году в сентябре месяце. Он был ранен два раза. Раз была нога прострелена. Не знаю, лежал в госпитале или нет.
Писал, что из боя не вышел, осколок в боку.
Мы жили до 1943 года в Бабино, а в 1943 м году, сентябрь был или октябрь уже начинался, наверное, сентябрь, потому что нас согнали всех в Бабино. Там бывшая школа была. Согнали нас туда и сделали дезинфекцию всем. Баня и жарили одежду. И сказали, чтобы в карманах ничего не было. А свечки были, и оставила в кармане я немецкие свечки. Оставила, а свечка расплавилась. И у меня потом пальто как застыло, колом было. Одеть было нечего, ну что делать. Немцы подъехали на подводах. Сидели в касках, бляхи у них одеты были на цепях. Как бы кучера были немцы, нас повезли грузить в вагоны – телятники вагоны.
Нар не были в этих телятниках- просто навалом. Свои вещи там какие, что было на своем сидели. И окошки маленькие закрывали. Вот нас повезли. Да погрузили нас туда. Все забирайте! Мы даже кровать взяли. Была кровать до войны никелированная, с шарами такая. Потом у нас была капуста засолена, бочонок такой. Что можно было поднять, тоже взяли. Даже зерно у нас было. И зерно взяли- ячмень. Потом мама в Литве ячмень на мельницу возила, его ободрали, и получилась перловая крупа. Повезли нас, и мы не знали куда – нам не говорили. Плессу проезжали, смотрели в окно и прочили, что Плесса, кто взрослые то.
Много было детей, так мы в вагоне полный состав, Бабино вывезти столько надо было.
За один раз все Бабино не вывезли. Сначала молодых девушек увозили в Германию на работы. Тех хочешь -не хочешь, давай. И нас не оставляли. А потому что немцы стали отступать. Поэтому и вывозить стали и Бабино сожгли. Там ничего не было.
А Тосно осталось, Саблино осталось, Поповку разбили всю. Нурма осталась, а Пеньдиково, говорят только один дом. Жоржино тоже сожгли
Горки. Кто – то говорил, что здесь работали уже минеры. Тоже пол Нурмы было, много домов сгорели, потому что плохо относились тоже.
Ну что мы приехали. Куда -мы не знали. По дороге случился пожар. Немцы ехали в первых три вагона. Там уже загрузка была. Немцы сами ехали, солдаты, и у них была солома. У нас не было ничего. Видно пили, гуляли и вагон загорелся. Отцепили вагон. нас то убрать вагон. И потом ехали, но по дороге где-то останавливались и давали баланду. С котла баланду наливали, чтобы кормить один раз в день. Ну где – то там едем, едем, вот остановили, даже не знаю, где останавливали, что в туалет надо было. Не помню этого. Потом привезли на станцию Таганроги. ( Таураге???)
в Литве, разгрузили нас. И тоже был там санпропускник. Здание такое, там проходили или осматривали нас, что-то было такое. А потом этим литовцам приказали разбирать людей, в работники. У нас уже сестры не было. Она во время войны умерла, похоронена в Бабино на кладбище. Мы ездили, плиты купили, могилу обложили. Рядом, я запомнила, был мужчина пожилой похоронен. У него памятник, но это довоенный. И вот мы там сидим, уже вечер, темнеть стало. Всех разбирают, у кого рабочая сила смотрят. А у нас мама и мы маленькие. Мама взяла еще девочку Нину. Ей, наверное, было четырнадцать лет. Они с сестрой. Отец умер до войны, а мать убило осколком. Деревня была рядом, и они ходили побираться с других деревень. Мама предложила. Самим – то негде было спать. Мы втроем, потом стулья подставляли. И вот Нину мы с собой в Литву взяли. А другую девочку, ее сестру Любу, ее взял Николай Николаевич. Мастер был, который работал на линии. Но этот мастер был связан с нашими, но взял ее. А потом не знаю, куда он делся пропал или что. Но Люба живет в Бабино. Мама ездила после войны.
И нас, в конце концов, забирает хозяин. Погрузились, едем. Думаем. сколько же мы едем, сколько же времени едем.
На телеге едем. Все погружено и мы на вещах едем. Его спросим, а он по – русски ничего. А мы по – литовски не знаем. И вот он нам помашет руками, что столько то. Оказывается ехали за восемьдесят километров. Приехали, на хутор к ним. Всю ночь проехали, а приехали только к вечеру. Смотрим, на грядках малины ягоды висят, и в огороде кое – что есть. Выделили нам маленькую комнатку. Здесь кровать и Нины кровать, а мы, то уж втроем с мамой. Ну вот, у них пожили, пожили. И видно как бы бедный хозяин, и нас отдали к другому хозяину. У этого хозяина было четыре коровы, а у другого семь или пять коров, не помню уже. Мама коров доила, и лен трепала, наряд давали. А мне было уже девять лет. Я на кухне была: картошки набрать, картошку на пруду намыть, начистить, а потом тереть на терке. У них там тертая картошка и такие противни. И запекали с салом, с мясом со свиным. Посуду мыла, надо было убрать на столе все. У хозяина были двое детей. Маленькие дети – девочке было шесть лет, и мальчику четыре – пять лет, может девочке к семи, Ирэна и Альбинок, я их помню. Хозяева, когда уезжали, напекут печенья и нас позовут: «Идите сюда!» . Посмотреть за ними, поиграть. А они уезжали по делам или в гости, нам не докладывали. Мылись хозяева в бочке. Воды нагреют, чан такой большая бочка, и детей вымоют, а потом сами, по очереди. А нас как разместили: был курятник, этот курятник отгородили, наделали домики. Куры там неслись, штук пятьдесят кур было. А мы мылись, мы ванну с собой привезли, детские оцинкованные ванны такие были. Правда они нам и плиту сложили
Утром встанем , мама на плите воду грела, нас мыла. Потом мама на рынок сходила, двух кур купила на рынке, это за двенадцать километров, чтобы свои были яички. Мы хоть и ели за одним столом, ну чтобы как свое было. Ну, вот до Пасхи дожили, и нас на комиссию в Лавково. Даже по карте я смотрела: Лавково есть, и Таганроги, восемьдесят километров, а эта деревня Сельвястра, этот Танкус. Тот был хозяин Метскус, а этот отвозил.
С Литвы нас опять на комиссию. И там была девушка и немец в форме: комиссия была. Посмотрели нас, мы там отъелись в Литве. Посмотрели: «Гуд, гуд!» Мы Нину не брали с собой: «Не надо!» Мама одна и нас двое детей, а та была подросток. А Нина так и осталась у того хозяина. Нас отдали, а ее оставили, как хотели, так и делали. А когда нас уже увозить, мы тогда Нину тоже с собой забрали. А в Германии у нас фамилии то разные и нас разделили. Нину, не помню Иванова, наверное, была, а как отчество не знаю. А потом вроде Люба сказала, что Нина замуж вышла и вроде в Польше живет, а так не знаю. Да, нас отправили опять. Куда повезли, мы не знали. Литовцы не сказали. А нас в Германию. Привезли в Германию, сначала нас в лагерь, город Бранденбург. Нас выгрузили там на берегу озера. Еще закрыт лагерь. Нас на берегу озера и как парк такой, как дорожки беговые были .
И нас потом в лагерь. Мы были три месяца в лагере. Ну, с Литвы мы там все меняли, какая там продажа, за это сухарей насушили мешок. Взяли с собой. И приказали, взято то, что можно в руки взять. И все. И даже самовар был. И взяли кровать и самовар. Что давали за что, не знаю. И даже ляшка солонины была. Пока мы были три месяца в лагере все съели и сухари и мясо. И нас распределили под Бранденбургом выращивать спаржу. Такие поля. Маме выдали «пантины» такие, деревянные подошва, а сверху брезент, дали корзиночки, как в универсамах были металлические, такие длинные ножи и лопатки. Инструмент в общем. А там грядки такие из песка, а песок раскаленный. Мы раз побежали к маме, до половины добежали и не туда и не сюда, жгет как на сковородке. Ну, мы уже обратно побежали. И так сказали, что идите и торчат спаржи и надо ножом проткнуть и вырезать такие длинные спаржи.
Это был май месяц. И вот целый день на солнце жарятся, делают спаржу. Обратно идут- уже другие торчат. Спаржа выросла уже. Ну, там побыли, сезон кончился, и опять нас в вагон. Зеленые такие вагоны, как после войны ходили такие. Посадили, свезли на какую-то станцию. Куда назначают, видимо и туда везут. Привезли, а нас там уже встречает Стах – поляк. Лошадь запряженная, у них же телеги широкие и на резиновом ходу. Погрузились и он нас привез, где наши уже освободили, тоже Бечер. А Бечер этот, он сам из Берлина, а там был как в аренду участок.
Участок же большой, там восемьдесят душ рабочих было. А у меня фотография, как раз Колька болел, простуда на губе у меня была и он болел. С мамой мы в бараке. А мы пошли и нашли место – фотографировались. Это Фроська, моя ровесница. В общем и вот мы там жили. Мама работала, их увозили рано. А мы там находились. Я нянчила двоих детей и девчонка эта орловская, тоже двоих детей нянчила. Родители работали, а мы нянчили. В ясли не брали, потому что они мешают. Это лежачих детей в полуподвал. Это были ясли детские. А наши ходячие были и их нам отдали. Мальчишки гусей пасли. Нас за молоком для детских яслей посылали: дадут мне талоны, деньги за молоко и фляги такие и мальчишек дадут двоих. И идем в город. Город был в полутора километрах от нас, город Ратна. Жили в бараке. Я на втором ярусе. Брат на втором поспал всего одну ночь, и потом описался. И все на маму. Потом с мамой внизу спал. На нарах спали.
Сифоны закрывались так плотно, на присоске на такой, как сифоны с резинкой. Мы их не пили, не было такого никогда. Идем, руки уставали, несем, литра по два с половиной было. Так несем, в канавы свалим, а потом поднимаем и дальше несем. И продавцы уже нас знали. Знали, что я за старшую, хотя там вроде мальчик был постарше.
Не знаю, все мне как то доверяли. И вот хозяин, когда хороший был хозяин – немец, принесет кошелку как из универсама: там виноград, яблоки: «Наташа, раздели!» И я уже делила всем. Ну тут же все ели.
А одежду мы, чего – то носили. Все свое было. А потом под конец привезли на подводе вещи как секондхэнд. Там выбрали как раз. У меня был сарафан такой красный. Я как раз в нем на фотографии. И кофточка такая была нежная. Представляете, ехали, когда обратно, нас в Минске обворовали. Колька уснул, и разрезали мешок, все вытащили. А мама всю ночь не спала, а нашла место под лестницей, а ночи то холодно, в мае ехали. Целый месяц мы возвращались обратно на металлоломе ехали. Ой как вспомнишь. И вот там и бабушке было платье приготовлено шерстяное длинное, мама маме своей. У мамы была бабушка. Я потом жила у нее после войны. А вот Лена, мамина сестра мне ровесница. Такая же. Вот она в Выборге и сейчас живет. «Ну, отдай Лене и сарафан и кофточку!» И я сняла и отдала. Потом платье было немецкое на мне. Как то красиво было сделано, как вафли.
Мы ехали, смотрим уже Чудово, потом Бабино проехали, Бабино сгорело, нам некуда. И проезжаем. Мы же не знали, что отец погиб. Проезжаем Георгиевскую- тоже ничего нет, пепелище. И так до Тосно. В Тосно привезли и у водокачки нас разгрузили. Семей тридцать было. А нас довезли до Луги. Мы попали в Лугу. По моему Куприянова была такая из Тосно. Она завербовала маму на торф. Маму и всех кто приехали. А как они попали туда, друг друга не знали, и тут все очутились здесь. Все вот друг друга не знали, потом познакомились, стали как свои. Тоня Столярова, они же тосненские, а попали сюда в Нурму. Тетя Настя ушла в Тосно, а они так и остались, она и сестра Маша и Люба Пекунина, Кривенко тоже тосненские, Черняковы тосненские, сзади то Черняковы.
Помню , когда приехали в Нурму. У водокачки мы побыли
Да, помню, нам сказали, что придут платформы. В Шапки за песком они ездили. Грузитесь на эти платформы и была договоренность в Нурме остановить у переезда. Станция то была там, где сейчас развилка. Туда же ходили на поезд- ездили в город. А потом сделали здесь. И вот мы на этом пригорочке. Все чистенько было, так хорошо. А сейчас все набросано, мусор бросают. Разгрузились и сказали, что в школу туда. Ну кто – то останется здесь. Туда идем, несем. Какие шмотки у нас оказались. Перешли в общем. А вот тетя Женя была Курцева , здесь жила, у нее дочка Эля была, мне ровесница, на полгода постарше и Юра, он с 1939 года рождения. Тетя Женя сначала на торфе работала, а потом в магазине работала. Хлеб, наверное, продавала. Какой то спирт был там. Деменков, приспособился к ней, провожал, и спирт пили да разбавляли. А потом они как с офицерами познакомились, молодые были, грамотные, образованные. Офицеры загрузили их в вагоны. Спали на вещах. Мы то принесли бревешки, когда в городке жили. Ну вот, бревешки, доски положили, да мама палатку нашла в лесу, сеном набили и так у двери и спали втроем. Так вот отца пальто возили суконное пальто с котиковым воротником. Так мы оборвали весь воротник, когда спали, ногами то. И вот я у стенки, Коля посередине, мама с боку.
Сначала в помещение школы отвезли. Мы там побыли, а в школе окон не было. Марлевые такие дали простыни, что закрыть хотя бы окна. Без окон была школа. Ну, там, у немцев была сделана сцена, доски были опаленные, обожженные такие и настилы были сделаны вот так вот, на таком расстояние от пола. Двадцать сантиметров от пола. И тоже обожженные, гладкие чистые и вот мы на этих на настилах. Все кто там занял, с нами были рядом, помню.
Были тетя Фруза с Валькой Хромылевым, на сцене Волковы заняли, Тоня Столярова, Тамара Уткина. Сцена была в большом зале, где был класс, там третий класс учился.
Как в первом так мы были разделены. А для учительницы как пристройка была. Там Кучеровы приехали заняли и тетя Нюра жила со своим сыном, вроде уборщицей потом была, Свешниковы фамилия, Володя Свешников, он был Чугуновым родня, Галины Чугуновой, а этот Володя ее или двоюродный брат, там тоже жили.
Мы только лето в школе прожили, а к осени, школу надо подготавливать. Мы начали учиться в Ковалевом доме, который сгорел, у Тамары Беляевой.
01 сентября 1945 года мы пошли учиться в дом Ковалевых. Он тогда одноэтажный был. Такой высокий, большой. И класс был большой. Первоклассников было много, наверное, сорок три человека. А вот четвертый класс, впереди была комната там учились.
У нас были две смены, потому что как народу много. А потом появились Ковалевы. У них тоже была комната. Володя там лежал в этой комнате, у него был туберкулез ноги.
Мне в сентябре исполнилось одиннадцать лет. И я пошла в первый класс.
К этому времени я читать не умела. Мама то не грамотная, да и где учиться было. Но буквы знала.
Учебники нам дали, мы же не могли негде их взять. Тетради – палочки, крючочки писали.
А парты были столы такие, столы были.
А потом в ту школу перешли.
Печку сделали, стекла вставили. Вместе печки цистерна была.
Потом у нас такая же была цистерна, где мы жили, вот сюда нас поселили в поселке.
Диаметром почти больше метра.
Мы там все облепимся, чтобы погреться.
Первый учитель наш была Вера Игнатьевна. Она сейчас где-то живет, в Рябово или где – то за Тосно. А потом она была в положение, видно ушла в декрет. И вместо нее приехала Раиса Николаевна. Вот я у нее училась в 1947 году – у Раисы Николаевны Литвиновой. Это Тамары Чулковой, двоюродная сестра, матери их – сестры.
Тамара к ней и приехала Чулкова, и она ее привела в клуб и познакомила с Толей Чулковым, а Толя Чулков был Лиды Ковалевой брат.
Да, родня. До четвертого класса я училась хорошо. Второй класс конечно на пятерки.
В школе я дружила с Лорой Мишиной. Была тетя Катя, мама с тетей Катей дружила. Все ходили по узкоколейке и пойдут как в обнимку. Идут так по узкоколейке. С Лорой, за одной партой сидели к ней. Соперничества не было
Одеты кто в чем. Я не знаю, откуда одеяло было суконное, и мама мне брюки сшила. А подстригла до лысого. Как приехали – столько было вшей. Мама сначала как бы так смотрела. На улицу выйдем, искала в голове. А потом она меня подстригла и на траву счесала стриженную голову. Столько было вшей! В школу пошла – волосы уже отросли немного. Не было косичек.
В школе было холодно. Какое отопление?! Цистерна стояла вот такая, ее Наталья Федоровна Спиридонова топила, приходила. Затопит, а мы все как тараканы, все к этой цистерне греться, и я платье подожгла. А потом уже здесь материал давали, мама на торфе работала и давали то сатин, то ситец. Так у меня было два одинаковых платья, одно было прямое, а второе как клешем. И в этих платьях в Тосно то и ездила на переменку. Потом жакетка была. Спиридонова бабушка сшила, Надежда Федоровна.
После войны мы голоду хватили. В войну то мы не голодовали. Карточек не давали, сельская местность. На мамину карточку втроем. Вот как было жить, как выживали? Так я уже : «Мама, отпусти меня к бабушке!» Думаю, там то хоть картошка есть. И молока там. У бабушки, у маминой бабушки, коровы не было. Она одна жила в мамином доме. Мама дом не продавала – пусть бабушка живет. Мама очень любила бабушку и мама любила, что она даже из последнего ей посылала. Та даже выйдет на улицу, и молиться за маму. Тяжелые были времена.
Мы приехали сюда, столько было крапивы кругом, такая крапива. Но не мы одни – все щипали, все съели. Суп из крапивы. И если было постное масло- капнешь масла и крупы бросали. Пшено, другого не было что ли. И в котелок налью и иду к маме на болото – несу обед.
На улице кирпичи клали и так варили.
Два кирпича положим, поставим, на щепочках варили, не было плиты. А потом здесь, когда были в поселке, там и плита сложена, на плите варили. А в городке жили две семьи: тетя Женя Курцуль и у нее двое детей, и мама у нее была, бабушка. Вместе жили, а мы тут так. У них вещей было много. Весь перед был занят, на вещах спали. А в школу как приехали: у них ванночки были такие эмалированные: эти ванночки как тушенкой залиты и салом, жиром таким.
С Германии их так отправили, офицеры военные, какие – то пульманы.
А мы то ехали на металлоломе, а потом пересаживались несколько раз.
Мужики то лезут через головы. А мы- то все стоим- когда можно будет залезть? А придем, когда все занято. Да не потерялись, как мама все это. Маме было тридцать пять лет после войны.
Урок сорок пять минут. Если в туалет кому- надо то руку поднять .Туалет на улице был
Ходили с утра в школу, во вторую не ходили.
Дома мы уроки делали с коптилкой, потом уже нажили лампу.
И вот когда жили много семей в пристройке , к бараку была пристройка, где мы прыгали на ящиках, а в них оказались минометные мины. И мы не знали, что в ящиках полные закрытые мины.
Большой был барак. И там было много комнат наделано. Потом даже были сделан красный уголок. А поначалу был клуб и к клубу был пристройка и в этой пристройке мы жили. Черняковы жили, у них дети были. В город она их возила, в ясли или как, на неделю, а на выходные брала. Привезет, и эта Ленка с 1945 года, ну там год с чем – то ей было, всю ночь орет. Почему орет? Клопы. Она свеженькая приедет и на нее клопы. А мы то уже привыкли.
Да клопы были. Один раз наломали траву такую – блохи боялись ее, наломали этой травы и хоть уходи, столько было блох.
Ну мы дружили все вместе, а потом стали подросли, стали в клуб бегать. Кино стали привозить в клуб, в кино ходили. Раиса все гоняла, чтобы не ходили никуда, на танцы там, ни в кино. А у самой было три дочки и от разных отцов, все фамилии разные, я уже с ними не училась. А в 1949 м году я еще здесь заканчивала, нас в комсомол приняли. Вот Коля Смирнов… В Тосно пешком побежали в комсомол вступать. В исполкоме нас принимали в 1949 м году.
Это я четыре класса закончили и нас уже приняли в комсомол. Года то, какие были. Нам было по четырнадцать – пятнадцать лет.
Вот нас приняли, вопросы задавали нам, мы отвечали.
Это в исполкоме было, где старый был исполком.
Поначалу пионеркой была, занимались мы, делали спортивные пирамиды, выступали.
А выступали в клубе. Самодеятельность была, Наумович Антонина Михайловна вела.
Кружки были, занимались, выступали. И ходили там кофточки такие, чтобы хорошо одеты были. У мэровой жены, у Лиды, она с Лидой Петровой дружила, и у них были одинаковые кофточки, платье хорошие такие, давали нам.
В начальной школе, на переменах бегали пока тепло. В летнее время бегали, играли в третий лишний, и в лапту играли. Ну, в лапту меньше, а так третий лишний, пятнашки, так побегаем. А то нам очень не хотелось бегать то.
Голодные были. А потом карточки отменили. В Тосно на поезде ездили. А потом уже после меня сделали там интернаты в Тосно, а потом уже некоторые в Шапках учились
В Тосно я училась с 1949 года. В школе на Боярова
Была двухэтажная школа и даже помню, Валентина Ивановна директор была. Муж был ботаник у нее, такой симпатичный.
Анна Ивановна была учительница . Очень хорошая была учительницы по русскому языку Нина Кирилловна.
А потом ее не стало, и в старших классах была Белла Михайловна. По французскому была Эсвир Израилевна, она была еврейка. К нам приезжала, мы молоком ее угощали козьем. Пристроечек была такой уже с этой стороны, да четыре квартиры, тетя Шура напротив, с северной стороны мы, потом Каширины были, Лоры сначала была комната, они уехали в Поповку, тетя Катя взяла расчет, тетя Женя Курцуль за стенкой, а потом им дали.
– Тамара, Юра Ковалев с ней учился, Юрин брат, Юра с 1933 года рождения, а брат с 1938 года или с 1939 года. Потом два брата с Шапок у них учились, потом Витя Кучеров с шапкинскими попал, учился, Нины Кучеровой брат, Сафроновы.
Ну конечно, и другой раз в лес уйдем, придем с леса, поедим и спать, такие усталые, ну за маяк сходим в лес, да еще корзинки несем с ягодами. Придем, и тут Антонина Васильевна Банкова: «Вот Наташа, будь готова к собранию, к президиуму!» Только придем, ноги помоем, и тут вечер, поедим, гармошка заиграет, и мы побежали. Танцы были на площадке, прямо на улице ,где сейчас магазин.
Пятачок такой был. Этот домик был как теремок и когда приехали Фенины, этот теремок они забрали, увезли, сделали домик для бабушки.
Мы в теремке в этом жили. В пристройке фельдшер жил, Алексей Васильевич, симпатичный такой, военный, и он дружил с Ниной Кондратьевой.
Я в Тосно закончила шесть классов.
Вот в седьмой пошла, а потом я попала в больницу, операцию сделали аппендицит и сказали, чтобы не прыгать. У нас же не было платформы и с поезда надо было прыгать. И так дома побыла, а потом уже в ноябре устроилась на работу, мне было семнадцать лет.
Ходили перекапывать картошку весной.
Это в 1947 м году. Пошли мы с братом перекапывать картошку. У меня была лопата, у него корзина, и у меня корзина под картошку. И с нами Кучеров Виктор пошел. Тот с лопатой и с корзиночкой. Ему то не очень и надо, потому что он был один.
Они покопали, и говорят : «А мы пойдем домой!»
А я говорю: «Я останусь еще, покопаю!»
Они ушли, на меня тоска напала, не знаю как у взрослой. Какая – то обида, что отец погиб. Стало все вспоминаться. И я пойду, думаю. Пошла, дошла до ручья такого сзади Нурмы.И растет такая широкая осока, вытащишь, а там белые такие корни толстые.
И так откусила, и думаю, наверное, не надо. Иду и смотрю- корзинка валяется и картошка. А где сейчас у Вали Беловой загорожен участок, Устиновы жили. А в этом доме была столовая, и там хлеб продавали в 1947 – м году. Привозили хлеб. А люди уже ждут, толкаются, когда машина приедет с хлебом. А хлеб- буханки по три килограмма, такие здоровые. А ножик, такой как мясо рубить, большой. Не нож, а не знаю что. И его в воду макали и резали хлеб, чтобы не налипло. Ну, отоваривались на два дня обычно брали, чтобы не каждый день. Люди то увидели, что на поле кувыркаются. Сзади, как к Вали Шпаковой, уже Гладкое. Слыхали, что-то взорвалось, ямка небольшая. Я то далеко. Я услышала, что-то охнуло. Иду, смотрю, а потом иду на переезд. Их на переезд притащили, а это где Кекконены, по этой дороге. Как раз аллея была и березы были, и матрасы положены. Уже лежат на носилках. Пришел паровоз и их на паровоз.
Кучеров, сейчас у него нога болит, у него вырвало мякоть, а Кольке все кости перебило, и здесь перебило, и в этих местах раздробило, второй раз лежал в больнице, ему осколки доставали, кости. Их увезли, и мама поехала. В Тосно в вагон погрузили, довезли, а там уже скорые встречали. И как приеду в город, скорая заорет, и у меня сразу вспоминается, плакать даже хочется.
По Песочной где – то, ну и вот, клюкву продали, и у мужчины купили пшеницу, и вот эту пшеницу насушили, ходили к Лаури. Сейчас учителя там живут, купили. Рядом Любы Копейкиной дом. Володя Лаури был, он продал дом, только продал и умер. Он в Новгороде жил, закончил институт, был вроде даже начальником цеха. Такой выхоленный был, хорошо выглядел, мы с ним танцевали, любил он вальсировать и все меня приглашал. Ну, так хорошо, ни с кем не было конфликтов, что бы ругались или там чего- то такого, нет.
5 класс Тосненской школы. 15 учеников из Нурмы
Мама ему говорит: «Василий Кузьмич, как там моя учится?»
А он «Анна Ивановна, не беспокойтесь, инженером будет. Честное слово, не вру, что хорошо учится». И он нас приглашал, и мы ему тетради проверяли, соберет нас девчонок. Хороший был учитель.
Он после войны, нам казалось, что он уже старый. И вот они потом сошлись они с Литвиновой.
Федорова она вообще в Тосно жила. И она взяла, Веру Новикову. Она тоже училась в классе, где Света Наумович в этом классе.
Снаряд взорвал, Мишка Ковалев. Сейчас Ольгин муж.
Он бросил как раз, когда коровы шли, и дети играли на улице в мячик. Верка искала мячик в канаве, и ей попал в мягкое место вот сюда, осколок. Боря, Геннадия Козлова сидел на пне и ему в живот, в живот и кишки выпустило, довезли до Саблино, и света не было, с лампой оперировали. Умер он. Тетя Ксения, Раи Кравцовой, сидела мать на крыльце с Ирой, с дочкой.
Сидели на крыльце в обнимочку. И Ире попало в висок – насмерть. А тете Ксении ноги ранило, лежала в больнице. Вот Иру хоронили, тетя Ксения лежала в больнице, Ире было лет семь.
Этот была минометная мина. Он принес и бросил. И коров гнали. «Сейчас,- говорит он, -сейчас консервы наделаю!» А в деревне были настланы такие доски: две доски, с одном стороны и с другой, машине чтобы проехать. У немцев было сделано, и гвозди были забиты со шляпками. И вот уже наши все обносили, а делать никто, ничего не стал. Потом по грязи ходили, пока дорогу не сделали.
И он попал миной головкой в гвоздь и рвануло. Мы то прибежали отсюда. Мы жили в теремке тогда. Прибежали, уже машина стоит. Тетя Вера на машине, мать Мишкина. Мишку то подают, а у него нога раненая, а другая болтается. Одну ему отняли, а на другой была вставлена даже пружина. И вот их на машину погрузили, кого можно было, раненых: Веру, тетю Ксению, Женя был Новиков, а Колька его по-другому назвал. Комар по моему? Ну, в общем увезли на машине, а там потом сочинили: что он шел за хлебом, уже был вечер, коров гнали со стада, коровы прошли видно или не дошли. Этого не знаю.
