Лохина Таисия Ивановна

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Родители мои были крестьяне, колхозники, раньше крестьяне, потом колхозниками стали. Большая семья, шесть человек детей, я была шестая, самая маленькая.
Росли в колхозе. Лишнего ничего не было, мама с папой работали, внимания нам не было большого. Мы все учились. Мама у меня была великая труженица. К ней даже приводили в дом посмотреть, показывали, сколько детей, а она всегда работала. Много работала она дояркой и на поле работала. Была очень большая труженица.
Маму звали – Мария Трофимовна, а папу – Иван Семенович.
Папа был обыкновенным человеком, часто болел. Он в Первую мировую войну был в плену. Представляете, правнук Миша нашел его по интернету. Есть в интернете такая рубрика: «Первая Мировая война, немецкие пленные», и он нашел его там. Было написано, что в 1916 году во время немецкой газовой атаки он попал в плен и был там три года.
Потом вернулся, семью завел уже в 1920 году. Часто болел. Ну, потому что газовая атака, и было тяжело в плену. Очень мало рассказывал, я была младшая, он уже все рассказал до меня. С ним делала такие церкви из лучинок, красивые, делали церкви еще в Германии, интересные такие, крестики делали и продавали. Нужно было как-то жить.
Семья большая. Ну, когда началась война, у нас уже старшая сестра окончила Лужскую школу медицинскую и пошла воевать с первого дня войны. И старший брат тоже, его забрали почти сразу, он с 1923 года рождения. Его ранили: он сразу почти на Невском пятачке ранен был. Ну, мы остальные дома были.
У нас, недалеко от нашей деревни, был аэродром, знаете, наверное, Городец.
До войны я ходила в школу, там была школа, больница, это было большое село. Очень большое, хорошее село. И между Городцом и Новосельем было большое поле, оно принадлежало трем колхозам: Городец, Подлесье и Новоселье. А так как у нас в Советском Союзе земля всегда была государственная, то государство дало такое распоряжение, чтобы взять, как говорят, Бородино. Нашли большое поле, есть, где разгуляться, и здесь построили аэродром. Колхозы взяли этот участок, им просто дали поменьше. Это было в 1938 году, и аэродром у нас пробыл до 1958 года, т.е. 20 лет действующим. Даже во время войны действовал. Вы знаете, что перед войной Сталиным была дана установка, чтобы укреплять границы. Мы как раз и проживали у северо-западной границы. И у нас в Лужском районе было построено три аэродрома: у нас был аэродром Красный Вал и еще около Красного Вала – забыла, как деревня называется – там тоже был аэродром, я знаю врача одного, он там живет.
А наш – около Городца. Если ездили в Городец, то знаете, что налево от него. Укреплялась граница, и как раз строили аэродром, и все, что для этого нужно было делать. На аэродроме в выходные показывали фильмы, тогда же ни телевизора, ничего не было. И радио не у всех было. А у нас радио как раз было, а больше-то ничего. И вот на аэродром мы ходили в выходные в кино. Был солнечный день 1941 года, 22 июня, и мы, все ребятишки, пошли на озеро. А идти было порядочно.
И надо было идти через аэродром. К Люблино шли, как раз по Бору, через аэродром. Вот мы накупались, возвращаемся, не помню, как купались, но хорошо запомнила, как мы возвращаемся, и идет военный. И кто-то из ребят спрашивает: «Дяденька, сегодня кино будет?»
А он говорит: «Сегодня война началась. Бегите домой».
Мы побежали домой, прибежали в деревню, а там, около правления колхоза, народ, слушают радио, выступал Молотов. Мне было 10 лет. Конечно, что я там помнила, девчонкой. Уже была такая большая, три класса закончила до войны. Потом пошли домой: послушали немного и разбежались по домам.
А к вечеру уже вся деревня провожала мужчин в армию.
Помню, дядя Борис такой был: играл, бабы песни пели, кто плачет, кто пляшет. Такая обстановка была. Я никогда никому не рассказывала про войну.
И вот проводили всех в армию, а мы остались жить в деревне.
Отец уже не мог воевать. Но брат и сестра ушли, мы не знали, что они ушли. Потом через какое-то время узнали, что взяли их. Нина-то здесь под Лугой была. И потом нас через непродолжительное время собрали всех. Из всех деревень, и из нашей деревни и пошли к Люблино, потом в Колезенья, большущая Коломна. У нас была наша семья, потом на нашей телеге бабушка с дедушкой были, всю дорогу и я сидела в этой телеге. Шли пешком. Идем, и сейчас даже помню, что вижу дорогу от Володарского до Колезенья. Много-много было повозок; куда ехали, неизвестно, потом подошли к Стелево. И вот здесь, между Колезенью и Володарского, появился немецкий самолет. И все разбежались: страшно стало. Потом пролетел, и мы немного еще прошли; кто-то там приказ дал, и мы остановились. И потом сказали: «Поезжайте обратно в деревню». И мы поехали, но не в деревню, все в лес поехали. Такой был лес у нас. Сразу стали делать что-то, палаток не было, конечно. Из веток шалаши делали. Наделали шалашей, и какое-то время там жили. Землянику там собирали. Скот же был у всех еще, коровы были. Скот с собой взяли. И еще стадо государственное с нами было. Тоже гнали с собой. Сколько-то дней мы там прожили, и как-то раз приходят немцы в лес.
Пришли немцы, в деревне же никого нет. Там ходили по несколько человек, смотрели, что там есть. Никого не было. И пришли к нам сюда немцы, и я запомнила на всю жизнь; немец встал, их несколько было, им скот надо было забрать, а около нас, около палаток, встал немец, у них такие широкие голенища, руки на автомате, стоит – смотрит. Запомнила на всю жизнь, что такое немцы. И нас забрали, скота, сколько нужно было, взяли. И погнали нас в деревню. Мы забрали свои поклажи, стали жить в деревне. Всем дали земли, кому сколько по количеству людей. Обрабатывали мы эту землю. И картошку сажали. И им платили налог. Долго же жили, с июля 1941 по 1944 год . У нас Лугу освободили 12, а к нам пришли 15 октября, тоже хорошо помню. Обрабатывали землю, нужно же было есть. Аэродром действовал и во время войны немцы жили там, на аэродроме…
Нас же, Лужский район, оккупировали. И они восстановили, там ничего не было взорвано, даже когда уходили, не успели. И они сделали его действующим аэродромом, у них был построен большой ангар для ремонта самолетов, хорошая взлетная полоса. И когда они уходили зимой 1944 года, они взлетную полосу в шахматном порядке и ангар, где ремонтировали самолеты, взорвали. И когда взорвали, а мы на краю деревни жили, волна была такая сильная, что у нас вылетело окно. Вся рама вылетела, такой был сильный взрыв. Вот так и жили; ну что, мы, дети, бегали, что могли делать, работали. И отдыхали, я помню, как пойдем в какой-нибудь сарай, там сено, прыгнем, носимся, как все дети, катались на лыжах, на санках. И так мы прожили три с лишним года.
Вот они, немцы пришли. Какого числа, не помню, что освободили нас 15 числа – это хорошо помню, а этого нет. Так и прожили. Немцы жили у нас в доме, они по всем домам жили. Чтобы взлетную полосу очищать, они превратили в казарму скотный двор, который был у нас до войны, бараки там были. И туда было нагнано много народу, работали. Они ходили работать на расчистку аэродрома, и они считаются узниками. Вот я знаю: у нас Лена Семина, она вышла замуж за нашего парня и так прожила всю жизнь, уже давно муж умер. В прошлом или позапрошлом году она получила справку, что была на оккупированной территории.
Она была с другого района. Были люди из Псковской области, из Новгородской. Потом я видела женщину, ходила у нас в деревне, и танцы были, приходила на танцы, мы бегали так, а они-то взрослые. Ну, так прожили мы.
Сильного голода не было, мы обрабатывали землю. А когда не было хлеба, жили немцы, у них хлеб был испечен в 1938 году. Вот, как сейчас, хорошо вижу. Такие буханки и обыкновенные кирпичики. Мука мелко смолотая, они хорошо запакованы, смазаны и если ни на что не попали, то буханка чистая, целая с 1938 года. Там написано: 1938 год. А иногда буханки какие-то, воздух там попал или что, они портятся, они нам отдавали. Потом мама на них стирала, и там все женщины стирали, у кого кто жил. Я помню, один немец сам стирал. У него были всякие порошки, мы же тогда их и не знали. Положит свое белье в ведро, насыпает туда порошку, и не давал, сам стирал. А другие давали стирать, и вот они и хлеба нам давали, еще у них был суп, густой такой, вкусный, ложку поставь она так и стоит, тоже давали. Особенно они любили гороховый суп. Вот так мы жили. У нас все время была корова. Хотя они скот угнали, а коровы у всех были в деревне,
потому что им тоже жить надо было. Пользовались, брали. Такого страшного голода мы не испытали, потому что жили на земле.
А немцы по-всякому себя вели. Вот когда ходили (я-то не ходила) на работу туда расчищать снег, то рассказывали, что звали одного «папа крестный». Как что, плетка у него была с собой, как даст плеткой! Всякие были. Как у всех народов, но знаю, что больше мы боялись, когда были прибалты, эстонцы: злые они были, особенно жестоко относились. А немцы, как все люди, кто есть давал, а другие жестокие были. Всякое было. У меня еще сестра была 1926 года рождения, она болела все время. А в 1954 году уже и умерла. Болела. Не могу рассказывать… Тяжело.
Ее немец один напугал, прямо при нас, но он ничего не успел ей сделать. И хорошо, что другой пришел и позвал его. А то не знаю, что бы сделал. Всегда помнили. Сестра старшая в прошлом году в ноябре умерла. Как-то раз взяли несколько человек, и ее в том числе. И там, в лесу бой был, видно, с партизанами. И заставили их подносить боеприпасы. Снаряды в ящиках подносили. Она говорила: всякие лежат тут, и наши, и немцы убитые, жутко было. Она на два года старше меня, это было уже в 1943 году. Если даже не в 1944…
Да, партизаны не часто бывали у нас, где-то были в других местах. Вот сейчас рассказывают, что барон Бендервинг, хозяин Володарского, он, рассказывали, был во время войны, приезжал, был в Володарском и осматривал. А тут недавно я где-то прочитала, что его, мол, партизаны убили. Вот такого я не слышала в то время. Я даже и сейчас не слышала.
Я вот где-то прочитала, что партизаны его убили. Если бы он был, об этом говорили бы. И если бы убили, тоже бы слышали. В народе-то слухи быстро распространяются… Но этого я не слышала, чтобы его убили.
И вот теперь вспомню интересный день, как нас освободили. 1944 год… Немцы отступают, много их было, полные дома ими забиты были. И везде были немцы. Я помню: такой лихой мужичок был, говорил все: «Ой, меня сынок по пяткам бьет». И давай убегать от него. Он, видимо, с немцами связался, так вот они все говорили: « Мы-то ничего, а вот когда поедут последние мотоциклисты, они будут убивать и жечь». Вот мы все и боялись. Но, видимо, так быстро их погнали, что они не успели. У нас было много немцев в деревне, они и по домам жили. И от нас, из нашего дома, уже ушли. А потом мы ночью слышим, то ли, как выстрелы. Шум, движение, а боялись выйти, а потом все успокоилось, утром встали, все тихо. Мама говорит мне: «Сходи в деревню, что-то там тихо, ничего не слышно». Я пошла, иду. Страшно, никого нет, потом подошла к середине деревни, смотрю, стоят женщины, мужчины. Немцев нет никого. А потом дядя Ося вышел, он на прогоне жил, откуда в другую деревню ехать, у него были еще немцы, оставались. И он рассказал, что ночью откуда-то они узнали, позвонили или что, взяли его дровни, куда лошадей запрягают, побросали свои вещи и помчались в Городец. Это где-то 3 км. Уже так мчались, что даже не заехали, очень быстро отступали. Ну вот, я хожу, смотрю: в деревне разговаривают, пришли два военных, два красноармейца, тогда называли. Не знали, что уже наши солдаты они. И говорят: «Это наша армия, мы пришли, уже освобождают вас»… Мужики боятся, потому что были случаи, они переодевались, и что, мол, встретят своих, партизан и все боятся. «Боитесь, подождите сейчас, не помню уже, как назвал, командир скоро приедут». И правда, где-то через полчаса примерно на санях едет… Приехал полковник. Остановились, а за ним полно и на машинах, полная деревня наехала.
А до этого у нас жили немцы, и где-то метров пять от дома была зенитная установка. Стреляли, самолеты летали наши. Бывало, как вечер, выходим на улицу из дома, даже знали по шуму самолета, какой это самолет летит. Сменялись они, как всегда военные. Одни уходили, другие приходили. Я помню, весь огород был в гильзах. А у нас был вырыт окоп за домом. Как только началась война, думали, что спрятаться можно. Или дом сожгут или еще что. Но деревню не сожгли. А рядом, вот в Новоселье, много домов сожгли, а Люблино было целое, и наша целая.
Теперь о таком знаменательном дне, когда я узнала о том, что закончилась война. Я ходила в школу, в 1944 году нас освободили, и осенью мы пошли в школу, в Конизове.
Да, далеко, 7 км ходили, иногда там жили. Ну конечно, это уже 1945 год, 15-16 лет нам было, из школы придем и на танцы ходили. Сил было сколько: еще 4 км на танцы идем. Мы ходили в школу, пришли, все нормально. Идем из школы, и где-то между Володарском и Люблино
встречаю бывшего военного. Он ездил в Лугу, тогда и пешком до Луги ходили 20 км, и на попутках. Он был в Луге, возвращается обратно, мы бежим домой, и он говорит: «Война закончилась!» Мы закричали, запрыгали. Я так узнала. Он нам сказал, а в деревне не помню.
А аэродром у нас же взорвали, часть взорвали. А он все равно нужен: война- то идет. И вот люди, которые жили в скотном дворе, разбежались по домам, когда немцы ушли. И стали работать только наши. Деревенские расчистили аэродром, и я ходила, мне было 14 лет. Тружеником тыла я считаюсь. Приходили, нас распределяли, таскали мы этот снег, а солнце было такое яркое, была хорошая зима. Настоящая, не то, что сейчас. Солнце было яркое – даже глаза болели. Потом закончилась зима, снег сошел, мы стали поля приводить в порядок. А поля-то все были… И гильзы разбросаны, и стреляли там, и шли, чего только не было… Много гильз было и на огороде. Там же стояла установка зенитная, они стреляли. Потом начались колхозные работы. И мы ходили в колхоз, копали бабы, мужиков нет. Копали, сеяли, потом пололи. Я ходила полоть, а сестра ходила на поля жать и другое многое делала. Участок у нас был сто раз пройден на коленях. Военные были, старшие девчонки дружили с военными. Была яма от снарядов и бомб, которые взрывали и наши, и немцы. Там вода, морковь туда сунем, намоем, песни поем, с солдатами любили поболтать. Так и жили. Лето отработали, потом молотили. Пошли мы в школу, с 01 октября, у нас школа пострадала, был «бок» в стене вырван, холодно было, а не топили.
Сидели мы в пальто, в варежках, а все равно учились, и все хорошо учились, не то, что сейчас. Бывало, в класс войдешь – там 40-45 человек. Сейчас такие классы маленькие…
Закончила школу, поступила в Гатчинское училище, послали меня работать в Ефимовский район. Это на севере Ленинградской области, я получала 400 рублей, еще доплату, всегда работала в области. В детском доме работала 5 лет, тогда были большие группы. А потом я закончила институт педагогический Ленинградский. А потом детдом расформировали, и меня работать в Шалово прислали.