Мы сохраняем устную историю .Помочь нам можно здесь.
Я -Галина Леонидовна Александрова . Родилась 14 августа 1932, на хуторе Грачи, Волгоградская область.
Я тогда на улице гуляла с ребятишками… Вдруг меня стали звать домой, к бабушке. Это где сейчас Фаина Ивановна живет. Это мой родительский дом, так сказать. «Заходи!». Я вошла, а дома все плачут, все рыдают. Думаю: «Что все плачут? Ясная погода, все бегаем, играем». А мне говорят: «Война началась».
Папе было дано предписание: как только объявят войну, в первый же день явиться в военкомат. Так и закончилось мое детство. И вот мы – на гусеничный трактор с Выскотки. Мы там жили, папа уже там работал. И поехали мы в эвакуацию. Но доехали только до Рели: немцы нас там встретили. Началась бомбежка. Наш самолет, немецкий. А немцы сидят – пьют, смеются. Ну, им интересно, а мы в страхе, что идет бомбежка. Самолет наш подбили, он упал. Мы убежали в лес. Потому что когда мы туда добрались… Трактора-то брошены, пожитки все… Где эта Рель? Гатчинский или какой район? Я не знаю. И мы пошли домой, все забросили.
У меня была вторая мама – Мария Андреевна и братик Бориска, он тоже умер. Ему было четыре годика.
И вот пошли мы пешком. Мы едем, а немцы на мотоциклах, на машинах, на танках, обгоняют нас. Я думаю: «А чего про них говорят, что страшные такие, бородатые, рогатые, а они такие же люди как мы!». А когда мы дошли до дома, они встали за мостом – на прогон сгонять нас, как овец. Сгоняют, а сами пошли по домам – все подбирать, что им нужно. И тут две девочки-партизанки. Где Димка живет, там стоял сарай; девчонок туда согнали, подожгли сарай, а нас согнали смотреть, как живые горят. А я к бабушке прижалась, только за подол держусь. Ну что мне?
Я с бабушкой жила, папа меня к ней привез. Это матери мать. Я все время с ней и жила. Света не было, зажигать нельзя, есть нечего, колхозы кончились, магазинов нет, ну как прожить? Ну, бабушка имела корову, держала. Она подоит корову в деревянный подойник, а я пену снимаю, и ем эту пену.
Единственное, что помню, что бабка все молилась, лбом била в пол: «Господи, помилуй!». А я что? Ничего не понимаю.
Ну и все. Быстро время прошло, и дядю моего тоже забрали. Хромой он был, и соседа забрали и повезли. Была комендатура, и его в тюрьму посадили за связь с партизанами. А связь-то какая была? Делать он ничего не мог, так чинил обувь, но кто-то доказал, и его забрали. Я поехала туда к нему первый раз – повезла передачу. Немцам молоко почему-то туда возили. Видно, были обязаны. Дядя сидел в подвале. Потом, видимо, его оправдали и выпустили.
А после началось… Наши пошли в наступление. Немцы бились три дня. Через Рыжиковское болото, озеро, никак было не попасть. Фашисты дошли только до поворота. Мы в лесу спрятались, а бабушку мою с горя да от страха бомбежек парализовало.
Немцы стали бомбить без конца, фугаски бросали. Я только кричала: «Бабушка, бабушка!». Самолет так летит, за крышу, видно, даже как летчик из кабины выглядывает. Бабушка во дворе была. Я зову: «Бабушка, бабушка!». А тут грохот, зажигалки летят, и фугаски бросают. И вот от страха бабушку парализовало. А мы все убежали в лес.
У нас здесь стоял карательный отряд, в школе, вот здесь, в Роднинской. А бабушка парализована. Мне дядя Анатолий Сырников лошадь запряг, я бабушку погрузила, ну, короче говоря, увезти ее надо было в лес. Она мне: «Доченька, не надо меня в лес. Оставь меня, может быть, немцы дом-то оставят!». Ей жаль было дом. Ну, как-то я ее все-таки увезла. И все. А потом уж слышим, горит наша деревня. Полдеревни всего осталось: наш дом и еще одной бабушки, материнский. Все наши дома были еще целые. А тут мы из землянки слышим, как пули свистят. И еще слышим, что горит все. Когда утром вышли, одни трубы увидели: только они остались от наших домов, и навоз дымился.
Что ели? А ели вот что: пекли хлеб в печках, картошку жареную, с подвала. Это был сентябрь, а сожгли нашу деревню 19 января. Сожгли, и где жить? В землянках! А там у дяди была просто вырыта яма, мы набросали сверху кругляши и тряпкой занавесили; обуви никакой, ничего нет. И перешли мы жить в гончарный завод, это моего деда. Он находился за речкой, где был курятник, мы все перешли туда. Пять семей нас было: Сырниковы перешли, бабка Яша и мы с бабушкой, еще кто-то.
Потом, когда наладилась уже связь, папа написал: «Галина, переходи к маме жить, как надо. Борис». Мать ушла работать, а за Бориской надо следить. А до этого пошли беженцы – из Ленинграда они бежали. Просят есть, а что мы дадим, у самих ничего нет. У нас только картошка жареная была, но она вонючая такая, как сейчас помню, толкли картошку и в печках пекли. Беженцы принесли нам тиф. У нас в доме был врач, так он на двери написал «ТИФ». Это было спасение: немцы в наш дом не заходили, они тифа боялись, им никто не нужен был. Я лежала без сознания, а какое лечение, не было лечения. Только помню, что летела в яму. Видимо, теряла сознание, царапалась, опять обрывалась и летела снова. Ну, вот, как-то выжила.
А дальше уже не знаешь, что и как. Что как начинать-то… Папа дошел до Германии, на Дальний Восток с японцами и оттуда демобилизовался. Когда он пришел, мы начали строить дом. А дом с Великого Села откуда-то, и я там заморозила ноги, когда дом перевозили.
Куда деваться, что делать? Потом уже пошли в школу, нам было по шестнадцать лет. Времени-то сколько прошло… То было девять лет, а тут пока школа Леонтьевская, три года отходила. Из моих школьных друзей еще жив Женя Белов, я его тут видела недавно в газете, с ним в школу ходила. Еще Люся Кемерова, Люся Петрова, четверо осталось, не больше, Тоня Волкова умерла. Потом я пошла учиться дальше.
Как началась война, все стало ясно, каждый день все ясно. А вот как Победа наступила, не могу сказать, не помню. А эти воспоминания, конечно, до конца моих дней со мной останутся. Никогда этого не забудешь.
А заболела я тифом вот как: это было на Троицу. Мария Андреевна, мать вторая, жила со своей мамой там, где сейчас Неля Сизова живет, там был дом материнский. Она пришла сюда и говорит: «Галина и две бабушки, пойдемте на кладбище, Троица была же». А я говорю: «Не могу, голова болит!». Тогда она мне: «А ты полежи, мы придем, и я заберу тебя». Она меня забрала к себе, лекарства должны были быть у нее, и я их всех заразила. И бабушка, и мама, и я лежали. А Бориска по нам ползал, он тоже заразился. А бабка с соседнего дома стучала в окно и кричала: «Манька, вы еще живы?».
