< Все воспоминания

Сухова (Шитова) Надежда Михайловна

Заставка для - Сухова (Шитова) Надежда Михайловна

Как в войну мы жили – ничего не помню. Мама не рассказывала. После войны все рты закрыли насчет этого. Только что брата 1928 года попросит немец помыть котелок, один даст кусочек какой-нибудь, а другой под жопу даст. Он придет – плачет. А мама говорит: «Сказала, не ходи!» Как мы выжили-то? Чем питаться?

Я, Сухова Надежда Михайловна, девичья фамилия Шитова. Родилась двадцать второго мая 1940 года в Тосно по улице Ленина, дом 91. Родители мои: мама – Екатерина Алексеевна Шитова, папа – Шитов Михаил Александрович. Мама находилась дома, не работала. А где папа работал, я не знаю. У мамы было шесть детей. Я шестая, а седьмая Валентина родилась – 30 ноября 1941 года, уже немцы в доме стояли. Шитов Александр 1928 года рождения, сестра Мария 1930 года рождения, 1932 года рождения Елена, Евгения 1934 года рождения, 1937 года рождения Сергей, 1940 года рождения Надежда и 1941 года рождения Валентина. Кто роды принимал у мамы, не знаю даже. Приходили бабки или нет. Умерли уже два брата и две сестры, осталась в Москве Евгения. Валентина и я, 1934 года рождения, 1940 и 1941 года остались.

Война. Двадцать второго июня 1941 года отца призвали в армию, а в августе уже Тосно заняли немцы. И пришли квартироваться в наш дом. Они заняли первый этаж, большую комнату, в маленькой комнате деда с бабушкой оставили. Дедушку звали Александр Яковлевич, он дожил до 1963 года, бельмо на глазу было. А на втором этаже – мама, шесть детей, и седьмой ребенок в ноябре родился. Они к нам наверх не приходили. Этот дом наш фамильный – Шитов дом. И деды или двоюродные или родные строили этот дом. Две капитальных стены, видно, что дом разъезжался. И были обе стороны Шитовы. И в 1931 году дед Александр Яковлевич подписал отцу дом. У меня была справка. Вот половина: ровно в три окна, низ и верх. Я помню, что в нашем доме были две русские печки: на втором этаже и на первом. На втором, где мы жили, до 1953 года печку сохранили. К нам записывались к Пасхе печь куличи. Я часто на этой печке оставалась спать. Там пальтишки были брошены, печка топилась, было тепло, я там спала часто.

Как в войну мы жили – ничего не помню. Мама не рассказывала. После войны все рты закрыли насчет этого. Только что брата 1928 года попросит немец помыть котелок, один даст кусочек какой-нибудь, а другой под жопу даст. Он придет – плачет. А мама говорит: «Сказала, не ходи!» Как мы выжили-то? Чем питаться? В лес не пускают. Раз пошла группа в лес по ягоды. За ягодами собирались пять – шесть человек. А свекровь мамина взяла мою маму за шиворот и говорит: «Ты что, хочешь ребят сиротами оставить?» Ее вернула, а группа не вернулась. Не пустила свекровь мою мать. Кто говорит, что и наши партизаны могли их не выпустить, а кто говорит, что и немцы могли расстрелять. А еще случай. Наш дом на Московском шоссе близко стоял. Наши бомбили дорогу, и осколок попал вот так с угла, на косую ушел. Пробил тонкую перегородку и в капитальную стенку ушел. А мы играли на полу, и никого не задело.Мама рассказывала, как немцы жили в доме: были два дома наших соединены воротами, топить-то надо было же чем-то, круглая печка у нас была и русская печка. И вышел немец пилить эту воротину, чтобы топиться. Мама подошла, ему по спину рукой похлопала и говорит: «В комендатуру жаловаться пойду». Немец ушел, ничего ей не сделал. А она кого-то взяла, пошла пилить, он тоже подошел, похлопал: «Матка комендатура». Это мама так рассказывала. Потом, говорят, дед Александр Яковлевич переживал, видимо, что кушать нечего было, а детей много. Он повесился. Его сняли, немцы же его вылечили. Его сняли ребята, они на Максима Горького жили, немного родственники были. Сейчас в налоговой работает Баранов Владимир, заведует налоговой. Они были родственники, прадед или прабабушка и его дети. Уже были переростки по 15-16 лет, и вот они кричат, что Александр Яковлевич повесился. Но здесь его успели снять. Внесли его в спальню, где бабушка жила, положили на пол. Вызвали немца врача, он ему чем-то пятки намазал и показал на часы, что в полночь брысь-брысь, вроде, кошек гонять будет. Ну, он когда проснулся, бабке говорит: «В туалет хочу». А туалет у нас был наверху с коридора, а первый этаж – через улицу идти. Бабка его одела и повела. Аон говорит: «Чего-то пятки жжет». Она ему и рассказала, что он вешался, ему пятки намазали. Он так стал пугаться немножко потом, до 1963 года прожил. Белена на глазу, а читал, рюмочку одну-вторую выпивал.

Помню, когда нас отправили в Латвию, в Приекуле, вроде. Мама говорила, что приехали работников набирать, и всех разобрали, а у мамы куча детей. Рабочей силы нет, маму оставили. И мама говорит: «Я осталась здесь и плачу. Ребятишки здесь и есть хотят». Подошел мужчина: «В чем дело?» Она говорит – так и так. «А чего вы не уехали?» «А никто не взял!» «Понятно. У меня, – говорит, – нет хозяйства. У меня домик, две дочки – Зента и Велта, есть корова ,лошадь и жена. Ну, я выделю комнату вам, детей постараюсь пристроить». Вот он брата Сашу пристроил возить хозяина на лошади. Саша любил лошадей. Саше тринадцать лет было. Потом и всю жизнь он с ними был. А сестры Мария, Лена и Евгения пасли скот. А с мамой были Сергей, Валентина и я. Ну, она, может, помогала по хозяйству. Тоже уже стали молоко да творог оставаться. Мама раз поросенку выкинула, хозяйка увидела. «Так не положено, скисшее можно в блины или еще что-то, а чтобы так вылить поросенку – нельзя!»  Помню, была такая сковородка: наливаешь, нажимаешь, и такими кубиками блины получаются. У них была такая ручная машинка, и блины были кубиками. Сметана была. А хозяин коммунистом оказался. Берзин фамилия.

Знаю, потому что после войны сестра Мария поехала в Лиепае, а Лиепае был заграничный доступ. Не доезжая до какой-то станции, садились на паровоз, и их довозили. Мамина сестра осталась жить в Лиепае и в паспортном столе вот эту Зенту встретила. Они были наши, какие они были русские, но считали, что он взял русских, пристроил. Кто-то говорит, что он прятался, а чтобы не сидеть без дела, надевал женскую одежду, чтоб сено убрать, коров почистить. Самые лояльные были латыши, потом эстонцы, а потом литовцы. Еще рассказывали про Шурку. Было уже снятие блокады, только перегнали паровоз и погнали нас в эту сторону. А Шурка уже был пятнадцатилетий, большой. Он, видимо, ходил и где-то промышлял. Они увидели, как латыши прятали лошадей, какой-то сарай был двустенный. Когда наши пришли, Шурка им показал, где спрятали лошадей. Говорят, латыши его искали, хотели наказать. Так женщины в мешках, в тряпках его прятали.

После войны дом-то продавался, Некрасов его купил, он был начальником «Стройдетали». Получил потом жилье, когда дома стали строить. Потом продали – Рыжиковы купили. Рыжиковы построили себе – продали. И вот Хайкович купили и низ, и верх. Савелий был такой, Лазарь нашего возраста. И вот Вера с Лазарем жили на втором этаже, а на первом свекровь ее с братом.Папа пропал без вести. А если отцы пропали без вести, ни копейки не давали. Мама не получала на детей. Брат на лошади работал в сельпо, развозил продукты. Пришел военком: «Саша, надо бревна привезти!» Строились уже все. Он говорит: «Не поеду, матери не дают пенсию до сих пор!» «Да как же так, отец погиб!» А потом документы поднял и говорит: «Саша, есть указ: без вести пропавшим на детей не положено». Мы не получали. Старшие Лена и Мария пошли работать. И Саша работал. Ну, он пил. Но зато на работе лошадку умел содержать. Как знали, что себе нальет и лошадке всегда поесть даст. И груз всегда привозил. Порядочный, честный. Продавщица одна приходит навестить его и маленькую приносит. Мама ей: «Что же ты принесла? Кому ты принесла?» «А что я ему принесу? Какую радость? Маленькую и закусон».  В 1954 году он умер. У него сердце больное было. В 2000 году старшая сестра умирает, теперь в 2005 году брат 1837 года рождения. А Лена 1932 года рождения умерла 8-10 лет назад, а мама умерла в 1983 году скоропостижно тоже, на 75-м году жизни.

Мы приехали зимой 1944 года, дом бы занят нашими, немцы ведь не выгнали. Почему никому не нравится: немцы не выгнали на улицу, а наши заняли и верх и низ. Сказали, что НКВД, был занят дом. Может, и меры поэтому не применяли к ним. У нас баня была, где сейчас стоит Дом культуры. Баня была на Максима Горького – по-черному, без трубы то есть. И вот мы там две зимы и жили.  Власти не преступили, в школу пошли, старшие ходили Лена и Мария, Саша, наверное, не ходил.

А меня сколько раз выносили? Задохнусь этим дымом – вынесут, отдышусь, и снова внесут. По-черному топится, и дым идет в избу, хоть и дверь открыта. Так две зимы жили, и только в январе 1947 года открыли второй этаж, пустили. Вот это я помню, как я забежала из этой черной бани. В окошко поглядела, вижу напротив, где стоит горком, а здесь дома стояли – Чернышевы жили, у них сосны еще росли, зелень и сосны, до сих пор помню со второго этажа это все. Вот, второй этаж открыли, а на первом замок был повешен. Мама говорит: «Вы не попадете, ну и я не попаду!» Мама свой замок повесила на первый этаж. И когда вещи стали вывозить, им не попасть было. А у мамы были целы документы на дом. Здесь в прокуратуру, может, и вызвали, а у мамы документы, что дом подписан. И они стали выселяться и вывозить мебель. Стали вывозить мебель, а мама стоит, плачет. А сосед вышел: «Катя, ты чего?» «Мебель вывозят!» «Твоя мебель?» «Моя!» Стал швырять мебель с телеги. Вышвырнул, помню, шкаф был, еще что-то выкинул, и стали мы там жить. На первый этаж потом приезжали маминого мужа дочки. Одна пожилая дочь, папина сестра, пока не выстроила дом, а потом замуж вышли.  Туалет был второго этажа из коридора прямо, он как бы стоял. А с улицы только первый этаж пользовался. Там, видимо, отделялось досками или чем-то. Выгребные ямы были. Выкачивали по весне. Во-первых, даже если помои собирали, весной шел участковый, чтобы ямы очищены были, забор покрашен, стояла бочка с водой, ящик с песком и горбыль висел на стенке. Это безопасность противопожарная.

После войны молодежь организовала между нашими двумя домами танцевальную площадку. Сковородка была. Между этим домом и нашим, а вот здесь скамеечка. Мама сидит, бывало, идет участковый: «Екатерина Алексеевна, доброго здоровьица!» Участковый, как сейчас помню, руку поднял, сумка такая кожаная висит. Мама на этой скамейке сидела, всегда любила короткие рукава. «Мама, ведь холодно же!» «Нет, тепло!» Идет, и вот здесь была сковородка, гармошка играла.  А потом двоюродный брат, папиной сестры сын, Лешка, схулиганил. У нас квартировала женщина, которая делала дезодорацию, у нее была качалка такая и бочка воды. Он взял и облил с бочки.

А мама дождалась пособия по погибшему отцу. Это год был 1980. Она переехала из дома, ей дали однокомнатную квартиру. И был такой указ: «Дать вдовам, не вступившим в повторный брак, пособие за погибшего». Мы пропустили этот указ. Три месяца прошло, приходит Валя и говорит: «Есть указ такой-то, давай сходим!» «Да стыдно, столько детей! Что, мать не прокормим что ли?» «Нет, пойдем!» Пошли в архив, там все документы. Так мама плакала сидела.

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю