Родилась я в Матвейске, сейчас совхоз. Это раньше был Ефимовский район
Отец – Савин Федор Иванович. Он работал на железной дороге. Как колхозы стали восстанавливать, он пошел работать на железной дороге. Раньше по железной дороге были казармы и будки. Мы в будке жили одно время. Мама – Савина Анна Тимофеевна. Домохозяйка. У нее сын родился, потом я родилась. Когда война началась, нас было пятеро детей. Я 1929 года рождения, брат 1925 года рождения.
Когда на железной дороге отец работал, раньше к нему охотники из Ленинграда приезжали, не простые люди – директора. Они из Гатчины были. Там был завод, они там работали и приезжали на охоту. И папу позвали работать в Волосовский район, и он туда переехал со всей семьей. Там мы жили с 1935 года до 1939 года, точно не помню, так примерно 3-4 года. Мне 6 лет было, уехали – мне было 9 лет. Он там поработал, там все нарушения были. Открыли карьер и нас выселили. Мы переехали в Лугу, там жили. Наверное, 1-2 года жили. И тоже выселили. Мы попали в Будогощь, и там война нас застала. Это была Новгородская область. И отец работал обходчиком на железной дороге.
Когда война началась, день был солнечный, хороший, а мы спали в сарае – видимо, было тепло. А мама выскочила: «Ребята, домой, гроза, гроза!» Я выскочила из сарая, думаю: «Как гроза? Солнышко, тучки нет. Мама, никакой грозы!»
И слышится, что бомбили близко. В Будогощи были позже. И в 6 часов объявили, что война началась, даже позже, может, в 8 часов, что война. Сразу поняли. Нам сообщили, что нам надо и окопы копать. Сразу яму выкопали. И вечером опять была бомбежка. Железную дорогу бомбили. А на второй день детей из Ленинграда повезли. Туда – детей, оттуда – солдат. Такие составы шли с лошадьми. Ну, бомбежки были частые. Почему, у нас был в Будогощи, поезда теперь какие, раньше были другие.
Они у нас снабжались, у нас был угол, перевалочная база.
И немцы и бомбили, хотели нарушить линию. Там озера все кругом. Озера везде с двух сторон, а линия – между. А как бомбить, все время в озеро попадали. Очень часто бомбили. Станцию разбомбили, состав подбили, даже лошадей убило, бомбежки были.
Землянку выкопали, чтобы прятаться. Мы в лес ушли, жили в лесу долго. Придем домой, наберем, что надо. Мы жили – линия и дом. Рядом было все. Мы уходили в лес и жили.
За продуктами как ходили в магазин, так и ходили. В очереди стояли, потом все разбомбили. Магазины разбили, школу разбили, много детей ранило – в школу бомба попала. Потом карточки стали давать на железной дороге. У нас отец получал карточки, и мы побольше получали. Я скажу, что колхозникам не давали карточки, а на железной дороге и на производстве давали карточки. Нам на всю семью давали. У нас мама не работала. По сколько грамм давали – не помню. Давали масло, крупы, давали масло хоть цельное, не такое как сейчас. Крупы, сахар давали.
Керосин было трудно достать. Для освещения банки давали такие: дырочка и трубочка и зажигали. Свет по-всякому был придуман.
Нас или в 1942 или в 1943 году всех эвакуировали, потому что бомбежки были. Было страшно, и разломано все было. И решили эвакуировать. Мама не согласилась. Отец на железной дороге, убьет – так вместе. Были люди такие, которые знали, что эвакуируемся, и хотели пустить в Киришах газ, чтобы немцев выгнать, использовать газ во время наступления.
Мы знали через командиров – рядом была часть. А я ходила убираться у них в окопах. Они не жили в домах, а в окопах.
И там было раньше свое хозяйство, огород сажали. Мы там работали летом.
Вот госпиталь был рядом прямо с нами. Вот мы жили. Наша казарма, а госпиталь подальше. Там был клуб раньше, про госпиталь тяжело говорить: много раненых.
И вы знаете, раньше не распространялось как-то, и не справлялись. Врачей было мало, людей было мало. А мы, подростки, тоже не особо что делали. Госпиталь из Киришей все на Будогощь, как распределитель был. И столько было раненых, что не помещались в казармах. У кого голова, у кого нога. Могли ходить немного, так уходили. И не успевали, людей много. А медсестры ночами работали. Придут к нам чаю попить и просили бинты – не было же. Стирали их, гладили и скручивали, потому что бинтов было мало. Мы помогали много, мама стирала на них. И нам военные сказали, что если газ пустят, то мы умрем. А мама говорит: «Не поеду. Я останусь, погибать, так всем!»
Не хотела расставаться никак. Мы всей семьей жили. Мы услышали, что дали знать Сталину. Сталин сказал: «Никакого газа, вы газ пустите, а ветер?» Сталин не разрешил. И мы так остались. А с военными было легче, было много труда, но питание было лучше. Продукты на фронт возили в Кириши, потом Кириши освободили, потом уехали. И нас выселили и отправили в Хвойное жить.
Война закончилась. Мы жили в Хвойном. Жили в землянках. Потом за 9 км переехали в деревню. А как немцы пришли, не рассказала.
Под немцами были два месяца. Когда немцы наступали, нельзя было никуда уйти. Все убежали, а у нас отец последний состав пропустил, и домой: «Мама, надо уходить, собирайтесь!» Мы собрались, кто чего. А мама в переполохе схватила утюг и несла утюг 9 км. А мы – кто чего. Даже документы не могли взять. У нас много документов осталось. Бежали мы, бежали, 9 км пробежали. Военные части ехали.
Уходили. Танки едут, солдаты. Вдруг подходит командир и говорит: «Оставайтесь, пока деревня тут. Мы сейчас в лес, и что вы с нами будете? Мы можем и принимать бой. А вы что? Оставайтесь в деревне».
Оставили нас, дальше бежать не разрешили. В деревне по пять семей, избушка была на 5-6 семей. Мы попали в семью. Хозяйкин муж на фронте командир был. Фотография висела его, нарядный такой командир. Мы пришли вечером, а утром уже пришел немец.
Это уже 9 км от Будогощи. Они не пришли, их с самолета сбрасывали, как десантников. Мы сидим, немец приходит. Ой, как сейчас помню. Приходит, кричат: «Партизаны есть?» Мы: «Нет!!!»
Другой приходит, подвал открывает, показывает подвал. Перешарили, нет никого. И ушли. Ой, как сейчас гляжу: немец, рыжий такой был. А мы на печку забрались, испугались. Семь человек ребят было. Потом ушли они, к вечеру нагнали немцев человек 20, может больше. И смотрю: приносят мясо. Стол был у хозяйки, они все на кухню, кто сидя, кто стоя. Немцы принесли таз, принесли мясо – порезали коров, не спрашивали, свиней зарезали. Мясорубку взяли, намололи мяса целый таз. Туда перец положили, все размешали и ушли все. А мы думали, как попробовать, но боялись. Вечером пришли они – все вон. А я была поменьше за печкой. Они меня не разглядели, кто воду носил им. Прислуживали, мясом хлеб у них намазывали. Так сырое и ели. До ночи я стояла. Потом 2 месяца прожили. А мы вроде привыкли уже. А я думаю: почему первый раз один зашел, настоящий немец, я его запомнила. А остальные солдаты не такие. А оказывается, они взяли в плен, и они были в плену, и их заставили воевать против нас. Один немного по-русски говорил: «Мы бы не воевали, нас заставили». Потом мы сидим на печке, запели «Катюшу», и немец подходит: «Не пой! Пух, пух!» Мы-то не знали, что они «Катюшу» боялись, уже была она выпущена.
А потом узнали, что это оружие, увидели, когда немцев угнали. Вот и поняли, почему они запрещали петь «Катюшу». Никакого боя не было. Немцы тихо ушли. Мы даже не слышали, как они уходили. У них кухня была в деревне, передвижная кухня. Сейчас машины, а тогда лошади были. Когда немцев накормят, оставалось что-то, давали детям немного. Правда, пока кухня не пришла, они много коров и свиней порезали. Потом они не трогали. «Сейчас у нас нет, ничего, потом привезут!» Только командиры были немцы. А это были не немцы, они тоже объясняли там друг другу. Правда, Федя брат ездил за дровами. Сбросят дрова, перевернут, вроде как партизан искали. Какие там партизаны? Может, и были, конечно, но не связаны. Отец был с нами вместе. У меня и брат уже был, лет 14-15. Мне было 12 лет, а он старше на 4 года. Но их не трогали. Солдат, который говорил по-русски, сказал: «Вы сейчас счастливы, что сюда не пришел карательный батальон. А мы этим не занимаемся». Ковырял, и мы поняли, нас не тронули. Им надо было найти картошки семена, почему искали семена, непонятно. Вот они искали, а какие были колхозники, они тоже не знали. Когда наши отступали, эти семена спрятали. Тогда батальон, не знаю, как он назывался, они коров угоняли, семена убирали. Там был один мужчина, он был из богатой семьи, он работал в колхозе. Когда немцы пришли, он стал старостой. Старосту вызвали: «Не знаешь, где семена?» Он говорит: «Не знаю, это знают те, кто прятали». Ну, никто ничего не знает, загнали в сарай – раньше были сараи, сено хранили. И загнали: «Если не скажете, то мы вас не выпустим, а вообще и подожжем». Никто не знает. Один парень, что-то у него не то, или притворился: «Вы выпустите, я скажу, где!» Мы не знали. Так рассказывали. Но они, конечно, не подожгли ничего, потом выломали все, а этот парень повел их и спрятался. Они пришли, а людей нет. Ну, им и сказали: «Вы зря. Мы не знаем, если бы знали, может, и сказали бы». Староста начал говорить, никого не расстреляли бы, только попугали. Хотели поджечь, но этот парень как-то подошел. Хорошо, что мы туда не попали, деревня ведь была большая.
Потом немцы как ушли, мы сразу домой. В свою казарму пришли, все сожжено. Станция разбомблена была. Поместились в казарму рядом с озером. Мы пришли – дом сожжен. Мне кажется, там немцы были, потому что мы когда пришли, мусора было целая куча. И наше все было выброшено. Я нашла документы свои. Несколько фотографий, они у меня до сих пор сохранились. У отца были документы на железной дороге. А мамины не нашли документы. Немцы ушли. Мы перешли и поставили на работу брата – свет вырабатывать. Станция электростанция, там работал механиком. Проработал. «Мама, пойду на фронт, не могу я так». В Будогощи открылось училище, как же рота–то, истребительный батальон. Что делали, не знаю. Был на фронте все время. Поступил туда, и учиться надо было 6 месяцев. Но их отучили только три и отправили на фронт. Пока учился в истребительном, меня научил всяким приемам самообороны. Я два раза пооборонялась, потом боялась.
Брат жив остался. Дошел до Берлина. Пишет нам из Берлина письмо: «Мама, я в Берлине, все посылают посылки, много посылали. А я не буду ничего посылать. Пусть рваные будем ходить!» Я не знаю, нам помогали и одежду давали после войны. Костюм, помню, дали. Каждой семье помаленькуо. А другие везли, прямо целым составом. Сосед приехал, мы у бабушки жили, привез машину материалу разного. А я на машинке рано начала шить. «Нина, приди, покажи, как шить, девчонкам!» Много привезли из Германии. А брата моего, как война закончилась, отправили на Север. А нужно было служить три года. И его отправили. И пишет письмо: «Мама, я заболел ангиной!» Оказывается, не ангиной, а дифтерией, и за три дня он умер.
А когда война закончилась, мы в 1946 году попали в совхоз. Там все выращивали, и коровы были. Немцев уже угнали, немцы уже коров пригнали. Так вот этих немецких коров разводили, после войны уже это. А голод, конечно, был. Но нас спасали очистки, травы собирали, щавель, крапиву. Вот это нас спасало. Мы не болели никогда. Грибы были, ягод мы собирали очень много. И на зиму запасались. Чернику мы сушили. Теперь варенье варят, а мы сушили. Варенье, конечно, не варили. Мы и в войну ходили в лес, в Будогощи пойдем в лес, а там стояла военная часть. И мы что, пошли туда. Солдаты видят нас: «Ребята, туда не ходите!» А там же грибы. А мы пошли, и там стоит бронепоезд на ремонте. Этот бронепоезд ищут, разведка. Сколько раз ловили и выспрашивали, нельзя было ничего говорить. Ходили военные и говорили, что ничего никому нельзя говорить. Я иду раз с работы, капусту мы шинковали тогда в воинской части. С подружкой иду. Вдруг идет солдат. Гимнастерка спущена, ремня нет, я думаю: «Откуда он?» Подходит ко мне: «А не знаете, где бронепоезд стоит?» А мы знаем, но он замаскирован, не увидишь. А мы знаем. А я была на язык ловкая, а я говорю «Какой ты солдат, если не знаешь, где стоит твой бронепоезд?» «А я там работаю!» А я говорю «Какой ты солдат, если ты заблудился!» А подружка моя смекнула. И была дорога, она раз туда и там часовые. И говорит, что нас солдат прихватил. Они раз! Он не успел меня отпустить, как наши солдаты тут и есть. А у него под гимнастеркой аппарат, широкий такой. Они его схватили. С тех пор нас стали солдаты домой водить. Нам давали с работы солдата и нас домой провожали. Домой полкилометра надо было пройти. Это уже после немцев. До немцев было мало. Только бомбили – и все. И эшелоны, детей возили. Дети только проедут немного – тревогу сразу. Тревога была такая, везде тарелочки висели. Тревога, значит, детей всех, тогда не было пассажирских. Дети – кто упал, кто чего, они из вагонов, и в лес их. Разбомбят вагон, так разбомбят, а нет, так их опять повезли.
Из Ленинграда все время везли. До последней минуты вредителей было много. Выходили и болты откручивали. А отец был внимательный. Рельс стоит, а откручено. Он видит такое дело, остановил эшелон. Так выходили женщины, его обнимают: «Ты спас нас. Мы могли бы погибнуть без бомбежки!» Ему была награда за это, и документ даже есть, как-то сохранили. И награда была, бережем трудовую, знаем, когда переехали, когда устроились. Трудовая это история, там все видно. Школу разбомбили. А была перемена, и бомба прямо в школу. А я в тот день не пошла в школу, почему, не знаю. Господь Бог, может, решил, почему-то не пошла. Сколько возили покойников, а зима была суровая, не выкопать, складывали. А мы на лыжах, слышим стон какой-то. Замерз, наверное, солдат, а потом оттаял. Вытащили его потом. А он пока лежит, замерзнет весь. Собаки возили. Через озера, смотрим, собаки везут. Раненых отправляли, возили собаки. На санях возили. Ой, сколько было раненых! Из Киришей везли и с Синявинских болот. И еще говорили солдаты, что из-под Киришей. Раненые были с документами. Сообщали, кто с документами. Родители или жены получали извещение. А у кого не было, тот неизвестный. Я читала в газете недавно, там поставили памятник на этом месте, я читала, а я думаю: неужели так закрыто, и все? А оказывается, решили памятник поставить как бы на горе. Песок кругом. Наверное, думаю, заросло, и никто не знает, кто там захоронен. Выселили на Хвойное, мы приехали – землянка была. Мы там жили. Натопили землянку, пойду, думаю, к маме. Мама работала на железной дороге техничкой. Пойду, думаю, к ней и хлеб куплю. Иду. Солнце было, и тут одна женщина идет и другой: «Здравствуй!» И ей говорит: «А ты знаешь, что война закончилась?» А я думаю: «Как это война закончилась?» Они поговорили, и я пошла к маме. Прихожу, все плачут, кто плачет, кто чего. А одна была женщина молодая такая. Она чего-то веселая такая и не плачет. Я говорю: «Мама, вы тоже знаете!» Все мы расстроенные такие, кто плачет, кто что. Меня Победа на дороге захватила, такой хороший был день. Война началась – был солнечный день, и закончилась война –был хороший, солнечный день. Отец приболел, потом его сняли с обходчиков и на погрузку поставили. Его потом подлечили и в сапожную мастерскую. Там он и работал какое-то время. А потом попали в совхоз Калитино. И сейчас, может, есть хозяйство: картошку выращивали, овцы были, куры, поросята.
И в 1949 году мы вернулись в Пикалево. Приехали, здесь уже завод стал строиться. Я устроилась на стройку. На склад нас отправили, поработали мы неделю, выгружали все. Строительство. Вдруг нас вызывают молодых, как я, в контору вызывают человек десять. «Учится хотите?» – говорят. Ну, мы: «Конечно, хотим!» Нас отправили учиться, кого на что. Я и думаю: «На кого учиться?» И не знаю. Пришла домой, сосед у нас с фронта пришел. Все ходил к нам, я ему рассказала: «А на кого учиться, не знаю!». А он: «Иди на компрессовщика!» Я и думаю: «Что делать, компрессы, что ли, ставить?» А он говорит: «Такой есть аппарат, воздух сжатый вырабатывает». Я пришла, заявление написала. Нас на второй день отправили в Питер, туда ездили целый час в Смольный. Одно здание было целое. И мы там жили, в Смольном. Где раньше был Институт благородных девиц. А учились в городе Волжске. Час ездить на трамвае, долго ездили. Два месяца отучились, приехали. Завод уже пускали, цеха были готовые. Кондуктора поставили уже. Там, на Волжском, три стоят кондуктора, а тут пять.
Я вышла замуж, у меня родился ребенок. Я три года отработала на заводе. А раньше не было законов, потом только сделали, что работа сохранялась после декрета. На другую работу пришлось идти. У меня три сына. Один старший у меня. Мало здоровый, может, после войны что. А потом пошла в мебельный, рядом с домом.
