Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я Раиса Викторовна Жартун, в девичестве Лямина. Я коренной житель нашего Никольского, и моя семья живет здесь очень давно. Мой прапрадед построил в Никольском дом в 1801 году. Значит, это еще даже 18 й век. Я родилась в Никольском 31 марта 1931 года. Было нас пять детей у мамы с папой. У папы, Виктора Николаевича Лямина, было плохое зрение, но было образование. Он работал немного прокурором или кем-то – юристом или судьей. Но зрение плохое, и он так – когда где. А мама, Лямина Александра Кузьминична, в девичестве Миронова, была портнихой. Шила дома. У моего отца было два брата. Одного убили, а со вторым мы делим вот этот наш дом пополам. На даче летом живут его дочка и внучка. Моего дедушку по отцу звали Николай Львович. А его отца – Лев Львович. Я в детстве перед войной побывала в доме прадеда. Их хотели раскулачить, они отдали этот первый этаж под общежитие. На втором этаже жили брат с сестрой: Николай Львович с Екатериной Львовной. Екатерина Львовна работала в больнице медсестрой, ну и другой раз к нам заходила.Бабушка у меня была Раиса, и вот у нее 18 сентября был день рождения. Я ходила приглашать гостей. Сергей Николаевич Лямин, двоюродный брат отца, жил в другой половине в нашем доме.
Я перед войной два класса закончила. Мы учились вот в этой каменной школе. Старшие классы учились в деревянной школе, она была поближе к дороге. На этом месте был дом учительский – двухэтажный дом. Там учителя жили. А в каменной школе учились младшие. Школа ведь 1914 года постройки. Ее построило, взяв кредит, Никольское земство. На три года взяли кредит крестьяне. Решили, что детям нужна хорошая школа, теплая. И ее быстро построили, кредит они выплачивали. А потом революция, уже кредит никто не спрашивал. А до школы была больница, хорошая была больница. Больницу уже построили перед войной, незадолго до войны. Там и поликлиника, и больница была, и роддом. Там уже все и рождались никольские. В поселке Юношество был пионерский лагерь. Вот здесь у реки двухэтажный дом. Там потом дом отдыха был. И мы где-то за церковью переходили по камушкам речку, в горку – и туда.А в церковь ходили с бабушкой. Мы приходили рано: помню, еще печки топились. Печки были красивые такие, плитки были красивые и пол был красивый. Потом, когда разорили церковь, отец там работал кладовщиком. Там делали ведра, игрушки, тазы. Она была разделена на комнатки. Артели там были разные.Бабушка моя была из Ивановского родом, вот там устье Тосны. Где сейчас памятник – был дом двухэтажный, и там пароходы шли. Здесь железная дорога и мост, машины ходили, и мы с ней ходили по берегу в гости. Прямо по тому берегу и шли в Никольское. Два брата там жили. И вот Перевоз, потом стояли по берегу. Красиво было идти. Вот Воскресенское, потом Белая Дача. На Белой Даче жили солдаты. Помню, такой был длинный большой рукомойник, и они там все мылись на улице. А потом деревня Покровская была ближе к Ивановскому. А потом деревня Рождествено. И по той стороне тоже были солдаты. И, помню, у них было красиво. Дорожки наделаны флажками, лодочки красивые стояли, и много домов там было. Это Песчанка. Там и церковь была. Мы с мамой пошли туда после войны, мама нашла фундамент, а рядом с фундаментом ее крестная похоронена – могилочка была. Домов уже не было. А ведь большой поселок был – десять улиц и проспект. Там дед, бабушка и отец жили до войны, в 1927 году приехали из Червено, дед работал на стекольном заводе. Мы держали поросенка, кур, уток. Корову не держали. У Сергея там, у родителей, была корова, у нас была коза. Огород был. У нас их было несколько. Туда к речке кусочек и туда к речке, напротив, где Веры Ивановны дом был, задней дороги кусочек, а у Сергея был за дорогой кусочек.
Растили только картошку, кусты были, малина была хорошая. А в войну у нас в дом упала большая бомба. Сергей уехал с родителями. А у них в половине жил генерал большой немецкий. И, видно, наши знали. Большая бомба в огороде упала. Много гряд, кустов – все улетело, остался только уголочек с малиной. А дом не разрушили. Сейчас это 107 дом. Дом был вот так поделен – два окошка у нас, два у них.
Когда пришли немцы, нас из дома уже выгнали из своего. Там немцы жили, а мы жили тут не далеко. Сергеев дом был, где раньше был Дубоусов. Тоже дом пополам разделен. Мы в одной комнате жили, в другой половине жили две старушки, а на кухне жил Жора Сысоев и Владик, сын его. Вот этот Жора с братишкой, у него был братик Владик и бабушка. Они на кухне, бабушка на печке спала, они тоже. Мама топила печку, и там спали. А когда стали нас эвакуировать, сняли бабушку с печки, а она и сидеть не может, только лежит. Так и осталась в этом доме. Жора с братишкой поехал с нами. Он уже поехал с беспризорными детьми, был такой как детский дом. Я самая старшая . В войну бабушка пошла работать, снег чистить – и я с ней. Мы с сестрой ходили, а сестра на год младше, чистили снег на дороге, летом засыпали ямки. Нам давали литр баланды и кусок хлеба. Вот мы на всех делили и жили.Была недалеко немецкая продуктовая кладовая, там был кладовщик, ему нравилась моя младшая сестренка. Ей было три года. Он все говорил, что она на его сына похожа. Ее звали Прасковья, а он называл ее Панья. Мы ее намоем, почистим, оденем и приведем. Другой раз сам пошлет, чтобы привели. И вот он ее накормит и хлеба даст. Магазинов нет, ничего не работало. Мы с сестрой работали на дороге. Два литра баланды давали. Летом варили траву, туда этот суп. Хлеб делили на всех поровну. Мы как-то с сестрой говорим: «Мы работаем, дайте нам побольше!» А бабушка говорит: «Нет, вы на свежем воздухе шевелитесь, а они лежат маленькие-то». Все поровну делили.У меня бронхит хронический, кашляла я всегда. Но ничего, работали. Все равно ходили мы с сестрой на работу. Ходили, смотрели. Немцы сварят мясо, кости выкинут на траву, мы собирали их. Бабушка снова сварит. Чтобы хоть какой-то навар. Потом крапиву туда, лебеды. Вот этот суп выльет на всех, раз в день поели – все. Лебеду в основном варили. До речки было, как лес – все лебедой заросло, все огороды. Немцы ездили с бочкой – лошадям за водой. Себе воду они возили с родника на кухню. Родник за кладбищем, где Красная Горка. Оттуда возили на кухню. А с речки воду возили лошадям. И мы воду пили с речки. Колодцы были. Вот у Юли Траскиной был колодец. Где сейчас Дубоусова огород, здесь общий колодец сделали. Но вода невкусная, она такая известковая. Постоит – даже такой налет оставался, осадок такой, невкусная, как соленая. И стирать в ней нельзя. Зимой и летом на речке полоскали. Бабушка в 1942-м году умерла. Отец в братской могиле похоронен и бабушка в братской могиле. Отец в одной похоронен, там еще Лямин Иван Иванович, потом ребенок и Королевой Наташи отец – в одной могиле все. В феврале самим не выкопать, вот немцы заставляли – выкопают, и туда несколько человек. В гробах хоронили. А бабушку в братскую могилу, как в траншею, похоронили. Внизу была такая траншея большая вырыта, и вот каждый день клали, засыпали. Когда мы уезжали, в это время как гром гремел беспрерывно – такие большие бои. Только ночью потише, а день – как гром гремит. Сразу где Волхов, Ивановское, Колпино везде тут. Мы один раз на работе были, и с Женей Сысоевым жили в доме. Приходим – у нас ни коридора, ни туалета нет, и двери настежь в щепки. Снаряд прилетел, немцев убило рядом в доме, а наших – никого. А мы с Жоркой и говорим: «Давай накроем сестру простыней и скажем – убило». А вторая сестра еще не пришла с работы. И вот она заходит: «Ой, что же тут, кого убило?» А мы говорим: «Вот, Пашу убило, маленькую!» Она как заорет, а мы давай хохотать.
А немцев хоронили, где дорога на завод, где Павловы дома. Не доходя, были могилки и березка у каждой могилки. А потом большое кладбище было за бывшим детским домом, на горе. Мы ухаживали за могилками, дерн вырывали. Нас заставляли это делать. Много их погибало. Здесь лошади стояли, кухня была, они варили и в термосах возили в Ивановское, в Перевоз. Один раз вот так летом повезли и приехали назад. А мы уже собирались ребятишки. Если что останется, они нам разливали, отдавали. И вот все стоят с бидончиками, с кастрюлей, они приехали назад, взяли полные термоса и вылили. Никому не дали. Много их, конечно, замерзло заживо. Они же в пилоточках, на ногах ботиночки. А такие морозы были – за сорок градусов. Помню, выгнали из Ивановского бабушкиного брата. Он парализованный лежал. Привезли сюда к нам. С женой он у нас жил. И потом говорили, что там грибы были зарыты в погребе и капуста в Ивановском. Еще бабушка была жива, а бабушка говорит: «Сходите, может, найдете, чего-нибудь соленого хотелось бы». А мама, когда еще там был дом их, они картошку собрали и зарыли осенью 1941 года, а в 1942 году осенью мы с мамой пошли туда разрывать. А нельзя было ходить. У немцев был указ – двести метров. Стреляли потом без предупреждения. Они считали, что это партизаны. Ну, вот мы как-то прошли с матерью туда. Уже дошли. И мы, когда пришли, на мост зашли. И так бы сразу по мосту пройти – и близко было. А немец вышел из бункера, из окопа и нас назад выгнал. Вот нашли мы, где были грибы и капуста. Но там уже ничего нет… Мама меня тогда спустила в эту яму, где грибы были. Маленько я набрала, там несколько грибов. Такой был вкусный запах. Это были черные грузди. Их посолили в 1941. Немцы пришли в августе уже, когда посолили. И капусты был такой большой чан рядом. С комнату эту был погреб. Такой чан круглый. И как люди лазали туда? Меня мать еле вытащила, туда-то спустила, а обратно не вылезти было. Маленько и капусты набрали. Потом берегом шли. Смотрим, фундамент остался, кусты стоят и лук зеленый, вот нарвали этот лука.
В нашем доме жила женщина, так она говорила, что в войну поля были за лесом, там была капуста. И немцы детей посылали. Наши видят, что дети, и не стреляют, а немцы себе брали собранную капусту. Во время войны, в 1943 году, в феврале 14 числа нас немцы выселили. Сказали с вещами выходить. Мама шила. Мы с собой машинку взяли. Отец в 1942 году уже умер. И нас пять детей был. У нас мальчика задавили в вагоне, когда нас эвакуировали отсюда. У нас в вагон еще детей беспризорных подсадили – и битком. А темно. Мать держала его на руках, задремала. Задавили его. Нас сначала в Молосковицы свезли. Туда нужны были рабочие на плитные ломки, а привезли полный эшелон старух и детей. Работать некому, и вот нас назад, в Гатчину, в лагерь. И вот мы, когда назад ехали, еще ехали опять в этом же вагоне. И дети ехали, и Жора с мальчиком ехал. Мы рядом сидели, как жили в доме, и уже мальчик больной был, Владик, сколько ему – 2-3 года было. А уже знали, что нас везут в лагерь. И этот Жора спрыгнул с поезда и убежал. Взял вещи все, разделил пополам – вот это тебе, а это мне. И так они расстались. Нас в Псковскую область привезли. Мы как на другую планету свалились. Нас в школе поселили. Недостроенная была школа, плита только в одном классе, и нас всех в один класс. Там крестьяне разделили скот, землю, сеяли, сажали. И все ходили в нашу школу. Каждое воскресенье гуляли с гармошкой. Как они говорили: «Березки справляли!»
Праздновали у нас. Классы большие, молодежь собиралась и гуляла, немцев не было там. Еще и партизан там не было. Там далеко – от Пушкинских гор туда к Опочке. А потом ничего, училась. Конечно, не на пятерки. Мы там тоже голодные. Когда мать там сошьет чего. Ну и она такая была неприспособленная. Летом мы пасли скот с сестренкой. И вроде заработали хлеба и картошки. Потом деревню сожгли немцы, где мы жили.
Нас из школы, в которой мы жили, в бункер поселили. А в школе возобновили учебу. И мы в бункере жили год. Мы знали, что дом цел, писали нам. А нам надо было получить пропуск или вызов, иначе билет не дадут. И мы там жили.
А с первого июня 1946 года как раз отменили пропуска. И мы приехали в Остров, нам продали билет до Пскова с пересадкой, потом до Ленинграда, а здесь – до Поповки. Потом на плоту перевезли. А когда мы вернулись в 1946 году, церковь была рухнувшая. Видно, бомба попала. Стены были, может, метра два. Куполов уже не было. Только, может, метр, может, два, остатки стен были. Но наш дом сохранился после войны. А по статистике перед войной в Никольском было 780 домов, а после войны их осталось 22. А дома у нас жили уже. Жила у нас напротив такая Настя Рогова. Она свой дом строила, а нам двери и плиту выломала и раму. Но крыша была. Потом голод опять. Мы приехали в июне, посадили картошку. А уже жара, и она у нас такая маленькая, не выросла. В июне все собрали картошку, морковку – съели и все. И никто не работал, одну карточку давали тем, кто работает. После войны я еще два класса закончила, сразу пошла я в третий класс. Наверное, от сильного голода я не знала ни одной цифры, ни буквы, ничего не помнила. А потом пошла работать на стройку на завод… Хоть одна будет карточка по кусочку хлеба. Две недели отработала, и карточки отменили. Собрали мне по рублю как аванс – на хлеб. Платили мало, летом босиком работала и чего-то в пятку попало. И резали мне, так и не заживало. Я потом бросила работать, пошла учиться на ткачиху в Ленинграде в 1948 году. Общежития не было, из Никольского тогда ничего не ездило – ни автобусов, ничего не было. И меня отправили в Нарву. Я в Нарве работала семь лет на ткацкой фабрике ткачихой. А потом уехала в Таллинн, там жила отца сестра и брат двоюродный. Мой муж белорус. В Таллинне я жила, и там мы поженились, а потом приехали после войны. Из всей молодежи, из всех солдат делали строй отряды. И они все отстраивали Эстонию, Латвию, Литву.Ну, вот так мы и жили. Сестра потом работала на «Соколе», и муж работал. Мы дом ремонтировали. С мужем, с Сережей Ляминым подводили его. Немцы нарыли землю на дом, окопы сделали, и до окон все сгнило. И вот подвезли леса нового, подвели до окон, новые рамы, новые стекла, покрыли крышу. А потом сестра вышла замуж, а муж говорит: «Я отсюда не пойду никуда!» И я стала квартиру просить. Мы с мужем работали на заводе «Сокол» уже 15 лет. И вот дали мне эту квартиру, а сестра осталась там. Она с мамой жила. Одна сестра в Донецке живет сейчас, а другая в Челябинске. Мы все здесь родственники. С Лидиными тоже и по отцу родственники, и по матери, а теперь моего мужа племянница вышла замуж за ее сына.
