Я – Лидия Парфирьевна Осьмова. Я родилась 24 марта 1922 года. Когда началась война, мне исполнился 21 год. Во время войны работала в спецформировании при НКВД.
Мамы у меня не было: родители разошлись в 1929 году. Сестра у меня была, сейчас она умерла уже.
Когда началась война, я была в командировке на станции Эдель, позвонили по телефону, чтобы я приезжала, я жила в Карелии. Приехала, и 24 числа я уже отправилась на пункт, где нас собирали в Волховстрой. Я прибыла туда 25 июня 1941 года. И сразу же нас призвали. Мы работали в спецформировании, при НКВД, состояли на учете в первом секторе.
Нас формировали по службам. Мы были военными железнодорожниками, работали, шли за армией, когда она освобождала занятые немцами наши территории. В боевых действиях я не участвовала. Мы только восстанавливали все, что было разрушено.
Наше отделение называлось Военно-эксплуатационное отделение. В Волховстрое было два эшелона, и все так и шли. Вот прошли Волховстрой, Ленинград – я была там в блокаду, работали там. Ну, мы, как могли, помогали все там. И медсестрами были. И дежурными были.
После освобождения, когда уже блокаду сняли, нас отправили в Эстонию. Там была я в Нарве. Там тоже работали. После Эстонии, прошли всю Прибалтику, потом Восточную Пруссию, а потом – Германия. И закончила, уже вернулись, демобилизовали 25 сентября 1945 года. За армией мы шли. Фактически все службы у нас были, и железнодорожная и локомотивная, и движением и вагонная и разная. Только на колесах. В боевых действиях мы не участвовали.
Вот армия Рокоссовского , второй белорусский приписаны были к ним. И нас снабжали. Потом в Германии я была, Нойрандербург, ой, Бранденбург, а станция Нойранденбург (Нойбранденбург – прим. ред.), и наш эшелон хотели в Японию отправить, уже стоял под парами. Но нас задержали, в сентября нас демобилизовали.
Мы завершили войну 25 сентября 1945 года. Вся война на колесах. Где была? Дрезден, была на станции Полесье. Мы жили и в вагонах, и в поместьях. Где нас формировали. А занимались всем, что необходимо.
Всем занимались. И санитарные условия помогали там. А я в основном была оператором связи, дежурила на телефонах, и мне передавали, что нужно. Все было.
Оператор связи – моя специальность была. Я около телефонов сидела. Через меня шла информация. Первая все узнавала, да, выходит так.
А когда мы стояли в Волховстрое, дежурили, тревогу заводили. Мы были в землянке, из штаба нам звонили: «Воздушная тревога!» И вот мы заводили. Так что всякое было.
Вроде, ничего тяжелого не было. Все кругом было нормально. Выполняла приказы.
А вот в Ленинграде тоже работали на станции, забыла, как называется, в общем, тоже на пункте осмотра сидели. Тоже нужно было, когда эшелоны отправляют, сообщать машинистам, куда нас отправляют, их, вернее. Чтобы документы сдать. Там, где можно было еще проехать. Мга была уже занята, Волховстрой еще нет, мы первое время там стояли. Так интересно, как будто в командировку отправили.
И вот в Волховстрое, где наш эшелон стоял, два, вернее, было эшелона. Там первое время Волховстрой самолеты пролетали, не бомбили, ничего, дальше на Ленинград улетали. А там было жаркое лето, и мы провели душ, тогда еще войны такой еще большой не было. Это только на юге Белоруссии, да Украину занимали. А здесь нет, и вот мы работали и жили в вагончиках. А было жарко, и думаем: скорее бы тревога. Чтобы уйти с вагона и посидеть на улице. А потом, когда стали занимать Волховстрой, но они тоже полностью не зашли, на Тихвин дорогу перерезали. А потом так стали бомбить. Уже мы вернулись обратно в Волховстрой и там находились.
Такие были налеты, что звездный налет со всех сторон, очень высоко и бомбили Волховстрой, железную дорогу, а бомбили сильно. Очень много погибло людей на железнодорожной станции в Волховстрое. Там было убежище, и бомба тонная упала и не разбила бы убежище, а она попала между рельсами, и много людей убило.
В Волховстрое, когда бомба попала в убежище, перекрытия упали там. Люди заживо захоронены были. И все взорвалось, и все упало на людей.
В общем, мы так и шли за армией. И то, что нужно было делать, мы делали. Частые бомбежки были в Волховстрое, да.
В 1941 году, наверное, особенно часто бомбили.
А потом я попали с Волховстроя в Ленинград. В Ленинграде я жила на Лиговке, дом 40, там наша часть стояла. И даже во время, когда мы были в Ленинграде, мы ездили в лес. За дровами. Не было ни тепла, ничего. И ездили за дровами. Себя отеплять. Мы как раз были… Отправили нас в лес. А в дом Перцева пять снарядов попало, но не в квартиры, а вниз, где были прачечная, баня – туда, и не один не разорвался.
Как раз была карточная система, и ходила получать карточки, я получила, иду и слышу, высоко надо мной жужжит что-то, я оглянулась, а это немецкий летчик. Ну, как вас вижу, так и его, шлем у него такой одет, улыбается, я оглянулась и пошла быстрее. Я только успела дойти до котельной, и он начал бомбы кидать. Только успела я дверь открыть, а потом ударной волной дверь захлопнулась, и меня отбросило в котельную.
Низко так летел. Надо мной прямо совсем. И он, наверное, провожал, куда пойду и потом стал бомбы кидать. Так тоже не разорвались три бомбы. Упали там. Особенно где я была, там из опилок земля, не было такой амортизации, чтобы взорваться.
Тяжело было в Ленинграде. Мы тоже снабжали эвакуированных, возили в Волховстрой и привозили на железную дорогу в теплушках и мы их водили по столовым – кормили. И следили за ними, оставлять нельзя. Взяла, например, котелок соседки, нужно было следить, чтобы сами не съели. Тощие были такие эвакуированные. Тяжело было смотреть. Ну, у нас была столовая, нас кормили неплохо.
Я, например, участвовала в захоронении трупов, которые находили, помогали хоронить. В общем, все приходилось делать. А потом в Веймар отправили нас, побыли там немного и поехали дальше: Эстония, Прибалтика, вся Прибалтика и, стала забывать уже, Восточная Польша, Пруссия, а потом Германия. В Германии конец войны, а я осталась в Германии. Там занимались распрессовкой колесных пар. У них узкая колея, потому переделывали. Прессовали. Шире делали. Там потом немцы работали, в Германии.
В Прибалтике мы дежурили на телефонах. Поезд или состав какой отправляли – нам сообщали, где должен остановиться, приходили машинисты, брали документы. А там все везли: и военное оборудование, и все.
Ну, а я находила. Мы учитывали, вели учет, сколько распрессованных колесных пар. И ставили уже их на коробки. На широкую колею, чтобы вывозили.
Мы в Германии же не общались с населением. Там почти никого не было: и уезжали, и приезжали, курсировали.
Мы были на железной дороге, ходила, получала карточки. Фактически мы отправляли, передавали грузы. Вот было такое, тоже запомнилось, когда стояли в Имаре, отправляли наших сибиряков, давали «зеленую улицу», чтобы они негде не задерживались, а сразу ехали на фронт. А тут, в Имаре, как раз соседняя станция не дала разрешения. А эти ларьки все закрыли, такие парни здоровые, они безобразничали. И я как раз стояла на пункте осмотра вагонов, и один подошел и говорит: «Не волнуйся, не знаешь где водки достать?» Я говорю: «Не знаю!» А все закрывали, военный комендант убежал со своего поста. Ну, потом кое-как дали «зеленую улицу» и даже танки, чтобы сибиряков заманить, чтобы они в вагоны зашли. А так ничего, ну, только, что бомбежки были сильные, дежурства были.
А в Германии, особенно ничего не было.
Там мы уже близко к железной дороге не находились, а находились, где распрессовка была. Цех был специальный. Так вот, я помню, выменяла часы на хлеб у немца, они пленные были.
В Бранденбурге, в Штекене была, потом еще вот что было: скот, коровы вот у них так кричали, они были загнаны в загон, и у них молоко перегорало, они так кричали, мычали, что сердце разрывалось. Их нужно было доить, и мы ходили, доили. В поместье где-то жили. Наша часть там стояла. Наше отделение.
У нас была столовая. Там готовили и давали еду. И дополнительный паек давали в Германии. И потом, когда мы в город какой-то поступали, там были оставлены продукты и написано, что можно кушать: проверено, не отравлено. Наши военные писали.
Немцы-то не будут писать. Оставляли продукты.
Я все удивлялась: такая страна была Германия! И нужно было им нападать, ведь все у них было. Такого у нас не было, еще в лаптях мы ходили в деревнях, не знали, что такое простыни. А у них было все. И нужно было нападать этому Гитлеру.
Зачем затеяли такую войну? Столько людей погибло!
Даже в блокадном Ленинграде нас тоже снабжали. Военные были в лучшем положении.
Я же с первого дня блокады там была. Сперва в Волховстрое мы были, а потом нас перевезли в Ленинград. «Поляна смерти», видно, наверное, и они уже, как услышат стук колес, значит, открывали огонь. Немцы там были, и называлась «Поляна смерти». Но наш эшелон хорошо прошел. А второй за нами шел. Так туда попали, картошка там была. В вагоне были продукты, так туда попали. Это был 1941 год.
Была зима холодная. У нас были шинели, нам не холодно было, потому что она шерстяная. Фуфайки были.
А после сентября 1945 года расформировывали нас. В Волховстрой я поехала, я могла в Ленинграде остаться, а у меня в Карелии, город Ким был, и я туда поехала.
Была начальником паспортного стола, работа была хорошая у меня. Сразу в кадрах.
А после, потом начальником бюро на железной дороге. Из-за чего – муж начальник вагонного участка. Нельзя было, чтобы муж и жена работали в одной организации, я потом в билетном бюро была, а сначала в кадрах. Тогда были паспорта все на производстве, и мы следили, когда менять паспорт нужно было. Ходили менять. Ну, в общем, начальник паспортного стола.
У меня работа была хорошая. Сюда вот приехала. Мужа командировали, тоже на станции Кириши работала, кадры вела.
Когда ехали с Волховстроя, когда, якобы, подходили к Волховстрою немцы и до Тихвина, там стычка была. Перестрелка была, и вагоны тогда остались там. И вот нас эвакуировали на Северную железную дорогу, были там, пока не освободили. Так что Волховстрой фактически немцы не занимали.
В Прибалтике попадала под бомбежку.
В годы войны были такие заградительные специальные отряды в каждой армии, которых на самые сложные участки посылали. СО специальные были, но я их не видела.
У меня медали в основном за оборону Ленинграда, за Победу над Германией. Ну, и медали юбилейные. Хорошо, что была медаль за оборону Ленинграда. Из Германии привезла блузку и когда одевала блузку или что-то, наши военные, «немецкая подстилка» меня называли. Так пришлось одевать медаль за оборону Ленинграда. И отношение менялось.
Потому что девочек других брали насильно. У нас тоже люди разные.
Наша часть находилась в 130 км от Берлина. В самом Берлине я не была. Я оператором связи была,
Там никого не было, ни немецких, ни наших не было работников. Были спецформирования. И наше было отделение, эти как называется еще… Забыла. Ну, в общем, специальные железнодорожные по восстановлению дорог, потом спецформирований больше было.
О Победе мы узнали так: мы ехали как раз в вагонах, и вдруг стрельба такая сильная началась. Выглянули, спрашиваем, что случилось, а уже было много военных. Говорят: война закончилась. И так кричали!
Но мы не отмечали. Мы были в вагонах, нас еще не расформировали. Не поселили, куда нужно. Восточная Пруссия, последняя была. Насельск, вроде, был город.
