Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Утимишева Анна Услановна, у меня родители – чистокровные татары. Они с Поволжья, из Пензенской области. Я никогда в деревне татарской не была. Я родилась в русской среде. Мама плохо по-русски говорила, а папа говорил и даже первый школьные годы по математике помогал. Отец здесь скрывался после того, как отнимают добро-то, грабили когда.
Отнимали все. Жили бедняки – стали господами, и все отнимали, золото продавали. И должны были отправить всю семью. У отца тогда уже было четверо детей. И отец сбежал и скрывался по разным городам. Каким-то образом он попал в Толмачево, устроился конюхом на лошади, на телеге, ездил, возил для школы. Директором школы был Соловьев, коммунист. Жили мы при школе. Здесь родились остальные четверо детей, у моих родителей было 8 человек детей, я седьмая.
По документам я родилась в 1935 году. На самом деле 1936 года рождения. Документы восстанавливали после войны. Жили. Там потом случился пожар. Отец, денег у него не хватало, он на двоих с богатым татарином (по торговле был, он был богатым, а отец был перевозчик) на двоих с ним они построили дом, на Старом переулке, дом 5. Сейчас этот адрес у меня, я сейчас и держу дом. Старшая уже была замужем в Ленинграде, когда началась война. Ее мужа взяли на войну, а она была беременная.
И она с последним поездом приехала к отцу и в 1941 году в августе месяце в шалаше родила сына. У отца стало восемь своих и девятый новорожденный. Когда началась война, люди, у кого детей поменьше, у кого деньги были, смогли уехать. Отец – нет. Директор школы, уходя на фронт, увез свою семью отсюда. У него была жена сын и дочь. Он отдал моему отцу корову. «Пользуйся. Сможешь сохранить – хорошо. Нет, так нет!»
Отец корову взял, и мы жили с этой коровой. Когда немцы наступали, отец нас увел в леса, и там мы сидели. Там в шалаше родился мой племянник.
Деревни не помню названия: Далекая, а сейчас вспоминаю, нет такой деревни. Там вещи зарыли свои, потом не нашли их. Когда немцы вошли, что делать – есть нечего. Вышли сюда, в поселок. А дом у отца был построен напротив моста железнодорожного через реку.
И немцы нас оттуда выселили и дали нам дом на Лесной улице. И мы там жили.
Отца не забрали, ему был тогда 41 год и много детей. Старшему было 12 лет, а второму – 7 лет. Старшие были двойняшки, пошли при немцах в первых класс. Я в 1936 году родилась, поэтому в 1941 мне было пять лет, я еще не ходила в школу. При немцах жили на Лесной улице, отец работал на лошади на немцев. А есть то надо что-то. Старшая сестра, которая родила себе сына, работала на немецкой кухне, вторая сестра – на пекарне. Пекарня, где сейчас разбирают мусор, комбинат, не тот, для школы который, а дальше, напротив милиции, сразу напротив милиции. Работала там. Третьей сестре было 16 лет, она работала на торфозаготовках – таскали какие-то бревна, плашки. У нее плечи были черные все.
Ну, остальные не работали. Старшего брата сажали куда-то, я не помню уже точно. Помню только, что он вечером бежал от соседей через огород и в него стреляли патрули. Прибежал домой и сидит. Потом немцы зашли: «К вам забежал партизан!» Все обыскали, ушли на этом. Что еще запомнилось: через дорогу стояли козлы с колючей проволокой. Днем раздвигали, а ночь сдвигали, перегораживали дорогу, патрулировали по ночам.
Помню страшные моменты в жизни: это когда были немцы и бомбили наши. Немцы прожекторами светили, из зениток стреляли. Бомбы падали, самолеты гудели, это был ад: и свет, и огонь. И нас всех собирал отец в кучу, чтобы, если что, чтобы всех убило, но Бог миловал – бомба в нас не попала. Но этот гул на всю жизнь остался.
Что кушали?
А вот то, что зарабатывали. Старший брат где-то что-то грузил, какой-то хлеб украдет.
Да, про корову расскажу. Были доносчики среди наших и донесли в комендатуру. Здесь была комендатура – первый дом от вокзала, большой дом такой. Так я помню, вдруг отца вызывают в комендатуру: «Донесли, что у вас корова от коммуниста!» Отец говорит: «Да!» Они посмеялись над тем, кто донес, что корова от коммуниста. Были среди русских такие, кто под немцев еще пытались гадить. Я была ребенком, только слышу, как отец пришел домой и говорит: «Донесли, что у меня корова от коммуниста».
Главное – что коммунист, вот что. Страшно. Посмеялись, корову оставили. Еще пропустила: в пекарне работали наши пленные солдаты, и они договорились с партизанами в какой-то день бежать. И с ними моя вторая сестра должна бежать. Отец нашел ее чемоданчик, не пустил ее: «Расстреляют же всех, чего ты делаешь!» Забрал чемодан, а другая сестра ушла в партизаны, и остальные пленные ушли в партизаны.
В огороде ничего не сажали, потому что ждали. И когда немцы стали отступать, мы опять ушли в лес. Отец отвез вещи, маму отвез в деревню и вернулся за нами, и когда он нас повел туда, нас всех загребли. До Луги пешком шли – и в товарные вагоны. Папа говорит: «Жена у меня, жена!» Ничего не слушали. Потом мама нашлась. А она думала, что нас отправили. Ходили разговоры, что везли нас в товарных вагонах, кормили баландой. Где-то отравили. А она в деревне была.
А мы, дети, все вместе и с отцом. Везли нас, долго везли с коровой.
Корова внизу – был сделан настил, мы наверху. Это была зима, конец декабря. Зима, холод, топили щепками, и вот этим дымом от щепок мы грелись.
Долго везли. Я помню, что мы стояли подолгу. Вдруг поехали, ну дети, нам неважно, куда везут, везут – и все.
Вагоны закрывали, охраняли как-то, чтобы не убежали.
Привезли до Латвии и стали раздавать хозяевам. А у папы много детей, и никто нас не берет. Вот всех разобрали, и мы остались одни.
Потом взял старик какой-то. Он говорил по-русски, у него два сына: один офицер, один домашний.
Старшую сестру взяли к другому хозяину. Брата, который уже был 1929 года рождения, взял другой хозяин, а нас с отцом – к другому. Когда немцы стали подходить к Латвии, они, я не помню, немцы нас повели, или мы сами пошли в лес? Нас загнали в колонну и повели с собаками.
Помню собак с двух сторон. И в общем в одну из ночевок, мы опять ушли в лес и с коровой.
В Латвии или в Польше, где-то ходили в лесах, шалаши строили.
В лесу мы были в 1943–1944 году. Ели мы грибы, жарили на костре летом. И там на нас тоже вышли партизаны, узнав, что мы татары, трое из партизан были татарами. И они ходили к нам поесть. Лошадь была, телега была. Лошадь мы потом потеряли, а корову – нет. И вдруг немцы пришли, по лесу идут. Начался дождь, и наши залезли кто в шалаш, кто куда. И вдруг один из партизан появился – пришел поесть. А сестра ребенка вынесла – подержать и говорит: «Уходи отсюда!» По-татарски говорит. Он развернулся – и бежать, а его увидели – и за ним. Они его не нашли, но стоянку нашли. С нами еще была одна семья. И они взяли женщину из другой семьи и мою сестру и повели: мало ли – взрыв или мина. Не нашли никого и нас не тронули, ушли. Сколько прожили, не помню. Когда фронт уже ушел, пошли каратели по лесам. И нас нашли.
Немцы, карательный отряд, они ходили – все сжигали. Уничтожали все после себя. Они на нас вышли, выстроили всех нас. Интересно, что там был поляк среди них. Он: «Всех расстрелять!» Мы не орали. Ничего! Нам было все равно. Выстроили нас всех. А главный немец был. А немцы были разные, были хорошие и каратели. А немец говорит: «Куда стрелять? Дети!» А тот требовал расстрелять, а немец не дал. Нас оставили и дальше они ушли. Мы пожили еще. Моя сестра, когда вышла с той женщиной, говорит: «Уже три дня наши стоят, а мы все в лесу сидим». Вылезли мы оттуда. Нам дали дом.
В каком-то доме жили. Там было зерно, мука мешками. Это был конец лета. А вернулись мы зимой. Стали писать в Толмачево, узнавать про маму, узнали, что она жива, ей сказали, что живы. Какая-то почтовая связь уже была. И вы знаете, мы вернулись.
Мы вернулись с коровой, но без лошади. Мы были такие вшивые, что мама вытряхивали вещи на снег – такие были вшивые с ног до головы и в болячках. Наверное, болели, не помню. В Латвии мылись в бочке: сначала – хозяева, потом все остальные мылись.
Я помню, в комнате, где мы жили, стоял станок ткацкий, и прислуга – Рима ее звали –она ткала. Станок такой помню. У них были коровы, овцы, свиньи, лошади. Я и с 1934 года сестра, лет 9 было, – нас поднимали в 4 часа ночи, чтобы мы выгоняли скот. Там было посажено и пасти нужно было в определенном месте. Надевали всякие лохмотья на себя, холодно было, а к обеду жара – всю скидывали с себя. А самые опасные были овцы. Они как рванут – и все.
А папа – на мужской работе или косил что-то, и сестры работали. Одна сестра у другого хозяина, приходила к нам, и брат был у другого хозяина. Не скажу, что нас обижали латыши. При нас появился один раз старший сын, который офицер немецкий. Он нам тоже ничего не делал. Мы работники. Вот мы пасли скот и побирались еще: заходим и просим.
Хуторяне были, давали хлеба. Это мы с сестрой пастухами работали когда. И таким путем мы вернулись сюда.
А как ехали обратно? Ехали как с коровой в товарном поезде до Луги, оттуда нас отправили детей на поезде. А почему-то в Толмачево машинист не остановился, то ли заплатить надо было? Помню, провез через Толмачево, остановился на Мшинской. А оттуда мы ехали на поезде – отправили от Мшинской. Тут, конечно, мама. В нашем доме жили рабочие. Сделали общежитие – наши, русские и парни были, и девушки были. И мы там пристроились. Потом их куда-то дели, рабочих. Немцы жили в нашем доме. Они жили и охраняли мост и там, на горке, к речке. И там стояли зенитки на горе, и бомбили мост и наши, и немцы. И попал снаряд в наш дом и пробил крышу. И вот его подлатали когда, сделали общежитие. Я помню, как мама справлялась со вшами – это был ужас и болячки везде.
Чем лечили, я не знаю, но факт то, что я помню. Когда вижу, что собрано, что у меня дрожь, помню, болячка, а в ней – вши. Вспоминаю – мне нехорошо. Ну, потом вылечили постепенно. Стали жить. Я пошла в 1944 году в первый класс здесь – на Лесной была школа. Писали мы на газетах карандашами. Печку топили дровами, лампы были керосиновые в школе. В феврале или марте пошли в первый класс: и двойняшки – брат и сестра, и я – мы все втроем в один класс пошли. Брат рано стал, уехал, на Востоке был. Сестра 7 классов закончила, живет в Таллине. Последние три сестры остались после меня, в Пскове одна живет, одна – в Таллине. Хорошо живет, не жалуется. У нее муж, два сына. И квартиру получила.
Я одна из восьми детей закончила 10 классов.
Поехала в Питер. Я не стала поступать, потому что мне нужно было общежитие. После 10 класса – 2,5 года в техникуме. В техникуме авиационного приборостроения, я там проучилась, осталась там работать, в Ленинграде. Проболталась год, два. Мама сказала: «Лягу на пороге, если замуж за русских пойдете!» А где я татарина возьму? Татары тоже богатых и красивых любят, не так просто. Конечно, не думала о замужестве: была нищая и некрасивая. В школу ходили в ситцевых платьях, которые мама сшила. Я мечтала: вот бы форму надеть, у меня так и не было до 10 класса. А потом училась и работала, 6 лет в институте. Замуж вышла в 29 лет, в 30 родила дочку, в 33 – сына. Всем бы таких детей, как у меня. Муж у меня был выпивающий, русский, наверное, белорус, я потом разошлась с ним.
Мы вернулись в этот дом, стали в доме жить, вернулась жена коммуниста, хозяйка коровы. Вернулась с двумя детьми, с дочкой и сыном – Соловьева Любовь Яковлевна.
Отец у них погиб, директор школы. Конечно, стали жить в нашем доме и стали питаться мы от одной коровы. Отца забрали на войну, подвозил снаряды на лошади.
Где он служил, не знаю, знаю, что привозил снаряды на передовую. И потом вернулся и поехал в Латвию покупать корову: «Эта корова не наша!» Мы ее отдали. Хозяйка построила дом рядом с нами, он и сейчас стоит. Привез отец из Латвии корову, была своя корова. Мы сдавали молоко – был завод на Лужской улице. Там проверяли жирность, и как налог был. Холодильников не было, вырезали лед в реке, кубы льда возили и засыпали опилками – был такой холодильник. И вот носили молоко. Школу закончила, детей родила.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
