Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Меня зовут Беляева Тамара Петровна, девичья моя фамилия – Ковалева. Я 1934 года рождения, мне 82 года.
Родилась в Нурме, а во время войны увезли немцы в Латвию.
По этой Шапкинской улице были березы, и к Жоржино шли, и к улице Труда. И эта была аллея березовая, ну вокруг Охотничьего дома
Окружали аллеи, все их было. Там земля была выкуплена была у наших дедов еще. Кто здесь был, я не помню, у графа Балашовых они выкупали.
И там и дед мой, например, наш, Матвей, не помню отчества, они выкупали. Они и раньше были крепостными, строили охотничий дом. Не называли его так, а мызой называли.
Да, графские и дом, и оранжерея были до войны. Потом пруды, были пруды чистые, специальные. Пруд, который у дороги был большой, он весь зарос. Он был даже до Труда, большой, и мы детьми купались там. А с этой стороны тоже был пруд, очень чистый, там рыбу разводили, карпов, все, очень был глубокий, мы даже туда не ходили. И вот березовая аллея по улице Труда, все березовые аллеи были, и засажен весь парк был. Такой парк был, там разные были деревья: и береза, и сосна, и ели.
Красиво было в парке. А мы все жили в деревне, дома были, усадьбы были. Земли было полно, выкупали. И у нас где-то чего-то наделы были, под пастбища были, под сенокос.
Уже потом косили, где придется: и Егорьинки, и везде косили в то время. Где, не знаю, у них было. И уже перед войной у нас было тридцать соток, но это уже при Советской власти было урезано, уже отошло в колхоз сколько-то. А частникам оставили. Кто в колхозе – оставили по тридцать соток. Папа не был в колхозе, но дедушка был в колхозе с бабушкой.
Председателем колхоза был Абрамов, папа Валентина Абрамова. Он живет в Сосновом Бору. Он был недолго, часто менялись председатели, потому что все без образования. До войны елка была в Мызе. Сестры мои там двоюродные учились, Кондратьевы. Даже некоторые закончили, уже в техникуме учились.
Кондратьевы – двоюродные, по отцу. А по маме старшая была Лида, она потом техникум заканчивала, потом Нина Сергеевна закончила техникум, потом институт, уже после войны закончила. Потом Надежда Сергеевна, тоже младше их, она училась, вот они учились. Все старше меня, и брат двоюродный умер во время тифа, а Нину и Лиду в Германию немцы увезли. Лида была даже в лагере в Германии, Освенцим вроде. Вот там она была, а Нина была в няньках у хозяина. У них дом-то был, оставался, сейчас построили домик, Надя, а так они уже в Ленинграде жили, приезжали все время. И вот они меня позвали на елку в Мызу. Подарки были, игры были вокруг елки, танцевали, Дед Мороз был – ну, все как надо. Елка была красивая. Ну, тогда еще не было лампочек, электричества-то не было, свечи были. Мне больше запомнилось: у них были сделаны наряды к Новому году, выступать. Мне понравились наряды. Кокошники разноцветные, как Снегурочки. Я уже плохо помню. Мне нравилось, мне хотелось в школу, и я собиралась уже пойти.
Как объявили войну, я помню, и когда бомбили. В 1941-м году, уже немцы, когда пришли сюда, но еще не было их, сбросили бомбу. У нас у тети дом, Кондратьевы напротив Тимофеевых, вот там он и сейчас стоит повалившийся, все старое такое. Там тогда попала бомба туда. Но не весь, перед остался, а сзади… И у нас у бабушки, у маминой матери тоже что-то такое было. Но не помню уже, что-то случилось. Ну, тогда несколько воронок было, купались потом в них. А так больше ничего. Помню, что когда сказали, что война, немцы придут, вот когда бомбили, мы спрятались. А потом в лесу копали окопы, родители наши все. Вот где, все говорят, Лаврентьев завод, там было такое место, что копали, делали землянки. И вот мы туда перешли, все семьи. Кое-кто в деревне остался, например, бабушка наша не пошла, она осталась: «Не оставлю дом!» И так кое-кто еще. А мы ушли, и вот жили там. А потом вдруг сказали, что немцы пришли. Они кого-то взяли, или что, они все-таки узнали, что все в лесу. И они сделали объявление, чтобы все выходили, иначе разобьют всех. А уже это была осень, к зиме дело. А там, в землянке-то, все с детьми вышли. Как началась война, призывали у меня дядю, папиного брата, Павла Васильевича Ковалева.
Он работал в колхозе, в магазине он работал. У него было шесть или больше никак детей, и один только родился мальчик, Леня. Его призвали. И вот тетя Тоня поехала крестить маленького, в Тосно, по-моему, или в Саблино. Приехала, а его забрали уже. И она ездила в Тосно. Поехала обратно, чтобы встретиться. А у него были: Женя, Катя, Настя, Витя, Миша, Надя и вот Леня – семь человек. Вот взяли, он был в колхозе. Но многие мужчины работали на производстве, как папа. Он работал на военном заводе то ли в Форносово, не знаю где. Их не взяли, по брони они остались, и немцы пришли. И они не успели. Они пошли на работу, Шурыгин дядя Коля, Спиридонов дядя Саша, папа, потом дядя Павел Шурыгин и не попали. Они как-то вернулись домой, и все они остались. Они не были на войне. Дядя, помню, а остальных дядя Саша Чугунов, мамин двоюродный брат, он работал на железной дороге, вообще то и работал кондуктором и все равно его взяли в армию. А так больше, не помню. Были, кто еще служили, а как брали, не помню. В Нурме была школа при немцах. Я ходила в нее. Одна преподавательница была. Тетрадей не было, начали позже писать. Она была, вот был дом, где сейчас два дома-то вместе. Там на этом месте был дом, такой большой. Ну как раньше все было и летнее, и зимнее. И была в этом доме школа, в одном классе все. Все дети учились в одной комнате. Но шли, потому что кто не шел, например, а были такие, сестра у меня двоюродная – у нее было закончено четыре класса, она должна была идти в пятый класс. Ну, иди тогда работать на лесоповал, или железную дорогу мостить. Она пошла в школу. Она была меленькая такая. Она пошла в четвертый класс. А уже даже, может быть, и пятый был закончен. Она 1929 года рождения. И там учились. Им не лень было, даже учебники у немцев были выпущены специально: стихотворения и все такое, но только ничего про Красную Армию. нейтральное все.
Как звали учительницу? Не помню, Мария как-то. Дочка у нее была переводчицей, а она у нас учительницей. Дочка в институте на иностранных языках училась. А они не местные, беженцы откуда-то. И вот она учила нас. Портрет Гитлера висел в классной комнате. Приходили, проверяли немцы со старостой. Придут, у нас висел портрет Гитлера, и кто-то ему выколол глаза, исколол все лицо, висит. И вдруг идут. И что делать, не знали. Ну, ничего, учительница сняла, ну вроде она спрятала. Я училась в этой школе целый год. А читать и так умела. Уже в школу собиралась идти в первый класс, когда война началась, мне было семь лет. Ну, с восьми брали, но меня обещали взять: читать умела, буквы могла писать. А читала нормально.
А потом нас увезли всех в Латвию. Там уже не учились. Карточки нам давали за то, что в школу ходили, и кто работал. Отоваривали карточки в столовой. Вначале в одном месте отоваривались, сейчас дома этого нет. Другие в другом месте, была столовая. Но там была столовая после войны еще, баланду варили. Столовая для торфопредприятия. Ходил в немецкую школу со мной много кто. Все эти ходили: и Галя Чугунова ходила, и Людмила Чугунова. А потом она была Елизарова, знаете, где рядом со Спиридоновыми. У них была семья большая, а мать умерла при родах. Остались они с отцом. А отца взяли в армию. Они сироты. Она ходила, она была старшая. Она и так, наверное, ходила в школу. Вот Галина Чугунова, Валя Чугунова, старшая ее сестра, которая умерла, в шестьдесят лет умерла, после войны уже. Ну, кто еще? Люся Тимофеева моя подруга, Тамара Абрамова, она ходила не в первый класс, а в четвертый, она старше была. Это знаете, Жоры Абрамова сестра. Много нас было, из других были беженцы, саблинские были во время войны. Спиридонова Людмила ходила, Виктор Михайлович Спиридонов. Ставили отметки – учительница-то была. Учиться детям надо. Ну, предложили и все. Она тоже не местная была, а дочка у нее училась в институте на факультете иностранных языков, ее переводчицей взяли. Она тоже не была вредной, симпатичная такая. Косы у нее были такие, потом ее убило осколком. Здесь не было нас, уже сказали, что убило ее. А старостой был Александр, не помню отчество его, Ковалев. Родственник наш. Он папин двоюродный брат. У них был дом, где сейчас два дома и там рядом. Вот Галя Иванова, это ее дедушка. После войны его вызывали, разбирались. Но это ведь не то, что ты захотел и пошел. Тогда одному предлагали, другому: «Желающие?» «Желающих нет». Потом назначают – и все. Если на него жалоб нет, ничего такого не делал, значит, все, ничего.
Два месяца из Латвии нас вывезли в июне, а приехали в августе, потому что пути были загружены, туда-то в товарных вагонах нас немцы везли. А обратно мы ехали в пассажирских, в плацкартных вагонах. На полках спали, а вещи были погружены в товарные вагоны. И вот мы ехали, там остановка, там остановка, все по пути, все разбитое, все везде, ой, ну конечно. Ну, мы были дети. Мы где, ведь тоже тяжело ехать, если остановка длительная, собирались с вагонов, в прятки играли. Ну и приехали, привезли нас в Тосно, разгрузились, и состав пошел дальше, до Мги.
А из Тосно тоже на поезде. Больше ничего не было. Ну что первое впечатление, раньше-то было, станция была вот где – 13-й километр. А тут мы приехали. Здесь, где переезд, прямо здесь. Вначале вроде там говорили, но разгрузили здесь нас. А потом, когда ездили, вначале говорили, что где станция, там и остановка. Да все срывали кран, ну кому хочется ехать на переезд. Потом стала здесь остановка. А платформы не было, все высоко, нужно было прыгать. Мы знали уже, что дом уцелел. Папа что-то писал куда-то. Здесь уже было освобождено, некоторые уже жили. А мы знали, что дом наш цел. Когда приехали, сразу не было, потом стали минеры все тут разминировать окрестности. Да, потом были военные. Взрывали сами. Мальчишек сколько погибло! Помню, Тимофеев Борис, старше был. В лес ходили, нашли в лесу где-то с братом двоюродным они. Брат был из Питера. Но он, правда, не сразу умер, его отвезли в больницу, и его похоронили там, в Питере, в Ленинграде. Брата его здесь похоронили, а того сразу на куски. У Антоновых, у тети Фроси, у них тоже сын подорвался. Но это еще даже до нас, это в 1944-м году, наверное. Ну, вот тогда тут вообще было очень много. Чего нашли в канаве, играли. Михаил Ковалев остался инвалидом. Потом Вера Кондратьева – ее поранило. Потом Каревы были, у них девочка погибла, подорвалась. У Калистратовых тоже девочка. Сейчас живет там Зина Калистратова, она 1946 года рождения, а сестра была постарше, Галя вроде звали. Много было случаев таких. Мы не голодали, когда сюда приехали, в Нурму. Мы из Латвии привезли кое-что, но дело в том, что три мешка вещей, с одеждой был мешок, и потом еще мешок с продуктами. Мы загрузились, и как так получилось, что все не выгрузили и увезли дальше. Потом папа ездил, но уже ничего не нашел. Но у нас, конечно, было тяжело, потому что мы не сажали ничего, мы приехали в августе – уже ничего. Тут-то сажали, кто приехал с 1944-го года. А напротив нас дом, Ковалевы, вот сейчас Миша Ковалев, их был дом за прудом. Они приехали туда и там жила еще сестра, папина, тетя Маня, она в Шапках до войны жила. В Шапках ничего не осталось, и она приехали сюда с дочерью. И она работала в совхозе. Он был от какой-то фабрики или завода, я уже не помню. И вот, по-моему, где вот резину делали, «Красный треугольник». И она работала здесь. Она делилась с нами картошкой. У нас была картошка лакомство. У нас же ее не было. Чугунка у нас в комнате стояла. Протопим ее, а потом горячая была. Мы ломтиками нарезали такими и наложим картошку эту, подсушивали, как жарили. У нас была корова. Она спасала. Мы эту корову всю войну держали, и здесь, и в Латвию свезли. И обратно привезли.
В августе 1945 года вернулась из Латвии, и с первого сентября пошла в Нурменскую начальную школу во второй класс. В первый я не ходила. Умела читать, считать, писать – родители научили. Вначале, конечно, по арифметике у меня плохо было дело, я не знала правил. Но потом пошло нормально. Вначале мы учились в нашем доме, потому что школа была разрушена у немцев под конюшню, там стояли кони.
У нас дом был, ну как раньше, большой такой. Две комнаты были впереди большие, это были летние раньше и сзади еще половина такая же, там большая была кухня и маленькая комнатка. Мы, когда приехали, конечно, уже в 1944 году учились в нашей школе. А когда приехали мы, въехали в свой дом. И мы заняли одну комнату. Там уже обогревались и зимняя, и летняя половины. Это был один дом, впереди была стенка. Впереди маленькая была комната и две больших, где классы. В маленькой комнате жила учительница, которая у нас преподавала, Наталья Федоровна, фамилию не помню, на «п» как-то фамилия. А сзади, где была маленькая комната, тоже был сделан класс. Впереди одна была большая комната, а в маленькой комнате жила уборщица в школе. Поскольку мы приехали, она переселилась в другое место. А мы заняли эту маленькую комнату. С первого сентября начались занятия, учились четыре класса. Но еще была учительница, которая жила в другом месте, она приходила к нам. Не помню, как ее зовут. Мария Григорьевна была позже, когда в другой школе учились. А эту я забыла, как, потому что я же не училась с ней.
Ну вот. Было четыре класса, но, как всегда, в одном классе по два класса: первый, третий и второй, четвертый. Все были переростки, мало кто был в своем возрасте. Так я не помню, до какого месяца, сколько мы учились, потому что школу отремонтировали, и перешли туда учиться. Земской ее никогда не называли, просто школа. Это потом уже стали старой называть. До войны эта школа была не одна. Она была давно еще одна, родители мои ходили в нее, это она была земской когда. Мама – 1911 года рождения, папа – 1909 года рождения. А уже после революции, когда еще был дом, который графский, охотничий называют, там была школа. Там было семь классов. Ну и потом, когда мы уже здесь закончили, еще было долго. Правда в этой школе учились, в старой, как говорится. После войны та была разрушена, и были только здесь классы. Она существовала, пока не построили новую школу, десять классов было. Это было в 70-х годах. Ну, закончили когда, пришлось в Тосно ездить учиться. Наталья Федоровна у нас была. Со второго по четвертый она учила. Но она учила, некоторые-то были с первого класса, это я во второй перешла. Она была такая со стрижкой, с сединой, полная, она была из дворян или из помещиков, я точно не знаю уже. И ходила она, одевалась все еще по-прежнему: длинная юбка у нее была. Вот так гляжу на нее. Но мы ее любили, конечно. Всегда учителей первых любили. А потом она, уже после нас, перешла в Тосно. Там купила половину домика и там жила, мы ее навещали. Я не знаю, с какого она была года, но факт в том, что еще в войну, в ту, Гражданскую, она с «Красным крестом» ездила как сестра милосердия. А другой класс вел Валентин Кузьмич, он был военный, демобилизованный, он вел другие классы. Не было кружков, потому что пионеры были. Там праздников не было особенно, но, правда, когда уже были пионерами, ездили на слет пионерский в Тосно. В отремонтированной школе так же и учились: первый – третий класс, второй – четвертый. В одну смену все учились, в классе – по два класса. Я помню, брат у меня учился, он в первом классе, я – во втором. Он в первый пошел, 1938 года рождения. Я помню, вот вызвали кого-то читать. А он плохо читает, и там он читает, и слышно все. На переменах играли в игры: и в «Каравай», «А мы просо сеяли», разные были игры.
После войны мама была домохозяйкой, нас, детей, было пять человек. Пять человек и бабушка. Семья восемь человек у нас была. Тогда все семьи были большие. Конечно, мама в лес ходила. А там выматывалась больше, чем на работе, с утра до вечера. И потом тащит на себе все. В то время было много ягод. А потом в Питер едет продавать. Оттуда привезет, купит что-то: муки или еще что-нибудь. Жили, в общем-то. А папа работал на торфоразработках – были тут торфоразработки – по-моему, бригадир.
Когда электричество в Нурму провели? Ну, еще бы не помнить, помню. В каком году, не помню. Я не жила тогда в Нурме. Я жила у тети в Питере, ну, родители-то здесь были. Я ездила и на выходные, и на каникулы. Помню, электрички пустили в 1961 году. А свет пораньше, наверное. А так все с лампами были. А тут вдруг осветили нас. Радиотарелка такая сначала, это было такое радио. А потом уже приемники стали, когда электричество стало. Окна были большие, было светло, парты стояли, парты такие самодельные. Чернильницы – писали чернилами, чернильницы стояли. Лампы были керосиновые. Мы же старались, мы учились в одну смену, в светлое время. Печки были, круглые такие. Топили с утра. Ходили к девяти часам утра. Печки топили рабочие. Потом там учителя уже стали жить. Вот у нас один класс, например, и как сцена все равно, возвышенная такая. Была комната сделана, в этом же классе учителя там жили. Я помню, но это уже позже, еще жила вначале Наталья Федоровна, потом ушла. Она там жила. А потом Вера Игнатьевна. Была одна учительница, но это уже позже все. И было еще: как входишь в школу, дверь была прямо, и были классы, и из одного класса вход в комнату. И другая, такая как пристройка, но это тоже к школе относилась, и там и раньше учителя жили. Там была кухня, комнаты – две, по-моему, там жили тоже учителя. И потом еще была комната, еще как входишь налево комната, не входя туда. Там тоже жили, вот, помню, Валентин Кузьмич жил в одной комнате, и уборщица жила там, ну, жили. А была в комнате Натальи Федоровны. Ну, было где спать, где сесть, где поесть, да и больше ничего. В школе какие-то плакаты на стенах были. Мы писали не на обоях, но тоже надо было самим покупать тетради.
Книги, да, выдавали. Выдавали книги. Помню, не на одного, а на двоих. Я помню, у меня была книга на двоих с Макаровым. Делали на уроке каждый, а потом забирает, вот так.
У меня была подруга Тимофеева, а так все дружили. Ну, Чугунова Галя, она мне сестра троюродная, да все как-то так, Кривенко Валя.
Соперничества, как сейчас, между детьми не было, ведь были дети неизбалованные, послевоенные и военные.
По ягоды ходили не после школы, а в выходные. А так что-нибудь и дома помогали. У меня сестра была младшая, так все младшие, я была самая старшая.
1943 года брат был младший, а сестра – с 1949 года рождения. А еще был брат 1940 года, Володя. Он инвалид. И 1938 года рождения, но уже в школу ходил, а эти еще были маленькие.
Бабушка у нас умерла в 1949 году. Сестра родилась в январе. Она приняла роды, а в марте она уже умерла. Она была 1874 года рождения. Похоронена в Нурме.
Девичья фамилия Яковлева была.
Хулиганили мальчишки, всякое было, конечно, подерутся или еще что-нибудь. Большие уже были. Кино здесь не было. А потом, конечно, было привозное, привозили. Но и то, по-моему, не в школе, а в клубе. Клуб был тоже бывшая немецкая конюшня. Сарай был, сейчас разобран.
В чем мы ходили в школу?
Кто в чем. Портфель, после стали ранцы, а тогда нет, портфель был. Еду обычно не брали с собой. То брали, а то и не брали, потому что все-таки близко. Не так уж много было уроков в начальной школе. Мария Григорьевна учительница, она тоже учила другие классы. Я у нее не училась. Брат мой у нее, Наташа у нее училась. Они у нее учились. Ну, такая она была, в шинели ходила, но после фронта. На Ладоге она служила на «Дороге жизни» и, по-моему, даже водителем была. Она рассказывала многое. Вот она, конечно, и чего-то организовывала. И даже когда закончат школу ученики, она даже до дома их провожала с песнями. Ну, Марию Григорьевну я уже потом видела. Потом она перешла и работала в школе в Коркино, где-то за Любанью. Я ее в Тосно раз встретила уже с двумя дочерьми. Хорошая была учительница. У нее семья появилась после войны, дочери, уже даже не здесь работала она. В гражданской одежде не помню ее.
Кто был со мной в одном классе, фамилии? Их уже никого не осталось. Чугунова Галина была – она 1933 года рождения, отец у нее был на фронте, а сестра у нее еще живая. Она 1938 года рождения, в Ленинграде она живет. И у них дом все время «звездочка» была, он уже старый такой, никто там не живет, рядышком построили дачи. Это знаете, когда по Нурме идешь, по левой стороне дом, вы знаете эту, ну как же, Надя, Цыганкой ее называют? Напротив дом. Чугунов он не погиб, просто был участник войны. Всю войну он прошел. Потом Кривенко Валя, тоже ее уже нет. У нее сестра Зина, младшая, в Тосно живет. Они раньше жили, вот где колодец, сейчас там купили и другой дом построили. У нее дочь в Тосно учитель, нет, она сейчас работает не в Тосно, Марина, в Новолисино работает, в школе-интернате. Это ее дочь и сын был у нее. Потом Лаури Владимир. Когда закончил институт, он работал в Новгороде. Но здесь родительский дом, они вообще из Пеньдиково. Финны. Это их дом, тоже по левой стороне, сейчас продано уже, его и брата его нет в живых уже. Это где-то напротив Аркадия был такой, знаете, напротив Саидова. Потом Ковалев Юра. В одном классе учился, он и его брат, Алексей. Потом Козлов Гена, но он умер уже. Он умер, но у них дача, он в Питере уже жил, а тут сейчас их дочь, внучка. Это Спиридоновых, тоже по левой стороне. Потом Макаров Коля. С пятого класса мы в Тосно стали учиться с 1949 года. У меня сестра младшая родилась в 1949 году, я начала в Тосно учиться. Мы учились в Белой школе в Тосно. Тогда была школа железнодорожная за проспектом Ленина, и вот эта двухэтажная школа, на Боярова. Вот мы в этой учились. До седьмого класса ездили. А потом уже брат мой там, я-то семь классов заканчивала, а он – десять классов, уже там они, у них был интернат-общежитие, сразу за мостом, направо. За мостом там, когда-то там тоже была школа в Тосно, а потом общежитие сделали, кто приезжие. Но на выходные ездили, а так там оставались. Мы учились во вторую смену в Тосно, потому что ни автобусов, не было ничего. Поезд ходил, редко очень ходил. Если утром рано получалось, а так где-то к двум часам. И мы на нем ехали. Ехали, немного еще ждали. Я уже не помню, как чего заканчивали. Тоже закончим рано, потому что обратно шел поезд. Где-то уже в девять с чем-то, в десять часов мы приезжали домой.
А зимой темнота. А тогда было все нипочем. Ездили, ждать-то долго. И оставались все в классе. Выделяли нам дежурного преподавателя, который с нами занимался. Было и такое, что не хотим ждать и идем пешком. Шли пешком, мороз. Мы идем пешком. Мальчишки нас пугали. Несколько раз так было, что ходили пешком. А куда деваться? В школу – так же. Помню, у меня сестра-то маленькая была, только родилась. С ней надо чего-то. Дома никого. Все уехали по делам. Я оставалась. Мне надо ехать, а брат в это время должен прийти из школы. Он был в начальной школе. Нет его. Что делать? Подруга за мной зашла, а его нет. Я говорю: «Подожди, побудь здесь я сбегаю в школу!» Прибегаю в школу, а он там, в школе. А учитель говорит: «Я его задержала», – или что-то такое. Я говорю: «Мне надо ехать в школу!» Отпустили его, а поезд уже ушел, и вот мы с подругой Людмилой Тимофеевой пешком. Ее и нет здесь, они уехали отсюда. Она жила в Пскове. Наумович Светлана со мной училась. Она потом осталась, десять классов заканчивала в Тосно. С кем-то из Шапок еще была девочка, она с нами училась, и они потом снимали в Тосно. Вот такие дела. Мы каждый год экзамены сдавали. Мы даже в четвертом классе сдавали экзамен. Конечно, переживали. А потом, в Тосно когда учились, каждый год экзамены были. Весна, уже были экзамены. Я седьмой класс закончила. Мне уже было семнадцать лет. И на танцы хочется, и погулять, и экзамены были. Я так вообще-то хорошо училась, кроме русского языка. И причем устный я хорошо знала, все время выезжала только на этом. По устному – «пять». А так напишу – «три» и часто «два». Я вот эти сочинения, изложения могла хорошо писать, а вот ошибки грамматические… Причем орфографию, где двоеточие, запятые, я знала хорошо, а вот это «е», «и», «о», «а» – никак, вроде правила знаешь, а когда пишешь – не до правил. Мы по всем предметам сдавали экзамены переводные из класса в класс. Экзаменов много, и потом, когда в школе учились, сдавали изложение. Надо было написать или диктант. И по арифметике, вроде еще чего-то сдавали. А так все экзамены.
Интересный был преподаватель по истории. Анатолий Алексеевич Холдин его звали. Жена его географию вела, а он – историю. Такой костюм всегда носил, у него была стоечка такая, френч такой как бы. И конечно история мне нравилась, интересно было слушать его.
Про Сталина стихотворения или песни, все упоминалось, для нас он был вождь.
Я тогда училась в училище медицинском, когда Сталин умер. Плакали, я помню. Я жила в Ленинграде, в трамвае еду на занятия, люди в трамвае прямо плачут. Очень жалели, прямо думали: что будет теперь? На площадь ходили, как митинг был, на Дворцовой площади. Оплакивали.
Холдину забыла, как звать. Помню по черчению, по рисованию был у нас Исаак, забыла отчество, а жена его – по математике, Анна Ивановна. Математику вела.
Как проходил выпускной? Танцевали в зале. Вначале, конечно, там высказали все, а так, как всегда. Потом – вечер, танцы. А так, чтобы столы, не было этого.
У немцев не было кладбища здесь.
Там где-то была одна могила, но и то не немецкая. Это кого-то немцы расстреляли. Я уже не помню. И была могила. Ну, где-то даже не где первый, второй, даже ближе к дороге.
Особенно-то ходить не разрешали, мины были и все. А тут где первый, второй был, были заросли черемухи. Соловьи пели вечером. А сюда уже, где дома, и наш дом, и двадцать третий, и к лесу были березовые аллеи.
Потому что здесь, ну как бы была дорога, на конях ездили на охоту.
Лес был рядом. Торфоразработки потом стали, а до войны мы за ягодами ходили туда, морошка росла.
Немецкие оборонительные рубежи были под Нурмой, траншеи.
До леса были траншеи, окопы называли их. Но дело в том, что в лесу были блиндажи наделаны, как бы бункеры, в лесу, помню, конечно. Они долго были. Там-то парни и подрывались: пойдут, что-нибудь найдут – и подрывались.
Когда приехали, трупы солдат еще находили. В самой деревне не было, а там находили.
И вот по архивным документам, что в 1944-м году, когда наступали на Тосно, наши тут понесли большие потери, более двухсот человек, и что они были захоронены в одном километре юго-восточнее Нурмы. Когда искали поисковые отряды, было много. Идти надо было в лес по мосткам. Там такой есть островок. Я уже давно не была там, и много там было могил. Их потом раскапывали. Потом перейти болотистое в сторону маяка, еще были могилы.
В 1942-м году учились мы в том здании.
Церкви не было здесь.
В Шапки ездили все время с бабушкой. И потом церковь была туда, за Горки, к Нечеперти, где-то, потому что вот там была церковь.
Потом стал в Шапках сельсовет, а вот раньше, когда регистрация там брака или регистрация, было здесь, не в Нурме. В 1930 года мы относились к Лезенской волости. И вот в Лезье, там церковь есть.
