< Все воспоминания

Петрова (Михайлова) Галина Алексеевна

Заставка для - Петрова (Михайлова) Галина Алексеевна

Вошел немец туда в подвал. Я сидела у матери на руках, ела кашу, она меня кормила. Он выхватил котелок и стал есть. И я тогда просто онемела, звука не могла никакого произнести. Я помню, как сидела мама, наклонившись, у нее слезы текут. Никаких ни рыданий, ни звуков. Плачет – и все, текут два ручья, я прижимаюсь к ней. И вот у меня запомнилось, а может, мама рассказывала.

 Я, Петрова Галина Алексеевна, моя девичья фамилия – Михайлова, родилась 21 декабря 1939 года в Тверской области. Раньше Калининская область она называлась. Было селение Голубино, раньше там жила барыня. Селение отличается от всех, что сейчас заросло все. Барыня эта была, можно сказать, садоводом, она ездила по всей России, собирала ветки растений. И когда я выросла, еще остались разные аллеи из некоторых диковинных растений, я это любила. Наше Голубино все называли барское поместье. Ну, дом немцы сожгли во время войны. Мама моя – Михайлова Наталья Михайловна, 1919 года рождения. Она работал в подсобном хозяйстве животноводом – доила коров. Отец мой был трактористом там же. Думаю, что он 1918 года, потому что у меня об отце ничего не осталось. Я была одна. Отец ушел служить обычную солдатскую службу, и только закончилась война, он возвратился. Мне было две недели. Видимо, в тот период они как-то встречались. Михайлов Алексей Сергеевич, ушел сразу, как только началась война, был призван, очевидно, он побыл дома всего неделю, может быть.

Михайлова (Петрова Г.А. )
в 5 м классе
Мошковская средняя школа, Тверская область
1952-й год

Он был сначала на Финской войне, из рассказов матери знаю, что он был разведчиком, и почему-то он какие-то донесения возил на лошади. Знаю, что как-то он упал с лошади и разбил колено, и с самого начала войны был в госпиталях. Так он и погиб. К сожалению, я не знаю, где и когда. Просил мою фотографию у матери, но фотографию тогда негде было сделать, и я всю жизнь очень страдала, потому что выросла без отца. И похоронка не приходила. Где он погиб, до сих пор не знаю. Помню только, что он лежал в госпитале в Алакуртти, это Мурманская область. Мама моя вышла замуж в 1944-м году. От отца уже ничего не было. Вышла замуж мама, и у нее стала другая семья. Он из Шапок, жил в Шапках, а в Нечеперти, видимо, работал. Я и сейчас знаю этот дом в Шапках. Они работали в подсобном хозяйстве, подсобное хозяйство это сгорело. Я помню, как животных всех выгоняли, как все плакали, истерики помню. Меня взяла бабушка матери, а мама моя с младшей дочерью, моей сестрой Людмилой, уехали. От пожара остались животные, подали им товарный вагон, поезд, и мама моя с ними уехала в Ленинградскую область. Получила землю в Тосненском районе в деревне Нечеперть. Там тоже было потом подсобное хозяйство. Ну, раз мама вышла замуж, у нее другая семья. Меня дед мой оставил.

Войну я не помню. Знаете, я помню, как мы сидели в подвале, сидели женщины одетые в такие как замшевые, бархатные такие фуфайки, вязаные платки. Несколько человек сидели, почему они сидели – не могу сказать. Только они все, когда говорили про немцев, что-то это было страшно, и в моем представлении немцы были животные с рогами. Потому что мне было всего два года. А потом, я думаю, это мое ли воспоминание или это осталось из воспоминаний матери у меня это. Вошел немец туда в подвал. Я сидела у матери на руках, ела кашу, она меня кормила. Он выхватил котелок и стал есть. И я тогда просто онемела, звука не могла никакого произнести. Я помню, как сидела мама, наклонившись, у нее слезы текут. Никаких ни рыданий, ни звуков. Плачет – и все, текут два ручья, я прижимаюсь к ней. И вот у меня запомнилось, а может, мама рассказывала. Наше мирное население отправил километров за двенадцать. Мне мама говорила, Белавино это было. Еще шла война и, конечно, мы все голодали. Я помню, как с большими парнями ходила на поле, где раньше была картошка, и мы собирали гнилой картофель. Приносила домой. Видимо, без разрешения взрослых убегала. А потом помню, как очистки собирали – крупные очистки картофеля. Наверное, может, немцы уже ушли.

Немцы на нашей территории были недолго. Они там были, я точно смотрела, всего два месяца. Не было карательных отрядов, не расстреливали никого. Там проходила река, раков было много. На одной стороне были наши, на другой стороне – немцы. Конец 1941 года, ноябрь или декабрь, уже, наверное, 1942-й год. Немцев уже продвинули в сторону Ржева, наши прогнали их. Это мне Раиса Васильевна Тихомирова смотрела в справочнике, там, где я была, в деревне Мартыново, немцы были всего два месяца. Но война-то шла. Вот такие не очень четкие воспоминания. Помню, в доме, когда была маленькая, вдруг земля сильно закачалась. Мне представлялось, что и дом качался, как на качелях. Качалась земля, раздался сильный взрыв, может, около дома, и кричат, что там дядю убило. Все кричат – такие воспоминания. Качалась земля, это было очень страшно.

Галина Алексеевна с мамой и сестрой
Деревня Нечеперть 1952 й год.

 А потом я помню, когда еще мама не уехала, мы были в Тверской еще. Мы жили у дальних родственников, очень дальних. Даже не родных по крови. Я была с мамой только вдвоем. Маму взяли на лесозаготовки. Тогда это было обязательно, и то, что у нее ребенок, никто не брал во внимание. Бабушка Вера была женой дедушкиного двоюродного брата, ну, седьмая вода на киселе. Я жила с этой бабушкой, у нее детей не было, я помню, как она иногда меня угощала цветным горошком. Драже конфету даст одну. Это было для меня большим счастьем, потому что жили впроголодь. И что мне было тогда интересно – война еще шла, летали самолеты, а я уже выбегала играть. Мне, может, быть года три-четыре. Знаю, что война была, самолеты летали, я не понимала, который немецкий самолет, который наш. Но когда другие парни постарше кричали: «Фашисты летят!» – я уже научилась ложиться и не шевелиться.

Помню один такой фрагмент, который повлиял на мое здоровье и на всю жизнь. Кругом было все заминировано, немцы уже ушли, они, видимо, много заминировали. И два мальчика подорвались. Так подорвались на минах, что одни куски. Не на моих глазах. Эти все куски тела собрали взрослые, принесли в плащ-палатку, и бабушка Вера, у нее не было детей, она этого не понимала, взяла меня за руку и пошла смотреть. Когда я это увидела, сложенные куски детей и море крови, я помню, как я кричала дико, это, видимо, повлияло на мою психику. Даже в десятом классе кричала по ночам.

Это была война, я стала всего бояться. Страх поселился в мою жизнь с того момента, и нервы, видимо, сдали именно тогда. Что еще я помню, когда я пошла в первый класс, матери даже некогда было меня отвести туда, я еще с мамой жила.

Победу не помню. Это деревушка была, хутор, в одном доме недалеко от нас кто-то пришел после победы, один родственник пришел, и в том доме пекли хлеб. Для нас ребятишек, я еще в школу не ходила, это был праздник такой – пахнет хлебом. Мы все собрались: мальчики и я одна девочка. Пришла хозяйка, увидела, что дети собираются, какой год не помню, и она нам вынесла по дольке хлеба. Ну, конечно, какой это был хлеб, я не знаю, помню, он был такой белый с мякиной. Это был свежий хлеб, и для нас был праздник великий. А мякина это такой наполнитель. У нас там лен, когда он вырастет – наверху головка, а внутри головки – льняное семя. Его обмолачивают, и из этих семян делали льняное масло. А то, что осталось, – это мякина. Тогда из нее пекли. Собирали лебеду, крапиву и пекли из мякины что-то. Может, запасы были у кого, пекли лепешки. И я помню, когда была у бабушки, еще мало что говорила, но помню, ложилась спать – есть нечего, я лежу и плачу: «Хлебца, лепешки!» А она ничего не может дать. Потом помню, матери пришлось однажды убежать с лесозаготовок, она же меня оставила с чужой бабушкой практически, это по ее рассказам. Она работала, у нее был бык, возила там дрова на лесозаготовках. Обязательно нужно было быть два месяца на лесозаготовках. И вот, когда прошло два месяца, ее не отпускают, война ведь. А ей кажется, что мне там плохо, ей надо обязательно ко мне приехать, и она решила сбежать. Ночью они с одной женщиной запрягли быков своих – и на телеги. Когда там ночь, темно, решили гнать, как следует, чтобы приехать в деревню туда, где я. Оглянулись они и видят – вдали свет горит. Значит, их догоняют, машина едет. И вот моя мама свернула в канаву, а там были кусты. Быка-то все равно увидят. Обняла мама быка, у них такое было взаимопонимание. Она ему на ухо так нежно: «Ванька, ложись!» Гладит его, на ухо говорит. И он лег в канаву, и машина, которая их догоняла, ее не увидела. Ту женщину вернули, а моя мама ко мне приехала. Я это помню.

Михайлова Галина, 11 лет, 5 й класс, Мошковская средняя школа, Торжковский район 1951 г

Я помню, когда она приехала. Я помню, как она стучит в окно и как она ложится. И от нее сильно пахнет потом. А мне так нравится этот пот, потому что я никогда ее не чувствовала. Это мамино было, так дорого это все. Она устала, даже со мной общаться не может. А я трогаю ее, целую ее, ее руки и лицо, глажу ее. А она, чтобы я ей дала уснуть, говорит тихо: «Галя, бабан!» Я это помню, два года мне было, и я смотрю на стенку. «Смотри, бабан!» А стенка деревянная, и я вижу в бревне сук большой. Я смотрю на этот сук, и мне страшно стало, я к ней прижалась и от страха уснула. Вот такие воспоминания. Я уже при маме пошла в первый класс. Мне было семь лет, я думаю, это был 1947-й год. Родственники мои пошли в школу, матери, наверное, работали, тогда выходных не было, одно животноводство было. Меня родственники забрали вместе с одним мальчиком, он мне двоюродный брат.

Приходим мы в школу за полтора километра. Школа – обычная изба, приспособленное здание. Помню, что побеленный потолок белый, электричества еще не было, чуть позже, на год или на несколько, электричество появилось. Видимо, при дневном свете учились, сначала тетрадей у нас не было, писали мы на газетах. Я собирала бумагу, в которую заворачивали продукты, дома ее разглаживала руками, складывала в несколько раз, училась сшивать. Обрезала – получалась тетрадь. На газете на одной стороне напишешь, на другой уже нет. Везде искала бумагу – на улице, еще где-нибудь.

 Сначала мы писали карандашом первое время, а потом стали писать ручкой – номер то ли девятый, то ли одиннадцатый – звездочкой называли. Тонкая ручка. Я вот сейчас помню, как я сижу в классе, учительница говорит: «Ну, садись вот сюда, на вторую парту!» Я села. И учительница говорит: «Меня зовут Серафима Ниловна!» Старая учительница, седая, старых времен, классная дама подтянутая. Она себе позволяла и ударить по рукам, и назвать, что ты такая-сякая. Мы все равно ее любили и ходили ее встречать. Вот она несет тетради, мы тетради эти просим, журнал, чтобы понести. Я вдруг поняла, что урок, когда сидим и учимся, а вот в перемену можно бегать. Я так учительницу боялась. После той истории я всех боялась. Да еще одна на хуторе выросла. Тот дом, о котором я говорю, он был дальше, в барском уголке. В селении я учительницу очень боялась, и даже когда мне надо в туалет, не могла у нее спросить. Сидела и описалась. Да, так было. Учительница молодец. Она мне сказала: «У тебя живот болит?» Я говорю: «Да!» «Ну, иди домой!» Не могла спросить.  Другие дети не заметили. Я, видимо, не так много. От страха, наверное.

Однажды у меня произошла история. Это 1947-й год. Когда я дома одна была, я открыла сундук. Глупая была совсем. В сундуке слева в ящике увидела деньги крупные с портретом Ленина, я нашла эти деньги, понесла в школу. Принесла в школу и стала деньги раздавать. Мне, наверное, хотелось, чтобы дети меня любили, потому что я не умела общаться, я жила практически одна. И вот они увидели, что я деньги раздаю. Одна девочка говорит: «Серафима Ниловна, а Михайлова все деньги раздает!» Она меня вызвала, чтобы завтра мама пришла. А я не могу маме сказать про это. Я видела, как учительница разводит фиолетовую таблетку в бутылке. Ну, может быть, пол-литра. Чернила были только фиолетовые. И я выдумала историю. «Мамочка, я ведь чернила пролила, тебя учительница вызывает!» Я поняла, что это очень плохо воровать. Ну, я воровала, но для других. Ну и мама пошла в школу, поговорила с учительницей, и мне все простили. Деньги, видимо, собрали обратно. Я не помню. В тот же день, видимо, учительница деньги собрала.

Потом мама в конце года уехала и через какое-то время приехала меня навестить. И принесла сушки, батоны,  конфеты – вот эти подушечки. Я, конечно, съела там, сколько можно было. Мама сделала кулек и положила батон и несколько конфет для учительницы. А мне идти до школы километра два. И пока я шла, у меня не было терпения. Я стала из кулька бумажного доставать эти конфеты и щипать булочку. Когда пришла к учительнице, она, видимо, поняла. Она благодарила меня, но ничего не сказала, она все поняла. Вот такие эпизоды.

Выпускники Мошковской средней школы, Тверская область 1957-й год

Еще про школу что помню. Вдруг приходят во втором классе – купили тетради. А я сидела на первой парте. Положили тетради на стол, а учительница ходит по классу. А со мной великовозрастная сидела – после войны мы разного возраста в одном классе учились.  Сидит и мне говорит: «Возьми у нее тетрадку, возьми тетрадку!» И я тихонько украла тетрадь для нее и для себя. Не понимали, что такое хорошо, а что такое плохо. Такие дела, глупости такие. В школе на математике у нас были счеты, мы приносили палочки. Мне дедушка делал палочки из красных прутьев, нарезал, и мы резиночкой их связывали по десяткам и считали хорошо десятки, единицы. Когда я выросла и стала работать учителем, некоторым непонятен счет был. И я со слабоуспевающими делала все на палочках. Это я вижу более эффективным. Когда я еще в первом классе была, мама уехала, я осталась с бабушкой и дедушкой. Дедушка Михаил Александрович родом из дворянской семьи. Он воевал в Первую Мировую войну, один глаз у него не видел – бельмо или что там было. Дед хорошо пел, когда работал пастухом, у него в учениках был Лемешев Сергей Яковлевич. И он с ним часто пел.

Дед уже в возрасте, а Лемешев мальчиком был. Он наш, Тверской, из деревни Пальменицы. Дедушка хорошо пел. Дед меня как-то особенно любил. Видимо, от того, что я ласковая. Потом дали и других внуков, и нас стало несколько человек. Ну, я осталась, к сожалению, одна у деда. Дед меня не ругал. Он видел, как я боюсь всего, он меня учил многому. Например, сидим мы и читаем букварь. Я не понимала, что я читаю. Я видела картинку и читала слово. Прочитаю, например, скажу, что нарисовано. Наконец, дед понял, что я не понимаю, что читаю.  Я потом, когда стала с детьми работать, поняла, что некоторые дети не умеют себя слушать. Ну, дед, так сказать, культуре языка учил. Какие-то слова сразу уничтожал из лексики моей. Говорил, как надо поступать, как не надо, например, говорить громко, торопливо, как пойти обратиться.

В это время у деда пчелы были. И я в соседнюю деревню носила в маленьком колпачке пчелы матку. Он мне скажет: «Снеси в такую-то деревню!» Может, я была в первом или втором классе. Не боялись отпускать. Там все равнина, все видно. Вот скажет мне: «У меня болит шов. Галя, сходи туда-то, попроси вазелина!» У него после операции шов болел. И я шла куда-то далеко. Дед очень много рассказывал, очень был начитанный человек, он расширял кругозор мой. Бабушка тоже была чудная, но была безграмотная. Дед женился на моей бабушке безграмотной, потому что мой прадед, бабушкин отец, проиграл фабрику. У нас была фетровая фабрика, у моих предков, может быть, это была Калуга. Если была там фетровая фабрика, то она была моего деда. И отец бабушки проиграл эту фабрику. Видимо, у них было много детей, или, может быть, бабушка из последних была. Не могу сказать, почему она безграмотная была. В общем, я росла с дедом, и он меня учил разным приемам. Поэтому очень хорошо знала сельскую жизнь. Я умею косить хорошо. Лошадь запрячь могла бы, когда стала старше. Как правильно посадить картофель или  какое-то растение, кусты, например, не просто в ямку. И это мне пригодилось потом, когда я стала работать в школе. Я помнила, чему дед научил. Конечно, культура языка на первом плане. Я помню, дед читал журнал «Огонек». Он себе позволял. Много читал, и я тогда впервые с Пушкиным познакомилась по «Евгению Онегину». Я помню иллюстрации «Евгения Онегина». Мое первое знакомство не с романа, а с иллюстраций начиналось.

Я ходила в школу далеко, думаю, километра два. Когда я пошла в первый класс в Твери, учебников не было у каждого, выдавали один на троих. А у меня же рядом никто не жил. Хоть рядом эта деревенька, пришлось ходить и отдавать туда, учебники мальчишкам носить. По очереди уроки делали. И помню, что мама мне портфель дала. А у всех других не было портфеля, и они смотрели на портфель как на что-то странное. Он закрывался на замок – хлопал и все. А у них были сумки, сшитые из ткани, мешком через плечо надевали. А больше всего было сумок от противогазов. Такие серые. Я помню, училась в пятом классе, и мне мама прислала резиновые сапоги блестящие. А я уже стала ходить в среднюю школу, она была восьмилетняя на тот момент. И это стало таким событием, что все просто приходили смотреть, что это такое – резиновые сапоги.В Тверской области, когда училась уже в пятом классе, я помню, если ты не пришел в школу, то учительница оставалась и работала с тобой дополнительно. Тогда об оплате и речи быть не могло. И спросит: «Ты поняла?» . Я помню 1947-й год, когда отменили карточки, и мне давала бабушка на хлеб. Я покупала дольку хлеба, если отрезать половинку. Ходили в чайную, я покупала столько-то хлеба, а чай был бесплатный.

Выпускники Мошковской средней школы Тверской области, 1957-й год

Приезжала к матери в Нечеперть. Мама была в Нечеперти, работала в подсобном хозяйстве, она была и дояркой, и конюхом какое-то время. Потом работала на полеводстве. Помню, как в Нечеперти они стоговали сено. Я, наверное, уже в класс шестой ходила. Хоть маленькая, но они всему меня научили. Я уже на конях научилась ездить с парнями. Мама меня всему научила. Посадят меня на коня, я могу пробежать даже. А галопом страшно. Ну и, помню, стоговали, ставили стога, меня – туда наверх. Женщины одни, мужчин нет, они мне сено подадут, я его возьму. Они мне: «Галя, в центр клади, Галя, теперь справа, а теперь сюда, а теперь сюда, прыгай, топчи!» Вот стог образовался. «Ну, Галя, теперь будем связывать!» Бросают мне веревку крепкую, держат эту верёвку, и я обратно уже с веревкой схожу, как с горы.

Потом мать объезжала на лошади картофель, окучивали мы, я наверху сижу, на конях ездила. Окучивали плугом обычным железным. Лошадь запряжена, мать идет сзади за плугом. Это тяжелая мужская работа, а я сижу наверху и вправо-влево поворачиваю. Лошади меня слушали, я уже умела. А когда она стала доярка, помогала ей доить коров. Муж был у матери был. Они были в браке без регистрации, он был плотником. Он меня не любил. У них не было жилья. В Нечеперти жили, когда еще война не закончилась, потом стали жить около Нечеперти.

В Нечеперти был один большой дом, туда съехались несколько семей, и у нас был угол один – кровать и угол. Каким-то образом мне мама купила платье. А другая женщина мне говорит: «Ой, надо сходить туда-то, а нечего надеть!» И моя мама дала мое платье этой женщине. Да, это была такая боль. Я очень долго плакала: как могли мое платье отдать другому ребенку? Игрушек не было. Что мы делали! Из тряпочек мастерили.  Какую-то тряпочку найдем из старых вещей, в центр положим какие-то отходы, вокруг головы, как будто голова человека, нитками закручивали и рисовали – и это была кукла.Потом один год я стала учиться в Шапках. Это тот период, когда умер Сталин. Вот это я помню хорошо. Это была Шапкинская восьмилетняя школа. Там было два здания: одно здание – начальная школа, она была в деревне. И в другом месте был поселок, от станции надо было пройти немного, там была школа. Я позже общалась с этими учителями, когда работала в гороно. Хорошие были учителя. Я помню их, потом директором школы была Федорова Валентина Михайловна.

В 1953-м году я училась в шестом классе, Нина Васильевна и физику вела, и математику, много у нее было предметов, тогда мало было специалистов. И моя Нина Александровна Богданова – одна из самых любимых. Она при нас вышла замуж. Так вот Нина Васильевна хорошо геометрию преподавала. Я вспоминаю эти проблемные ситуации на уроке: «Вот как вы докажите, например, решение задачи? Вот прохоровский способ, а вот федотовский способ. Какой нравится больше?» Это ученики разными способами решали, и мы потом разбирали. Она эти ситуации создавала, хотя по образованию была историк и вела историю. Она умерла не так давно. У меня самые хорошие воспоминания о ней. Дневников не было, не кормили нас. Помню продукты, когда мать присылала посылку какую, например, песок сахарный. Мы когда растворяли его, на дне еще плавала манная крупа. В эти первые годы у нас главная еда была килька. Покупали все кильку с картофелем. Когда закончила уже десятый класс, я впервые узнала, что такое арбуз. А в шестом классе стала в Шапках учиться, я впервые увидела сыр плавленый, и думаю: как же его едят? И я стала жарить, на сковороду положила. Пришли девочки и стали надо мной смеяться – что за дикий человек? Потому что я в деревне. Я в Шапках проучилась только год. Мама жила в Нечеперти, и мне приходилось жить в Шапках на квартире, у моей одноклассницы на дому. Нужно было платить.

 В 1952-м году мы плакали о Сталине. Казалось, что конец жизни. Как же мы будем жить? Просто плакали все. Казалось, что теперь нет нашего рулевого. Мы были в отчаянии. И в том же году моей матери как хорошей доярке предложили переехать в Ушаки. Это еще был поселок Ушаки, где церковь. Там было отделение совхоза Ушаки, которое потом сюда перешло. И моя мама поехала в Ушаки и стала в совхозе работать. Ее заметили, она была старательная. Поскольку новый муж у нее плотник, ей дали участок для строительства дома. Мама стала строить дом. Я приезжала к ней каждое лето. А в шестом классе стала жить в Ушаках. А из Ушаков мне в Шапки далеко ездить, и мама меня определила в тосненскую среднюю школу номер один.

В Ушаках школа была, но был другой язык иностранный. Я целый год учила немецкий язык и очень полюбила его. Я была потом первой ученицей по немецкому. Помню стихи на немецком. И вот я училась в тосненской школе номер один на Боярова. Первый год учебы, это когда Сталин умер – 1953-1954-й учебный год. Ездила из Ушаков в Тосно на поезде. Он из Любани ходил, тогда не было электричек. За проезд платили мы. Потому что бегала по вагонам с другими мальчиками. Не три ли пятьдесят платили? Каждый день садились, иногда опаздывала. Даже двенадцать километров ходила пешком в седьмом классе. Кто подвезет к уроку первому или пешком. Хоть к последнему уроку, да зайти. Потому что я домой зайти не могла. Отчим у меня очень был такой. Я его боялась. И брата надо было нянчить.

Моя бабушка Чуркина Евдокия Степановна с сестрой Людмилой
с. Ушаки, 1965 й год

В общем, я отучилась в Шапках один год. И в Тосно стала учиться плохо, потому что часто с братом нянчилась. Оставалась. И у меня не было учебника по химии. «Задачу сделала, Михайлова? Два!» И так каждый день: «Два!» У нас был Лившиц Семен Ильич – химик, конечно, номер один. Что бы о нем ни говорили, это выдающийся химик. Те, кто имели тройку, поступали и имели пятерку. И жена у него была – Бронислава Исааковна. Лившиц молодец. Ходил к родителям и требовал, чтобы родители этим занялись. И мы все были недовольны. Он только химию вел, знал ее прекрасно. В седьмом классе уже были дневники. Жена его тоже химик. Они два замечательных химика. Назаров Иван Иванович вел историю, он жил в соседнем доме. А по истории была учительница строгая, требовала, четко проводила уроки, и мы все хорошо знали даты. Хорошо учили. Нина Александровна была учительница, мой классный руководитель, она была хорошая. Мне нравилась она, как фамилия – сейчас не вспомню.

Я дружила с Ниной Тирсинской. Меня как-то, мне кажется, не любили. Комплекс был, видимо. Потому что я в детстве росла с другими внуками. Я была самой маленькой, меня все обижали. И я думала, что я некрасивая и страшная. Матери я говорила: «Что ты меня такую страшную родила?» У меня такой хорошей уверенности не было всю жизнь. Мне только дед все время говорил: «Никогда не вылезай, не показывай себя, будь скромной!» Тем не менее, я потом себя нашла. Была по русскому языку чудная учительница – Нина Викторовна. Да, в тосненской школе, я помню, учитель был – какой-то Кузьмич по математике, географ Валентина Ивановна. Я помню, что у нас было три параллели в седьмом классе, и я училась в классе «В». Я ходила утром. Была ли вторая смена? Может быть, и была. Наверняка была, конечно, была. Я помню, что в седьмом классе отменили в первый год экзамены.  В школе ничего не ели. Когда какие копейки есть – купишь. А позже, когда я была в институте, хлеб был бесплатный.

Помню, широкая дорога – каменная, вроде, дальше по обеим сторонам – канавы с водой, серый забор, пустое поле. Дома потом были там: Ленина, сорок шесть, сорок восемь. Позже были дома. Помню одно здание – это уже 1963-й год. Когда я шла по улице Советской, сворачивала на Боярова, первым зданием была детская консультация. Я сейчас сравниваю, в деревне хорошо учили. У нас было много кружков. В Тосно не было времени, я всегда хотела есть. Мне надо было скорее домой. Что-то, может, куплю – хлеба или один пирожок на вокзале. Помню еще старый вокзал. Редко ходили поезда. В Шапки, например, ходили раза два в сутки. Мы ходили пешком. Отчим просто терпеть меня не мог. Часто пил и бегал с ножом и топором за мамой. Вот такой был отчим. Поэтому в восьмом классе я стала плохо учиться, и меня взял дедушка обратно в деревню. Я стала ходить там в школу. Я сейчас представляю, что это была образцовая школа. Я помню, как с каждым учеником возились. «Ты пропустил вот это, вот это!» Пособий не было тогда. Мы мало, что запоминали. В классе было учеников примерно тридцать. Здесь уже были постарше года на два. Бывало, обзывали друг друга. Например, не обидно – я была Михадзе. А когда была маленькая, я умела кричать, как Чита. Меня так и называли. Но это было давно.

Когда я закончила десятый класс, не могла пойти на выпускной вечер, потому что нечего было надеть. Формы не было у детей, у некоторых только была. В седьмом классе в Тосно у одной девочки мать была судья, вот у нее было коричневое платье. У некоторых была форма, я помню, когда стали фотографироваться, я попросила: «Дай мне хоть передник!» Так хотелось иметь форму. Я вспоминаю, как я у себя в деревне закончили восьмой класс, пошли в девятый. Только девятый класс образовывался, и учебники нужно было покупать. Уже деда не было, а бабушка одна получала пенсию за сына шестьдесят рублей. И я не могла у нее спросить эти деньги. Тогда я набрала малины в лесу и поехала в районный центр Торжок продавать малину. Стою на рынке со знакомыми, подходят: «Чья малина?» Я отойду в сторону, мне было неудобно продавать. И малина уже села – один сок. Нашлась одна умница: «Пойдем домой, возьму у тебя за двадцать пять рублей». Помню, я смогла купить себе учебники, еще купила чулки фильдекосовые. Тогда были фильдекосовые и фильдеперсовые. Они такие эластичные, не то, что простые. Учебники – это было главное, потому что много читали, так много, что я читала на уроках, и у меня учителя уже в девятом классе отнимали книги. И меня тогда мало, что интересовало, мало. Нечем было заняться еще, нечем.

Моя мама, Михайлова Наталья Михайловна
с. Ушаки, 1975 й год

Я закончила школу, закончила десять классов. И в тот период наш уважаемый Никита Сергеевич Хрущев издал указ, что в институт надо поступать, когда проработаешь два года. А поскольку нам в деревне говорили: «Ой, да вы здесь ничего не знаете! Вы знаете, какие в Ленинграде ученики?!» Не было у меня даже попытки поступить, и я об этом жалею очень. Я пошла работать на Московский вокзал. Мне было удобно: реже ездить – и бесплатный билет. Я работала на Московском вокзале весовщиком, взвешивала багаж. Вот ко мне приходил наш юморист Райкин. Я-то его сразу узнала, тогда не было и мысли, чтобы с ним поговорить – у него было строгое лицо. Он приходил с таким серьезным видом! Раньше было так. Вы едите, и у вас большой чемодан. Человек с багажом приходит в багажный цех. Цех был на первой платформе. Где сейчас электрички, там были кладовые, весы, очередь была. Пассажиры сдавали, я первое время на багаже писала, делала маркировку. Собирала сажу, разводила и кисточкой писала.

Чемодан сдают в багажный вагон, выдают квитанцию. Например, если три чемодана, то на каждой квитанции номер и на чемодане написан номер – положено пяти-шестизначное число. Да, взвешивали все. Потом носильщики собирали вещи и несли в багажный вагон первого поезда. Я уже настолько знала Россию нашу матушку и говорила: «Седьмой поезд. Отнести туда-то!». У них были тележки. Они отвозили, иногда по невниманию, но это было редко, вещи попадали в другой поезд. А когда пассажиры приходили, в вагон тоже принимали по квитанциям или по накладной. Однажды я задержала поезд, не было одного багажа, кажется, на одну минуту – был выговор по станции. Поезд отправляется, нет одного чемодана. Ведь багаж таскали грузчики – не принесли, а мне надо вместе сдать. Человек с собой не мог взять в поезд багаж. Видимо, тогда и поездов было мало, и вагонов мало, наверное, мешало это. Были багажные вагоны.

У меня были благодарности. Сначала я была маркировщиком на багаже, потом мне исполнилось восемнадцать лет, экзамены сдала на весовщика. Я должна была знать некоторые вещи. Ну, предположим, как переходить железную дорогу: все сигналы, по поездам спрашивали. Я ходила в шинели, черная шинель была у меня. Мне нравилась в шинели ходить.

Я решила, что надо получить образование. Мне хотелось, я хорошо училась, я писала хорошо сочинения. Мне хотелось поступить на факультет журналистики. У меня аттестат без троек. Но я посмотрела, какой был страшный конкурс, и сразу ушла. Не стала ничего сдавать. Потом я пошла в кораблестроительный. Меня подруга туда затащила, и там кто-то сказал, что все равно возьмут одних парней. Мне надо было поступить, как говорят, «кровь из носа», во что бы то ни стало. И я думаю: пойду в педагогический. Почему – не знаю. Я еще детей так не любила, как потом полюбила их.

Я хотела на историко-филологический поступить. Узнала, какой конкурс. И я по одному предмету получила три. Пока я была там, еще не взяла документы, пришел представитель педагогического факультета начальных классов института имени Герцена. И стал говорить: «У кого хорошие оценки, к нам приходите, только сдайте рисование и пение. Потому что у нас в начальных классах надо преподавать рисование и пение». А рисования и пения не было в школе, где я училась. Я подумала, может быть, мой аттестат их заинтересует? Мне дали что-то нарисовать, а я не нарисовала. Спела я «Подмосковные вечера», и мне сказали: «Слух запущен!» Но меня взяли, поступила. Надеть нечего, есть нечего. Жила сначала на квартире, с девочкой вдвоем одну комнату снимали на территории института, но в это же время мы работали, чтобы за что-то заплатить. Я была уборщицей.

На дневном стала учиться, опять стала работать. Работала в общежитии вахтером. Ну, все равно очень мало. Сначала и стипендии не было. Одно время я донором была, кровь сдавала. Ничего страшного нет, и мне это нравилось, что моя кровь молодая кому-то поможет. В институте было чрезвычайно интересно, потому что мы ходили на встречи с разными людьми интересными, с Шостаковичем, например. Я стала заниматься спортом, потому что была развита физически. Я стала заниматься у Первухина Александра Константиновича. Все делала очень хорошо, но он мне говорил: «Галя, не будет из тебя результата особенного, у тебя короткие рычаги – ножки».  Все виды, и бег с барьером, всю технику эту знаю и помню.

Потом была в институте председателем совета, ездила. Если вы читали когда-нибудь о Елене и Тамаре Пресс, я как председатель совета ездила к ним домой, приглашала на спортивный вечер. У них квартира – одна комната девять метров. Все стены в наградах, в дипломах, они были олимпийскими чемпионками. Я знала и Йоланду Балаш, она из Румынии. Из наших знала Валерия Брумеля – очень скромный человек. На все международные соревнования нас брали писать протоколы. Сижу, пишу. Слышу: «Отмечать первую попытку подходит Брумель!» А у меня уже сердце загорелось: «Как интересно, красавец какой!». Я всему научилась, в соревнованиях участвовала в институтских. Но особых мест не занимала, а внутри соревнования занимала места на большие дистанции.

В институте я жила благодаря тому, что подрабатывала. На четвертом курсе вышла замуж. Приехал мой парень, который из Тверской, пришел после армии. Вышла за него замуж. Он был очень хорошим человеком. У него сердце – второй инфаркт был. Он долго потом мучился, я по ночам ему уколы делала. Когда я училась на дневном, нас обязывали выучиться на медсестер. У нас тогда была холодная война, поэтому каждый из нас, кто закончил гуманитарный вуз в то время, был медсестрой или медбратом в гражданской обороне. Поэтому и учили уколы делать, и на операциях были мы. Учили нас дополнительно. Когда заканчивались наши лекции, на шестой час приходили врачи. Сегодня терапевт, завтра еще какой врач. А в больницу мы ходили на практику. Я не могла быть на операции – меня тошнило, я убегала. Когда резали, я убегала. Укол еще могла делать.

Тосненская средняя школа
1978 й год

 Я вышла замуж. Я окончила институт в 1963-м году и стала работать в Рябовской начальной школе. Жили мы в совхозе Ушаки. От матери мы ушли, потому что стало тесно очень. Мы ушли в совхоз. Он стал работать водителем у директора, и директор дал ему комнату в деревянном доме. Этого дома сейчас нет. Я отработала три года в Рябовской школе. Она называлась Рябовская школа номер один. Она была в деревне одна, а там же еще есть Пельгорстрой, там Рябовская средняя была, а где Соколов Ручей – там Рябовская восьмилетняя школа.

Школы сейчас нет. Деревянная она была, по шоссе – рядом с поворотом на станцию.  Там было четыре учительницы и приблизительно учеников сто двадцать. Когда в моем классе было двадцать восемь человек, это меньше чем в других, мне сказали: «Ой, да каждого можно облизать!». В Рябово сейчас есть моя ученица, уже пошла на пенсию – Танечка Цурканова. Что здесь особенного? Писали планы воспитательной работы, обязательно нужно было иметь учебный план. Потому что сейчас не очень как-то, а тогда обязательно было. Ездили мы на семинары, особых воспоминаний у меня не осталось. Родительские были собрания, с родителями хорошо нашла контакт. Но иногда очень долго детей держала после уроков.

Как я окончила институт, диплом сразу не давали – нужно было отработать год, и тогда получишь диплом. У нас в районе не было учителей начальных классов с высшим образованием. Я одна закончила дневное отделение, еще заочница у нас была Полина Евгеньевна Яковлева. До меня готовили методистов для педагогических училищ. Но однажды мне сказали: будешь давать урок открытый. А я первый раз не знаю, что это такое – давать открытый урок. Начинаю готовиться, мне еще сказали, сшить костюм – учитель все-таки. Я костюм сшила из простой ткани, заказала у соседки. Потом поехала в городской институт усовершенствования учителей и попросила, чтобы мне подготовили урок. Я не знаю, у нас был методист или нет? Мне подготовили урок очень интересно. Я настолько запомнила, могла бы воссоздать сейчас, главное направление.

Но когда спланировала весь урок, у меня не получилось так, как я запланирована. Первый раз давала открытый урок для учителей-асов, которые всю жизнь проработали. И вот когда закончился этот урок, вижу – все не так пошло. И сама не так, ну все не так пошло! Пошло не так, как я урок планировала. Я отошла к окну, встала, и у меня ручьем слезы потекли – без рыданий, как вода, текут. Думаю: все пропало. Подходят ко мне учителя, обнимают и говорят: «Вот это да!» Они восхищаются, представляете?! Тогда была инспектором Киселева Елизавета Константиновна, она, видимо, рассказала, как меня тут расхвалили. Меня вызывает заведующий, это был Загорский Александр Дмитриевич, и говорит: «Мы берем вас в аппарат, потому что сейчас нужен человек, потому что Тосненский район будет проверять достоверность новых программ». Министерство просвещения СССР подготовило новые программы, и стали по ним в трех районах нашей страны работать: Московская область, Свердловская область и Ленинградская область.

Раньше начальная школа была четыре года. Теперь расширилось содержание, например, раньше была просто арифметика, а теперь сюда включили элементы алгебры, геометрии, просто сейчас есть это, а раньше не было. И считать стали больше. Нумерация больше. Русскому языку тоже как-то больше внимания. Раньше как-то учили по аналогии, а теперь стали больше основываться на произношении, на основе правил. Потому что тогда после войны все это было. В общем, потому что наука и производство продвинулись, и стране нужны были более образованные люди. И меня тогда поставили во главе угла этого эксперимента.

Я часто ездила в Москву в Академию наук, я знала всех не то, что в лицо, а мне приходилось выступать. Я так стеснялась. А мне: «Галя, ты же знаешь больше всех!» Я, конечно, мало, что могла сказать. У меня диплом, кстати, был на отлично, на пятерки. Писала у Марии Александровны Бантовой, когда я была студенткой. Уже проверила то, что потом вошло в программу. Ну и стали этим экспериментом руководить мои педагоги, у которых я училась в институте: Мария Александровна Бантова и Тамара Григорьевна Рамзаева. Они авторы учебников. Мне Мария Александровна Бантова сказала: «Галя, только в жизни никогда не берись за написание ученика, это так тяжело! Потому что какую-то линию надо провести по мере возрастания весь учебник». Она говорила, что это очень тяжелая работа. Но отдельные наблюдения у меня были, я там что-то говорила немного.

А эксперимент в чем заключался: все учителя Тосненского района собирались, и я приглашала методистов института Герцена. Вот сегодня Мария Александровна приедет, завтра Галинкина и Бонич. Мы рассматривали тему, как ее преподавать, потому что новое содержание, как правила формулировать. И учителя это должны были претворить в жизнь. Наш район должен был проверить, будет ли доступно детям это все. Этот эксперимент продолжался три года. Я собирала результаты контрольных работ, писала на миллиметровой бумаге. Тогда же не было компьютеров. Я эту миллиметровку в воскресенье разложу – метра два шириной, со стол. И пишу – в клеточки ставлю, у кого какие ошибки. Иногда отправляла в Москву бандеролью, если там совещание, нас собирали раз в месяц. Мне давали командировку, я еще молодая, конечно, я взрослела. К нам очень много приезжали представителей из Москвы, из министерства, тогда было программно-методическое управление.

Мой эксперимент начался в 1965-1966 годах. В нем участвовали Тосненская школа номер один и Тосненская восьмилетняя школа. А железнодорожная не имела к нам отношения. Железнодорожная была, где сейчас гороно. Тосненская школа была на проспекте Ленина – деревянное здание около церкви. Она была как бы в двух зданиях: где деревянная, там были старшие классы, а на стороне типографии – там была начальная школа.

В те времена не было еще музыкальной школы. Музыкальная начинала работать в деревянной, корчагинской школе. Музыкальная школа стала после, когда открыли первую школу, где Киселева стала директором. А восьмилетняя перешла на Боярова в Белую школу. Здесь стала Тосненская восьмилетняя школа. А около церкви школа стала вечерней. Директором был Соколов Игорь Ильич. Директором восьмилетней школы был Кудрявцев Василий Сергеевич в 1965-м году. Потом опять стали менять программу. С течением времени меняется содержание нашей жизни, науки и достижений. Начали обучение с шести лет. Учли то, что все запоминается и понимается в раннем возрасте лучше. И приводили такой пример, что иностранный язык чем раньше учишь, тем лучше запомнишь и поймешь.

Открыли класс шестилеток в ушакинской средней школе. Набрали мне шестилеток, здесь начинала другая учительница, но она ушла потом в декрет. Меня пригласили, и я стала с ними работать по новой программе, по программе один – четыре. Опять изменения по сравнению с той программой, которая была раньше. Но что в шестилетках интересно: обучение с шести до семи лет наиболее трудное, потому что нужно детей больше забавлять, еще рано им учиться. И поэтому мы придумывали разные игры в учебном процессе в течение урока, и это было трудно. Учить надо было, играя, кто-то приходил на урок – вот она Незнайка. Давайте будем отвечать и посмотрим, правильно ли Незнайка отвечает?

Впитывала, мне все очень нравилось, я все делала с душой. Ну что же, тогда, конечно, очень много учителей-талантов у нас появилось, очень много. Когда прошло три года, были награждены учителя, некоторые стали отличниками просвещения СССР, а другие отличниками просвещения РСФСР. Я тоже отличник РСФСР.

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю