Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Мне было 9 лет, когда началась война. Моя мама Калинина Лариса Павловна работала в исполкоме главным бухгалтером. А отец работал на Ижорском заводе. У меня был брат 1937 года рождения.
До прихода немцев дети играли в войну, а потом, когда уже прошел слух, что приближаются немцы, мы ушли в лес. Собрались все знакомые, были вырыты землянки, и эти землянки обложены деревом. Пришли немцы и стали делать облет на самолетах: сбрасывали листовки, угрожали, призывали вернуться обратно. Мы стали выходить из леса. Тосно было не узнать: много пожарищ, дым, действительно были сделаны виселицы. Там, где сейчас Советский проспект, на углу стояли березы, а на них ¬– повешенные. Они там висели, уже когда мы вышли. Разговор шел, что это партизаны или работники какие-то партийные. Было страшно.
Вернулись мы в свой дом, а жили мы на улице Трудовой. Семья у нас была: я, мама, брат и старая бабушка. У дома была вырыта землянка, так как налеты были частые. У немцев была тут станция, эшелоны шли с продовольствием, может быть, с техникой, поэтому наши вечером всегда бомбили. Поскольку мы были рядом со станцией, ночью уходили ночевать в район поселка Ушаки. Днем возвращались – тоже попадали под бомбежки. Помню, рядом с нами дом был – убило мужчину на глазах. А если бомбежка начиналась, мы ложись на пол или в землянку шли. Помню еще, молились: «Пронеси тучу грозную».
Немцы жили по квартирам, но у нас их почему-то не было. Я помню, мы ходили к ним на кухни, они нам подавали покушать чуть-чуть. Ну а там, когда к ним на железнодорожную станцию привозили продукты, ребята, кто постарше, разгружали, а мы ходили: вдруг картофель упадет – мы подберем. Рядом с нами жили парни-двойняшки. Я помню, они украли буханку хлеба, и их расстреляли обоих. Разбомбили вагоны со сгущенкой, и помню, что все стены были в ней. Вот мы ходили и туда, облизывали. Так, конечно, голодали.
Мама работала на железнодорожной дороге, ей давали буханку хлеба с отрубями за работу. Бабушка делила на части эту буханку, по пальцам, а свои порции нам с братом отдавала. Мы спрашивали: «А чего ты не ешь?» – а она: «Я не хочу». Лебеду ели, в воробьев стреляли из рогатки. Бойня была у немцев сделана, она была в середке (между ручьем и речкой).
Мама не любила о военных годах рассказывать, это вот я все помню. У немцев в месте, где они забивали скот, был большой ров вокруг, и народ собирался, потому что они выбрасывали кровь, кишки. Кто что схватит, кому как повезет.
Немцы открыли школу. Я до войны окончила 2 класса. Они открыли школу за Балашовкой: там стоял 2-этажный деревянный дом. Я пошла в 3-й класс, они вели там закон Божий, что для нас было в новинку. Но учились мы недолго из-за бомбежек. Помню, что немцы заходили, проверяли, как идет работа. В церковь мы не ходили. Я помню, там, где возрождается сейчас церковь, было немецкое кладбище, где хоронили немцев. После войны, наверное, его снесли.
Я помню, к нам на пост был поставлен один немец, так он дружески к нам относился, по-человечески. Угощал нас чем-то.
Когда нас забирали, помню только то, как нас везли в товарных вагонах. Очень перенаселенная обстановка была: два яруса было, где мы сидели, лежали. Тесно было. Потом нас привезли в Латвию, в Либаву. Там мы были недолго. Ну, лагерь обнесен проволокой, там какое-то время находились. Напротив нас был другой лагерь, может быть, военнопленных. Тоже обнесенный проволокой, красным кирпичом отделанный. И люди висели. В город мы не выходили.
И из этой Либавы нас в скором времени увезли в Кронберг. Этот город часто переходил то к полякам, то к немцам. Тогда он принадлежал немцам. В самом городе мы не были, лагерь наш находился за пределами. Бараки такие: комнатка маленькая. И так в основном в каждой семье. Рядом с нами была комендатура, каждый вечер там шло наказание: крики, стоны. Мы ложились и закрывали уши, чтобы этого не слушать.
Там я на велосипеде каталась без шин, я училась кататься так, что потом все коленки были ободраны. А потом меня пригласили на работу. Это был уже конец. 1944-го Меня повели на завод. Помню низкие корпуса, стекла грязные. Поставили меня к станку, какие-то делать детали. Видимо, у меня не получилось, а немка была злая, по лицу меня ударила. Ну, работала я недолго, приближались наши. Когда пошел разговор, что приближаются Советские войска, немцы нас всех построили, а сами с собаками, с автоматами. По краям повели, мы решили, что на расстрел. Начался бой, немцы куда-то эти улетучились, а нас оставили за городом. И была тут, видимо, немецкая часть – большие котлы такие. И мы вот во время бомбежки сидели вот в этих котлах. Бой закончился, немцы ушли, пришли Советские войска – это было уже перед самым концом войны. Окончание войны мы встретили там. После бомбежки мост на реке оказался разрушен. И мы возвращались обратно. Потом, когда мы вернулись в эти бараки, объявили о конце войны: кто радовался, кто плакал.
18 мая мы уже были в Тосно. И только помню тот момент, когда была большая остановка в Варшаве, на каком-то холме мы находились, которое полностью было в минах. Вернулись сюда, дом наш сгорел, жить нам было негде. Мама пошла на работу, купила старый домик, даже не домик, а сарай. И в 1947 году мы уже жили в домике, который сейчас перевезен на дачу, чем он мне дорог.
Когда мы сюда вернулись, мама получил похоронку – погиб отец под Берлином. Осталась с двумя детьми на руках. А мать старая, без жилья, ну, пошла снова работать. Я пошла учиться в 4-й класс, но уже была переростком. Я ходила в восьмилетнюю школу – «Белую школу».
Когда мы вернулись сюда, был такой подъем сил, такие перспективы виделись, казалось, все впереди. С интересом и с энтузиазмом я жила все это время.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
