Родилась я в деревне Вороний Остров, недалеко здесь. Родилась 18 августа 1935 года, дер. Вороний Остров, Ленинградская область
Деревня очень хорошая, для нас была сказкой. Она расположена в 3 км от Трубниково, причем, объездная дорога идет мимо, и в деревню не заезжали до войны. И когда идешь с Трубниково, по левую сторону были хлеба, входишь в нее, там около ста домов, большая была деревня. Вы знаете, почему так названа Вороний Остров, неизвестно. А почему деревня была сказкой, потому что мама моя много читала, много знала, она вообще окончила 4 класса.
Маму звали Пахомова Анна Васильевна. И она была из семьи купцов. У ее отца, прадеда, потом у нее был большой дом, причем, не один, а два дома, под одной крышей. И большой коридор был. И до войны он сохранился, но после его сожгли немцы. И внизу была большая лавка. Вот из такой семьи моя мама, вы знаете, что я всегда рассказываю то, что мне мама рассказывала. У нее дед, Матвей, был такого озорного нрава, он себе невесту увел из-под венца. Куда-то они ездили с купцами своими, и ему понравилась, и вот он увел.
Мы все в отца рыжие были, а мама у меня была красивая, черная, потом фото покажу. И дед Матвей был такой лихой. А ей всего было 16 лет. Так вот за ним гнались, но он там у своих друзей где-то прятался, в течение года, вроде. Потом обвенчался с ней. Вот такая у мамы была бабушка, но бабушка эта очень недолго прожила, хороша была собой. Красивая была женщина. Он ее буквально носил на руках. Она рано умерла, родив ему двоих детей. Маминого отца, и еще была тетя Ирина. Конечно, дед прожил недолго. Мамин отец, то есть мой дедушка, продолжил дело купца. Мама прожила 97 лет.
В 1996 году умерла. Год жила еще в том веке, 1899 года рождения она, а умерла в 1996 году, в августе, а в феврале ей исполнилось 97 лет. Как сейчас помню, Володя Игнашев, знаете, мамин брат, был он тут, она у нас лежала только неделю. Обслуживала сама себе. Неделю лежит, приходят ее навещать, и приходит Володя: «Ты чего это?» «Вот Володя прожила уже и все!»
« Ты нам биографию не порть, чтобы три года жила еще, и все. Такой тебе пир устроим!»
Но, однако, три недели полежала и умерла. Она когда лежала в маленькой комнате, мы с не
ю были. И вы знаете, что характерно, и для меня тоже, все, что было в детстве, она все помнила. И даже она повторялась потом, для нее было счастьем вспомнить. Что детство было без матери: ей было шесть лет, когда мать умерла. Отцу было 50 лет. Отец не женился ради нее. И она говорит, все рассказывает Володе, а он говорит: «Ну, теперь всю биографию знаю». Любила она говорить. Так вот, хочу сказать об этих купцах. Обычно купеческие обозы шли зимой, и вот из Новгорода, с Чудово ехали. Ночью они боялись ехать: на дорогах было много грабителей. И их не смущали 3 км в нашу деревню, они заезжали к деду.
И мама рассказывала, маме было шесть лет, что видела их, пока они лошадей убирали. Отец только один самовар, другой самовар – и они начинают, рассказывают, говорят. Песни поют. Вот это из маминого детства. Отец у нее умер, когда ей был 16 лет. У нее было два брата, отец дал им образование: один был учителем гимназии, а второй закончил коммерческое училище, инженером был, вроде. Дочка еще была, но она замуж вышла. У нее вроде нет никакого образования. Хочу сказать, что я благодарна этому учителю гимназии, он меня любил.
Дядя он мне получается. Семен Васильевич Васильев. Он меня выучил читать, в шесть лет я уже читала. Он привозил мне книги.
Но что интересно, семья большая и почему-то у мамы было 8 дочерей, ни одного парня, а у дяди Сени было 8 сыновей. Одна девочка была, но она рано умерла. И вот он меня подготовил, в шесть лет я уже читала. Ну и что получилось, мама вышла замуж, дядя Сеня женился, привез себе жену откуда-то, где он преподавал. Она была хитренькая такая женщина. Но надо думать, что мама была богатая невеста. У нее сундуки раньше были прочные, и шубы были. Ну, ясно, раз она дочь купца. И дело в том, что, наверное, зависть появилась у Любы, Отец как поедет, с поездки опять что-то везет. Тетя Люба все время говорила, чего это все Нюшке. И дядя Сеня стал красть понемногу. Ну, ей было хорошо, конечно, маме, но тем не менее. Она хорошо вышивала, у нее много было полотенец вышитых, да такие красивые, такие узоры. 25 штук их было.
Простыни были расшитые, наволочки расшитые. Все у нее трясли, а платья какие были шикарные. Как раньше носили, такие длинные платья. Сейчас такого уже не увидишь. Вот ей 16 лет, и тут появился Пахомов Василий Иванович, мой отец. Он был единственным сыном, раньше считалось если один сын, то ему все достанется, и это считалось большим плюсом.
И две сестры у него было. Но сестра его вышла замуж в Ленинграде, там работала, и блокаду там прожила. И вторая сестра тоже там. Короче, он считался богатым. Но богатства там не было, а дело в том, что дедушка вообще такой был по натуре, если что-то сделай, то прочно.
Старой закалки был. Дедушка меня тоже очень любил. Мама вышла замуж, дядя Сеня был против. В 17 лет она вышла замуж. Дядя Сеня был против: «Я тебе все куплю, только не ходи за Пахомова». Не нравился он ему. «Нет, братец, я замуж пойду». И пошла. Отец был не глупым человеком, вначале он и секретарем был, я не знаю, сколько классов закончил, но был грамотным человеком. А когда революция прошла, его выбрали председателем колхоза. Объединение трех или четырех деревень в колхоз было. Колхоз был в Вороньем Острове.
Или «Красная звезда» назывался, или как-то так, точно не помню. Перед войной это было. И у мамы рождались девочки одна за другой, отец был в отъездах, и маме пришлось выполнять всю мужскую работу. Все на себе тянуть.
Даже я помню, что отца нет. Вот у нас там что-то засорилась труба, и она одевает его штаны и начинает чистить трубу. Но дело еще в том, что он пристрастился выпивать. Как мама говорит, в каждом колхозе свои недостатки. Естественно, он приезжал, его старались угостить. То же самое и сейчас есть такое. Не сказать, что он спился, но пристрастился очень. Я помню один случай: к нам в деревню приезжал священник и освящал: когда был первый выгон скота, он крестил там. Он учился вместе с отцом. Потом ходил по домам и служил молебен, кто хотел. И когда он пришел к нам и говорит: «Ну, Анна, какая беда». « Ну что, батюшка, пьет и все». А он ей сказал: «Знаешь что, какой Бог тебе дал крест, такой и неси, а на Бога не ворчи». Вот я запомнила. Ну и что еще. На Пасху как раз, в доме широкие такие половицы были, застланы были, обоев не было, но стены были намыты. Здоровая была атмосфера, синтетики не было никакой. И вот красный угол, там было много икон, причем, дорогие, осталось только две иконы. Мама ими всех благословляла. Сестры выходили замуж, им давала по иконе. И вот этот большой угол, горит лампада, какое-то торжество, чувствуется праздник. И он пришел пьяный. Уже ничего не понимал, ввалился, в туалет сходил в большой угол. И вот такой момент у меня есть. Вот такое отношение отца. И дедушка пришел и говорит: «Васька, как тебе не стыдно». Но он не понимал.
Это было до войны, могу сказать что деревня была набита людьми, потому что в каждом доме не меньше 4-х детей. А шесть, восемь, десять – семьи были большие. Причем нашу деревню, поскольку она была красивая сама по себе, очень любили дачники. Ведь у дачников раньше своих домов не было, и в каждом доме были дачники, приезжали.
Перед войной стали строить трассу на Лугу, это в 2 км от нашей деревни. И нагнали рабочих, среди них было много демобилизованных матросов, молодые парни, и они тоже селились в наши дома. Потому и говорю, что деревня была набита. Наша молодежь никуда не уезжала, все работали здесь, и мама говорит, что только двое из всех деревни работали – это дядя Сеня учителем и его брат. И еще один, они ездили на поездах и все. Остальные были все в деревне. Представляете: лето, большая деревня, в одном конце горбуль?, в другом и пошло: песни, пляски, игры, я говорю, что нигде я не видела такого , мне 80 лет будет в августе я больше нигде не видела.
Война началась, поговаривали, что кто-то где-то, но нас не касалось. Но война началась неожиданно, радио не было, кто сообщил о начале войны, я не знаю. Но вечером того же дня к нам на кухню, а у нас, надо сказать, случился пожар еще до войны и был дом еще не достроенный, но высокий, красивый. Дедушка говорил: « Буду строить дом, чтобы всем места хватило». С окошками резными, красивый был дом, и сейчас помню. И лип насажал там, они и сейчас растут, наверное. Напали немцы.
Дедушка был умница, его уважали сильно, собрались все на кухне и стали обсуждать страшную вещь: война. Но дедушка говорит: «Да Красная армия не пустит дальше немцев». Ну, поговорили, как сейчас помню, все сидят вокруг стола, стол большой. Но вроде бы так успокоились. Ну, получилось так, что вдруг стали мобилизовать на работу. Поскольку все были девчонки, мама одна уходила каждый день, приходила усталая. Потом дедушка вдруг стал пропадать, но мама объяснила, что дедушка, как и другие жители деревни, уходил в лес, это мы видели. Так вот, в лесу они рыли землянки на случай прихода немцев. А к нам они были очень близко. 22 июня началась война, а они уже в конце августа были здесь. Уже мы слышали канонаду. Деревня так и замерла вся. И ребятишки куда-то подевались, сразу все дачники уехали. И запомнился мне день, это было сразу на второй день, как мы провожали двоюродного брата, дяди Сени сына, потом второй ушел вместе с деревенскими парнями, матросы все исчезли. И они все говорили: « Мы быстро, мы вернемся!». Никто не вернулся. Они, наверное, сразу попали в бомбежку и погибли все. Обстановка была очень тревожная, деревня как замерла. И вот все ждали, были в ожидании чего-то. И вы знаете, этот день настал, я помню тот день, когда самолеты бомбили. Но они не деревню, а край, где шло наступление, где трасса проходила. Оттуда шли. И помню, как мы побежали в землянки спасительные. Это было что-то ужасное. И сверху падает, стреляют, кто плачет, кто кричит – это было ужасно. Ну, вот мы спрятались в эти землянки. Там мы были дня три. Обратно мы вернулись в деревню тогда, когда убедились, что она пуста. Немцы прошли мимо. Вот в первый раз они прошли мимо. И мы все вернулись в свои дома. Но это было недолго. Даже как-то мы расслабились немного, что немцев у нас нет. И такой момент: покосы все были за речкой, там косили летом, а чтобы сено это перенести, ждали морозов, и даже в обед вся деревня высыпала на эту речку, и носили оттуда сено.
Но все дело в том, что проезжал мимо какой-то очень высокий чин немецкий. И наш парнишка Миша Замораев, откуда-то взял пистолет, он в него и выстрелил. Но попал в портсигар. Но немец тот взбесился, и говорит: «Сейчас привезу карательный отряд». Ну что получилось, дедушка переносил стога, вязанками. А зима наступила рано, морозы были под 40, а это был ноябрь месяц, все вот ухватились за сено. Вдруг бежит староста, стучит в окно. А немцы буквально около часа там были, все черные, страшные, две машины прошли. Одно их появление страх нагоняло. Они там были, вернулись и обратно проехали. А мама с отцом привезли сено и говорят: «Дед, стой. Дед, обедать». «Ну, вы пока едите, я еще вязанку перенесу и приду». А староста говорит, что три дня за деревню не выходить. Ну, как не выходить, у нас же там дед, он же ведь не знает. Ну и вот, они все равно поехали. Приехали, на речке тишина, отец еще стал кричать, вернулись, через три дня только деда нашли, дальше по речке, изувеченного. Дядя Сеня как раз попал, исколот был, уха не было, еще мужчина, ему было 45 лет, головы не нашли. А дедушку скальпировали, у него была большая борода. Я помню, когда их привезли в деревню… Я очень любила деда, я настолько была озорная, а он всегда меня защищал, и когда я его увидела, я закричала. Даже сейчас дед передо мной, я очень его любила. Закричала и все, у меня пропал голос.
Хоронили их, как раз было 07 ноября, памятный день, почему и запомнили, праздник был, и вот мы запомнили, мороз был лютый, кладбища у нас не было, и хоронили в Бабино. Там и церковь была. Но это было еще не все, вдруг второе такое злодейство. Где поймали нашего солдата, не знаю. Лет ему 18, молодой. Он шел в гимнастерке, без ремня, чуб такой черный, и два автоматчика били с одной и с другой стороны, он падал, вставал, но ни стона, ни крика, ничего. И все население выгнали. Откуда они появились? Тоже карательный отряд. И все женщины плакали, а он только смотрел на всех, кровь то ли изо рта у него была, то ли колотили его, непонятно было. Ну, вывели его за деревню и расстреляли. Это второй был случай. Но, казалось бы, опять они исчезли. Они пока не стояли в нашей деревне.
И появились они буквально внезапно. На машинах, на мотоциклах. Эту лающую речь…, я до сих пор немецкую речь не переношу. Кричат, по-хозяйски прямо разместились в деревне. И самое страшное, что наш дом выбрали под штаб. Но прошло время, сначала нас не трогали, а потом выгнали. И в 40- градусный мороз – на улицу, и нас соседи, которые напротив жили, приютили. У них была большая баня, а у нас маленькая была. И вот мы в их бане обосновались. Но немцы ведь хулиганили, между прочим, но среди них были, не могу сказать, что умные, но, по крайней мере, давали поблажки. Так вот, два немца пьяных стучались к нам в баню. Не открыть нельзя было, пришлось открывать, стали искать девчонок, я смотрю в окошко, большое такое окошко и было оно закрыто одеялом, так мама приоткрыла одеяло, раму выставила и всех девчонок туда вытолкала. Остались я, мама и отец. Но я была маленькая еще. И они обнаружили, что нет девчонок, и говорят: “Ффатер, шватер, матка никс . Потом «Господи, – мама говорит,- волосы у меня дыбом, представляете два пьяных немца». Когда девчонки бежали, они на патрулей наткнулись. И стали говорить: там немцы. И пришли, за шиворот их выгнали. Таким образом, спаслись. Но поскольку у нас была корова, то мама ходила доить. Овцу они забрали, кур сразу всех убили. И оказалось, те, которые нас выгнали, вроде бы, как с фронта приезжали на отдых. Они потом менялись часто. И мы боялись за отца, он их так матюгал. Я открою дверь и обязательно, как говорят, тряпки, что ли они грабили. Действительные ценности тоже увозили. И вот топят, а трубы были еще такие, и круглая печка, не до конца все сделано. И вот они печку топили, трубы красные. Отец говорил: «Что вы делаете, вы же все спалите». А они носят туда – сюда свои вещи. Ругал он их ужасно. Мама говорила: «Прекрати ты, они тебя убьют». Но обошлось. Но вот когда поменялась очередная партия немцев, мама пошла, и среди них был такой Ганс, я запомнила, коммунист, потом он сказал. И немного говорил по-русски. И там переговорил со своими, но, наверное, я так думаю, он сказал: «Приходите на кухню». Кухня была большая, печка русская занимала полкухни. И мы все на печке, а отец внизу. И Ганс нас пустил, и мы жили на кухне.
Но началось еще все это страшное впереди, начался голод. Дело в том, что зерно мы не успели убрать. Они его спалили. Ну, наверное, надеялись, так сказать, быстро закончить и все. И сколько полей они так сожгли. Так вот, вначале жители по весне бросились собирать обгоревшие колоски. Они пригрозили, сказали, что будут расстреливать. Мы, дети 6-7 лет нам было, ходили за колосками. Мололи у соседей, сушили. Кашу делали. Вот под страхом пистолета и шли. Ну, а потом из лебеды щи варили, из крапивы. Помню еще момент, когда лошадь убили, и как все бросились, а немцы стояли, смеялись и фотографировали. Особенно выделялся среди них такой Филька, тоже буду век его помнить. После смерти дедушки, наверное, на моем лице была ненависть к ним, ну что, ребенок. А он любил, что делать: сидеть на окне, дом у нас высокий, а у них были такие конфетки кругленькие, и увидит, и дает по конфетке, как собачке, бросает. Я на него глянула, а что было в моем взгляде, не знаю, отвернулась и пошла. Он оттуда спрыгнул, вот так вот держит, ругается. Соседка маме кричит: «Вальку убивают!». Ну, мама выскочила. А я не плакала, наверное, на лице была ненависть, и когда мама сказала, что ты делаешь, это же ребенок, он меня швырнул, у меня потом вся спина была разодрана, в канаву швырнул. Так на этом не успокоился. У меня была кошка, со мной спала; он видел, что кошка любимая, видит меня, а кошка за мной ходила. Кошку схватил, подбросил и расстрелял. Сестру мою Лиду испугал, такая красивая была девчонка, он за ней побежал. Она была крутого характера, его укусила что ли, так вот он ее в заброшенный окоп закрыл, и мы туда ходили, спускали ей поесть. Еще был момент, когда было очень страшно, это когда попал снаряд в соседский дом, а печка у нас обрушилась, нас с мамой засыпало. Получилось так, что стена обрушилась, бомба влетела туда, но мы кричали, когда отец нас разрыл. Я так все вспоминаю… Вначале думаю, все надо забыть, а когда вспоминаю, картина прямо стоит передо мной.
Но война шла своим чередом. И соседка как то забежала и сказала, что немцы отступают. И вдруг последовал приказ: в Германию всех. И нас, почему запомнила, дата такая, был Покров, нас вывозили в Бабино на станцию, мороз был страшный.
Это октябрь месяц, и уже были морозы.
Что удивительно, что и в 1942 и 1941 годы были дикие морозы. И в начале 1943 года стояли морозы. И что получилось, вывезли нас. Погрузили в товарные вагоны. Но сколько ехали туда, я не могу сказать, не помню. А выгрузили в Тауре станции, Литва это. Выгрузились, и литовцам было предложено по семье разобрать. Но какие там поменьше семьи, быстро разобрали. У нас была семья большая, нас обходили. Как на аукционе нас разбирали. Потом подошел пожилой такой – Дапкус, я даже фамилию запомнила. Подошел и спрашивает, сколько человек, все ли здоровы. Он говорил по-русски. И сколько человек, и говорит: грузитесь на подводы. И так мы попали к нему, богатый был помещик. Он славился на всю округу. И большой дом, и скот у него, 30 ульев стояли, сад был.
У него дом был большой, но особняком стоял. Деревня была в 2 км .
Перед домом было большое озеро. И дорога шла в деревню. Так вот почему я запомнила: нас с Верой определили в пастухи, чтобы мы следили за птицей. А птица была разная, я впервые увидела индюков, павлины были, цесарки, гуси, утки, куры, петухи. Красивые были, очень много. И вот птицы, особенно водоплавающие, надо было следить, чтобы они через озеро не выходили на дорогу. И вот мы пасли. А хозяин, он, говорят, когда-то тоже служил в русской армии. Но он люто ненавидел, Но не всех, конечно, и если где-то что увидит, то и пошло, даже ругался по-русски. Мы боялись его ужасно. Тасе было 12 лет, третья сестра была в няньках. Остальные все работали кто где. Ему нужна была там рабочая сила.
Мы жили вначале в комнате, в хозяйском доме. А потом, когда стали отступать они, нас попросили в амбар перебраться. И мы там долго жили, в амбаре. И что хочу сказать: когда они отступали, среди немцев была русская девчонка. Она была медсестрой. И она сказала: «Мы последние, за нами идет Красная армия, только мой вам совет: спрятаться, потому что они убивают русских, когда отступают. Был дан приказ всех уничтожать». И мы спрятались в погребе.
Это был октябрь 1944 года. Ровно год мы там были: в 1943 году приехали и до 1944 года, до октября были. И так мы там отсиделись, но появилась другая напасть: там появились лесные братья. И они, как сейчас помню, пришли к нам, вот вы хозяев ваших так-то…, провоцировали нас, чтобы сказали, что хозяева плохие. Ну, я не помню, кто-то маме подсказал, что это страшные люди такие, а вы говорите, что они были такие хорошие, мы так им благодарны. Ну, они только сказали отцу заколоть теленка, отец заколол, потом поросенка, и они с собой забрали и ушли. Но сосед литовец тоже хорошо к нам относился, и он сказал, чтоб уезжали скорее, что они вас не оставят. А кстати сказать, я забыла, что хозяева уехали вместе с немцами. Испугались. И все бросили, погрузились и уехали с немцами. Вот мы одни остались, и пришли эти лесные братья.
И мы, наверное, в конце ноября где-то бросили все и уехали. Я еще хочу сказать, что была у нас служанка, парни были, кто помогал, работники были. Дом там растащили. От дома ничего не осталось. И так получилось, что мы уехали. Но ведь только что фронт прошел, и сразу нас не могли отправить. И поселили нас в барак. Но в бараке было много людей, ожидали отправки. И барак загорелся, и представляете, уже декабрь месяц, два месяца мы так жили. Я выбежала, ну и подхватила воспаление легких. Наверное, жива я осталась, благодаря одной женщине. До сих пор жалею, что была маленькая, можно было найти эту женщину. Она русская, была замужем за литовцем и взяла меня к себе. Как они там с мамой познакомились, не знаю, и она меня выходила. И сказала маме, когда кризис миновал, состав дали. Она говорила: «Оставьте ее у меня, у меня два сына, так хотела дочку. Когда все сделаете, приедете и заберете». Разве маму можно было уговорить, она сказала, что меня до дома довезет. Но я обратный путь плохо помню, потому что была в одеялах, в перинах, мама чем-то меня поила все время. Печурка горела в вагоне. Добрались мы до дома, если можно сказать, что это дом. Одно пепелище, потому что немцы сожгли деревню сразу. Потом все-таки там были партизаны, они, говорят, едва заехали, сразу подожгли. И вот мы приехали в феврале месяце. Впереди была голодная зима, холодная. Осталось всего 9 домов. И среди них у моего брата двоюродного. И вот селились, приезжали, а куда селиться? По 10 семей в доме селились. Как мы там размещались?… Ну, вот так и жили. Потом отец стал работать, устроился на паровозе. У тетки старшая сестра, вторая сестра Лена, они тоже стали на дороге работать. В общем, была очень голодная зима. Что где находили и очистки привозили, ели. Все, что можно было, то и ели. Одежда у нас была. Это и все, что свое осталось.
И туда и обратно – все со своим. Все было свое, негде было покупать. А по весне все ринулись в лес, собирали ландыши, фиалки, и возили в город продавать. Нужно было где-то деньги добывать. Вера, она была такая шустрая, и вот навяжет пакетики – и в город. Все-таки была помощь. А зелень появилась, уже было проще. Вот эта были голодные и зима, и весна. Это было ужасно, конечно. Что было дальше? Дальше было то, что отец построил дом. Когда немцы отступали, они вырубили рядом лес, и этот лес шел на мостовые. И по этой мостовой они удирали. Так вот эта мостовая послужила нам материалом для строительства домов. И вот первый дом, его отец сам построил, на два окна. Ни дать, ни взять, как у бабы Яги избушка, такой был дом, маленький такой был домик. Мы перешли туда. Уже посадили огород. И еще хочу сказать, что отец привез откуда-то мешок картошки: посадить же нужно. Я не знаю, или с Боровичей, или еще откуда-то. И в подвал спустили. Однажды дома никого не было, сестры работали, конечно, и отец работал, а мама где была, не знаю. И вот мы съели, взяли, в чугунках наварили и съели. Небольшой такой был чугунок, и наварили мы и съели. Для нас, представляете, что это было. Как деликатес. И вот тайно съели. Вот такой был момент.
Когда мама пришла, она же видит, что чугунок стоит и тарелки. «Девчонки, вы чего варили в чугунке?». А Вера, помню, говорит: «Мама, ты нас убьешь, но мы несколько картошечек взяли». Мама просто заплакала. Ну что можно было сделать, страшно было, вот такие дела.
1945 год мы встретили, день Победы 9 мая. Если я с 1935 года, значит, мне было… Война закончилась в мае, а в августе мне исполнилось 10 лет. Вот я помню, что 10 лет, но то, что я болела…, тут надо сказать, спасибо был такой врач Василий Иванович, самоучка, жил в Бабино и мама его пригласила. И он говорит: « Анна, если хочешь, чтобы у нее это не перешло в туберкулез, надо найти мед!» И откуда-то привез папа горшочек небольшой меда. Корова-то была у нас своя была, это лошадь мы продали. Мы ее, между прочим, и в Прибалтику свезли и обратно с ней вернулись. Так вот, лошадь мы сдали, нам дали, чем кормить корову, и очистки давали. Вот эти очистки и сажали мы, вырастала картошка, о чем я говорила- то.
Аннушка, корова есть, мед достань. И вот отец привез мед. Масло сбивали свое, он сказал: «Надо ей сделать микстуру, поить ее утром, в обед и вечером: мед, ложка масла и молоко». И таким пойлом меня мама поила. Вы знаете, до сих пор у меня нормально все. Я не болела воспалением ни разу. Оно было целебное, но что хочу сказать, до сих пор не ем масло. Я масло не ем вообще. Вот так меня подняли. Вообще по здоровью я была очень слабенькая. Я была восьмой, и мама меня уже не хотела, возможно, делала, чтобы был выкидыш, и не получилось. Говорила, что видели, что она что-то делала. Родилась я маленькая, посмотрели на меня, и говорят: «Нюшка, она у тебя умрет, не жилец она у тебя». И что получилось, у мамы болели груди. Кормить она не могла меня. Но детей-то было много в деревне, все кормили в деревне. И я выжила. Мама не хотела, а я выжила. Сестра меня прозвали синючкой. И может, у меня такой сильный характер образовался: я лупила всех своих сверстников подряд. Может, это была самозащита. Сестры меня обижали. И часто говорили, что если нахулиганят ребятишки, то говорили маме: «Нюша, это опять твоя бандитка». Вот было такое.
Школа у нас была необычная. Поскольку деревня сгорела, а многие возвращались, а селиться было негде, то и возвращались куда-то в Трубниково, и еще куда-нибудь. Так школа у нас была в барской бане. А баня была кирпичным зданием.
Я вам еще хочу сказать, что барин у нас жил напротив дяди Сени, через дорогу. И мама дружила с барской дочерью. Так вот, там были красивые пруды, они сохранились, но потом наши их зарыли и спустили воду. И мама рассказывала, что он нагнал китайцев, они за одно лето вырыли три пруда, и он воду пустил туда.
Я вам про воду не сказала. Вот в Вороньем Острове вода была, источники там били буквально
из-под земли. Лес был рядом, где была трасса, там, км 2 от нас, был лес, темный такой, но нас пускали, мы не боялись ходить за ягодами, за грибами. И когда войдешь в лес, то шумели источники из-под земли. Как наступишь – ледяные. Они объединялись и на опушке леса бежали ручьем. Этот ручей был как горный ручей. Он пересекал дорогу и в речку впадал; речка была чистая, вода шла туда вся. Вот такой водой были наполнены пруды. Там барин разводил рыбу редких пород. И возил ее на выставку, получал призы. Красивые были пруды, на каждом был домик. И каждое утро Настя его дочка и работники кормили рыбу. Дело в том, что баня была у него большая. Ну, класс был у нас. Баня осталась, дом спалили, осталась два больших ледника барских, там все хранили. И что хочу еще сказать, вот в бане мы учились, все в одном классе. Но поскольку я пришла в 10 лет, читать я умела, считать тоже. Мне было, конечно, не интересно, что говорить…
И вот был такой Константин Анисимович Алексеенко, он приехал откуда-то с семьей. Между прочим, Анна Ивановна Пирогова была в нашей школе, тоже Алексеенко, она была замужем за его сыном. Но сейчас у Кости один сын, тоже не знаете, он в Колпино живет. Но что хочу сказать, мы все в этом классе, кого-то учат азбуке, кому-то задачи дают. Четыре класса было, и все мы помещались туда. Я занималась по программе второго класса. В общем, 4 класса я там закончила, экзамены сдавали раньше в 4 – м классе. Сдавали экзамены в Трубником Бору. Голова у меня на месте. Я все сделала там. Стала помогать другим, и меня выгнали. У меня были все пятерки. Все дело в том, что закончила там четыре класса, в пятый я пошла сюда, в Любань, в железнодорожную школу. Потому что железнодорожная школа была тогда на высоте. И в том же году мы переехали.
1950-й год, Лена как раз вышла замуж. Купила дом, они перевезли его с Померанья, ну, ее дом знаете где: напротив детского садика стоял. Он сгорел потом. Вот они построили этот дом. А она говорит: «Переезжайте, у нас есть участок напротив». Мы бы, наверное, не уехали, но в колхозе после войны мужчин не было, почти не было. Председателя прислали. Но короче, были все женщины, а мама уже поработала в свое время. У нее уже было опущение кишечника, сердце больное. Ну, отпустили ее, и все. И еще дело в том, что нас свои же, бабы, как говорится, а она привыкла, не хочет, но вроде как отец что сделал. Обрезали у нас огород. А что в деревне без огорода делать? И Лена говорит: «Переезжайте». А у нас отец уже срубил домик, но побольше. Мы хотели там, но раз такое дело, и мы перевезли сюда все. Садик стоит на нашем месте. Квартиру нам дали. В железнодорожной школе я закончила семь классов, то есть там была семилетка. И опять мне пришлось переходить в городскую школу на Московское шоссе.
Здесь закончила 10 классов. Ну и потом сразу хотели, чтобы я училась. Ну, так получилось, что сестры вышли замуж. Если бы не эта трагедия, что я попала под поезд. Вы в курсе
У меня же нет ноги. Я попала под поезд. После школы я работала на товарной московской станции, там и сестры мои работали. В 1957 году, в феврале, это случилось. Раньше мост был, но он не действующий был. Один вокзал только был, платформ не было. И когда подходил поезд и все из вагонов выходят, и по сторонам и товарные стоят, и кто как идет. Так вот я умудрилась лезть под товарный, я уже вылезла, но февраль был, было еще скользко, ногой я оперлась о рельс, и теперь уже не могу сказать, как колесом на меня наехало. Трагедия страшная. И вот из-за этого я никуда учиться не пошла. Когда на железную дорогу пришла, мне заведующая говорила: «Давай, Валя, учись». Мне дали все, и вот такая трагедия. Целый год я не могла прийти в себя. Ногу у меня отняли. Размозжение костей было, и ногу мою спасали буквально, чтобы сохранить коленку. Был такой врач Борис Богданов, я ему благодарна. Не слышали? Он хирург был, была у нас здесь больница. Он все сделал. Умер он лет 10 назад. Вот так год прошел. Ну а потом уже об учебе и речи не было, замуж собиралась. А накануне своей свадьбы упала. Собственно, Вера шла замуж, но раньше не надо было ждать время, сразу расписывали. И я дружила с парнем, который был в армии, кстати сказать, хохол, с Киевской области, хороший был парень. Он говорит: «Ты школу закончила и ладно, мы запишемся». Вера выходила замуж, и мы тоже поженились. У Веры была свадьба 23 февраля, а я 19 числа под поезд попала. Все время мне не везло. В три года тонула, откачали. Болела, тоже была на грани, выжила. Такое было впечатление, что с самого рождения у меня это. Скоро 80 лет мне.
