< Все воспоминания

Игнатьева (Гончарова) Нина Артемьевна

Заставка для - Игнатьева (Гончарова) Нина Артемьевна

Война началась, когда она жила в Ленинграде.

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я, Игнатьева Нина Артемьевна, девичья фамилия Гончарова. Родилась в 1939 году в Питере. Мать умерла в первый год блокады, а отец – в первый год войны. У меня была тетушка, мамина сестра – Медева Евдокия. И, видимо, когда мать умерла, она меня забрала к себе, она жила на Большой Охте. А потом мы ездили с ней на Ржевку, и моя тетка говорила: «Ниночка, это твой дом!» Она была опекуном, я постоянно была у нее дома, она брала на выходные. Другие ребята не уходили, а она меня на выходные брала. Ну, если двоек не было, то брала. Большой был детский дом. На Лесном проспекте он был. Когда на выходной приезжала, кольцо двенадцатое было около тетки моей. Я садилась и ехала до конца. И там же было кольцо около детского дома. Я спокойно садилась и выходила там. Народу в детском доме было очень много, спальни были очень большие. И маленькие, и большие дети все вместе были. Малюток, конечно, не было. В общем, наверное, школьники были все, с первого класса, может быть. Я не знаю, с какого класса в интернат я попала.Зимой мы ходили в мальчишеских шапках, а так в платочках ходили. Тут показывали детский дом, я сыну говорю: «Вот так я ходила». И до 18 лет все ходили парами. И в театр, и в баню – все по парам. Сперва было плохо, кормили плохо. Нас не обижали в детском доме, не отнимали еду. А нечего было отнимать. Давали сперва понемногу, даже когда война кончилась. Я помню, к тетушке на выходные приезжала, я даже помню, у них на Охте там не Нева, а канал идет. У них там дом стоит почти рядом с этим каналом, сараи даже были. Огородики были, картошка была. А картошку собирала мороженную. До сих пор помню этот вкус. А потом она знаете, что делала? Она работала в колхозе. Сейчас это Всеволожский совхоз, наверное, был бы. А когда она брала меня на выходные, вспоминаю: идет дождь, а такие плащи были – дождевики. Она закроет меня им, я сплю под дождем, а она работает. Ходили с ней обедать. У нее были талончики после войны. Например, если по выходным ходили в столовую, был талончик. Но я не замечала, платит она или нет. Она похлебает гущу, а остальное мне отдает. Даже по выходным уже после войны: «Ниночка, сходи за детским молоком». Тоже был талон. А знаете, недалеко от Смольного львы стоят, там была кухня молочная. Бутылочку молока дадут. У меня в кишечнике язвы, мы жмых постоянно грызли, грызли. До сих пор вспоминаю баланды привкус, какую- то баланду на обед давали ей, она тоже со мной делилась.

Медева Домна Алексеевна (Евдокимова) – тетушка и Нина Артемьевна
Санкт-Петербург, 1945 й год

Наш детский дом в блокаду не вывезли. Я всю блокаду в Ленинграде была, тетушка тоже всю блокаду была. А я один раз, когда на выходные приехала, гадость тетке сделала. Мы жили на втором этаже, а внизу мальчишки бегут. И они кричат: «Нина, дай что-нибудь, мы тебе картошки кинем вареной в окошко!» Как сейчас помню. Я выкинула ее медаль за одну картошину. Как он меня била! Между ног меня зажала и давай бить. Я не понимала, что это ценность, я не знала этого. Они кинули и говорят: «Нинка, ты съела, да еще и обоссанная!» Парни-то эти надсмеялись надо мной.

Бомбежку я помню, помню, как баба Дуся моя на крышу лазала тушить. Бомбили, да. А вот где мы жили на Охте-то, такого разбомбленного сильно не было. Я только помню какой-то завод был разбитый, мы туда бегали за красками акварельными. Они же сладкие, еще на меду были сделаны. Мы их сосали, как конфеты. А потом получше стало после войны в детском доме. В войну то, баланду давали, бедно кормили, немного давали всего. Мы в блокаду в кукол играли. Сами делали кукол себе обыкновенных из тряпок. Мальчишки, может, какие-то деревяшки или что придется, машинки делали, колесики. А я куклы. Это мое любимое было дело. А постарше стала, другой раз делаю-делаю. Приеду из детского дома, когда мама возьмет, это я так опекуншу называла. Я говорю: «Мама, красивые куклы?» Она говорит: «Нина, красиво! Так красиво. Перед красивый, а задница голая!» Я спереди наряжала, а сзади связывала по-всякому из любых тряпок. С нами играли и занимались, все с нами делали. Никто никого не обижал. Я мертвых детей никогда не видела. Может быть, их куда-то увозили, хоронили. Особенно как-то не умирали, но точно я не могу сказать. С первого класса мы уже сами все за собой убирали и мыли, нас к этому приучали.

 Праздники делали, военные какие-то подарочки другой раз приносили. На новый год чего-то делали. Подружки у меня были, Женя, например. Мы вместе приезжали к тетушке и все втроем лежали. У нее кровать большая, на ней она, я и Женя. Все вместе лежали, чтобы теплее было. В доме холодно было. Гуляли на площадке. Если, например, в баню, то парами ходили. На концерты какие- то после войны уже стали водить.

Нина Артемьевна с сыновьями пос. Георгиевское, 1963 й год

Война закончилась – бегали, радовались. Все радовались, что война закончилась. Помню парад. Мы сами выступали на параде. На машине снимали борта деревянные, пирамиды мы делали на этих машинах. Машины медленно шли. Еще помню, мы на улицу выходили, а там был магазин. Меня все время отправляли как цыганочку: «Нина, постой около булочной». Мне все давали. Я и не просила – стою и все. Люди добрые давали, если что-то есть, а мало самим, так отломят чего-то или подадут. Меня все время так подставляли. И в детском доме подставляли. А в детском доме уже после войны мясо появилось. Чтобы косточки дали или еще что-то: «Нина, ну сходи, помой посуду!» На кухне помою посуду. Хлеба-то мало было, а если даже какие-то корочки были, их тем давали, кто посуду моет. Может горсточку дадут или еще что. Вот, например, если идем куда, когда уже стали постарше – в первом, втором классе уже разрешали выходить. Идешь, а там кто-то ест. И думаешь, хоть бы кинули огрызок или что, свободно подбирали. Какую-то копеечку найдешь, потом за копейки чечевицу брали, а потом ели ее. Она твердая, но мы разжевывали и ели. Есть-то хотели. Она размокнет, и разжуешь. Так и жмых грызли, там же отгрызть надо, а то одна шелуха подсолнечная. Так у меня сейчас все на свете со здоровьем. Жмых давали лошадям. А как я поеду в колхоз с тетушкой, там наберу этого жмыха. Так не разгрызешь, а эта шелуха от семечек е острая. Очень страшно это. Сейчас вот цветет огуречная трава. Мы, бывало, соли возьмем, разотрем с солью и едим так эту траву. Вместо огурцов ели даже. И подорожник ели.В театр потом стали нас водить. А у меня была еще воспитательница очень хорошая, почему она меня полюбила, я не знаю. Она и говорит: «Нина, ты скажи маме, что будет выходной, я тебе к себе возьму». Она меня к себе брала много раз на выходные. Тетя все, что надо, старалась покупать. Я ее мамой называла. Воспитатель, например, говорит: «Скажи маме, чтобы карандаши купила!» Так как она опекун, должна была покупать. Не требовали одежды или чего-то дорогостоящего, а карандаши просили. А я еще думаю: «Чего это она мне и пояс покупала для чулок, какую-то кофточку»? Я такая нарядная приходила. А еще вспомнила, после войны появился хлеб круглый, большой такой. Она его, как конфетки, приносила. Целый она не приносила, нарезано кусочками было.

Муж Нины Артемьевны – Владимир Иванович Игнатьев справа.
Учеба на тракторе в Ленинграде,
1958 й год

Я помню, очень часто болела, с ногами было плохо. В третьем классе я заболела менингитом, и меня после лечения отправили в интернат, чтобы менее сложная программа была. В школе тяжело было. Самые большие задачи решить не могу никак. И нас человек десять из детского дома отправили в Евпаторию. Воспоминаю до сих пор море. И вспоминаю, как кормили хорошо, и фрукты были. Был республиканский детский дом. Сейчас все делят по национальностям, а дети-то одинаковые. Мы были все вместе. А вокруг сколько народу-то было, находились родители, и как мы плакали, когда они уезжали. От радости плакали. Когда в интернате были, одна женщина приезжает и приезжает. После войны уже находились родители. А потом позвали девочку одну. Мы спали, когда она приехала, оказалось, мать ее нашлась. И там же в Евпатории она ее и нашла. И она нас, помню, когда провожала на вокзал, столько фруктов в дорогу принесла. В Евпатории я целый год была.Там меня лечили, и ноги лечили грязью. Даже запах этой грязи помню. А еще помню, лечебница была. Озеро Мойнаки называется, на этом озере я купаться научилась. Зайдешь – не тонешь, если глубже зайдешь, переворачивает только, но держит. А когда я приехала, говорю: «А чего меня опять в интернат? Возьмите в детский дом, я же с ребятами со всеми училась!» «Нина никак тебя не взять!» Увезли в интернат. А я все тянулась к своим. В интернате не очень нравилось. Там много было детей, но больше домашних было, детдомовских мало было. Там же они приезжали и хвастались, одевались хорошо. А мы-то этого не видим. И тетушке меня не одеть было. Я как сейчас помню, физкультура должна была быть, так она мне тапочки крючком вязала на физкультуру даже.

В интернате была до восемнадцати лет. Училась шить, всех учили. Например, после войны материалы какие-то привезли, не покупали нам платья ведь, мы сами шили. Я даже не помню, чтобы машинки были, потом они появились. Но шили, нас учили. Я и вышивала, я все делала. Я и до сих пор умею и вязать, и лепить, и рисовать, и шить. В восемнадцать лет вышла, тетушка меня к себе прописала. У нее была комната, но она после войны мужчину нашла себе. Печник пришел такой и остался. И он ее очень обижал. Она потом жалела: «Нина, лучше бы я тебя не прописывала к себе, тебе дали бы и комнату в общежитии, и квартиру бы уже получила, и все!»Тетушка умерла.

Пос. Георгиевское, Тосненский район, 1965 й год
Нина Артемьевна, доярка

 А потом они меня взяли, устроили тоже на Охте, не помню улицу, устроили в ателье ученицей по ремонту верхней одежды. А оттуда нас взяли и отправили в колхоз. Волховский район, Шумский колхоз. Кировский теперь район считается. Часто вспоминаю колхоз.Как сейчас помню, бабушка нас пустила. Нас много было – с галстуками, комсомольцами нас сделали уже. Спали мы у нее. Дом деревянный, площадь большая и сена много, все спали на сене. Хлеб пекли в пекарне собственной. Хлеб был такой с дырочками, и он ситный назывался. И приносили нам молока и этого хлеба. А так варили себе сами. С нами был комсорг. Там я познакомилась с парнем, он не понравился мне. Мне нужно было уезжать, некуда было деваться. Так дружили и все. А потом он приезжал. Помню, как в ателье приезжал, в кино с ним ходили. Помню, он к тетушке приходил, а у нее этот пьяница был. А он мне говорит: «Нина давай!» Мне был девятнадцатый год. Он говорит: «Чего мучаешься, давай мы запишемся и уедем в деревню. Записались, как сейчас помню, у меня где-то. А приехала, свекор нас на лошади встречал. Он думал, приданого много, а у меня из детского дома – мешок для матраса, наволочки, простыня, пододеяльник. И одно единственное было платье – и то с кисточками. В нем записывалась я. Ну что – ребенок еще, тем более военные годы. Они как бы дети тоже запоздалые. А я тем более была такая. Я ни с чем, а он на лошади. Как мне не понравилось. Приехали, а там семья – человек двенадцать. Стала я там просто золушкой. Я уже на свинарник пошла, тетушка тогда ко мне приехала: «Нинка, Нинка, нельзя было этого делать!» Она и говорит: «Нина, на кого ты похожа: свинарник, вонь, грязная идешь домой!» А я вставала и русскую печку топила. Потом нам житья не стала давать свекровь, пришлось уехать.

А муж-то, оказывается, записался со мной, а до меня с девкой гулял, да и разругался. И со мной записался, а мне деваться некуда. А его мать меня по-всякому: и нищенка, и пришла вся такая! Я не могу уже говорить, что это было. И на улицу пойдет говорить. Вот бывало, все делаю-делаю, она сядет (свекровь) и говорит крестной: «Как я устала: и воды натаскала, и это сделала!» А кумушка говорит: «Я же видела, что это Нина все делает!» А еще она съездила к тетушке, побыла, приезжает. Она и говорит: «Володя, пока не записались, гони ее, пускай пока не выписалась, гони ее!» А там я тоже не нужна. Меня снимали из петли, чего только не было, я не знала, куда деваться. Паспорт не отняли, а куда я пойду без денег, без всего? А денег не было, потому что я на трудодни работала, на палочки работала. Ни денег не было, ничего не было.Муж даже пытался в меня стрелять. Он был комсоргом, гулять ходил много, а я с троими.  Я третьим беременна была и работала на почте. Такие сумки носила! Столько домов обходила, столько газет, все пешком. И семью тянула, дети на мне. Потом пришлось уехать, просто уехать. Приехала в Георгиевское, дали нам дом – финские домики такие были. Как цыганка приехала: маленький сын был на руках, ему было год и семь, еще даже грудь сосал. Эти двое – один одного меньше, в школу еще не ходили. А раньше треска продавалась хорошо. Я треску купила, попросила кастрюлю. С собой только белье было взято, ехали без всего. На полу, как цыгане, сварили, ребятишки сидят, прямо едят с этой кастрюли. Через все прошла. Приходят вдруг и говорят: «Знаете, у нас мужчина проработал много лет, он вчера сгорел, а идти ему некуда». А там домов не было, просто свои дома, еще был такой барак. Его сапог называли. А почему сапог? Шел, как сапог: там все двери-двери, и с другой стороны тоже. А куда деваться? Выставили. Обратно идти к начальству и не знаешь, как. А Володя, мой муж, был жив еще. Он и говорит: «Нинка, вот какой-то дом стоит в два этажа, назывался барский дом. Раньше там барин жил. Он весь сделан из бревен, а идешь по лесенке – шатается, окна разбиты!» Хорошо, лето было. Там солома. Мы, наверно, месяц на чердаке жили на соломе. Как цыгане жили. Из досок сени такие маленькие сделали. Там мы и жили в этом домике. Потом я пошла дояркой сама. На свинарнике с роду не была – и пошла. И бревна пилили, и лес пилили и валили. Нужно было на свинарнике и заготовить все и запарить. Тащишь ведра, еще и третье нужно было ведро. Брала с собой старшего сына, свекровь не стала сидеть. На свинарнике он был у меня. Так и эти со мной тоже все были. Муж и умер там, у него рак образовался. 29 лет ему было. Он там и умер. Так я осталась в домике с ребятами. Одну сторону ломала и топила дом, крыс было полно. Самой подоить надо и кормить. На дойку пойдешь в три часа утра, накормишь, бачки таскаешь, потом в обед. В общем, целый день так вкруговую. Потом бригадир сюда приехал и говорит: «Нина, возьми молочка хоть!» Ну, я брала, чтобы детей хотя бы накормить. А потом построили в Георгиевском квартиры, и мне дали на первом этаже квартиру. Квартиры там – коридор длинный, кухня квадратная, стол – все было, и диван стоял.

Колхоз Сопелье
Слева муж Владимир Иванович, справа отец мужа Иван Игнатьевич


Когда я заболела, ноги стали болеть, а там был подсобный цех, где делали детали. Я стала там работать. Подсобный цех перевели в Ушаки. Мне тогда ездить сюда надо было бы. Они говорят: «Нина, хочешь, переезжай сюда в квартиру!» Я приехала. Ремонт делала сама, мальчишки были маленькие. Переезжала – плакала, жалко квартиру. Такая квартира, большие окна такие. Привезла старшего , а сын говорит: «Мама, наверное, сюда придется переехать!» Как знал. Там воды нет до сих пор. Я не знаю, как сейчас, раньше привозили воду. Автолавка и бочка с водой ездили. Стирать ходили на озеро летом. На кустах еще белье вешали. Туалет на улице, выкачивать надо. Такая моя жизнь вся. Прожила непонятно как. Ничего, зато было интересно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь 

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю