Спиридонов Петр Владимирович

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я – Спиридонов Петр Владимирович. Родился 05 июня 1930 года в Лужском районе, д. Шильцево. Отца звали Спиридонов Владимир Спиридонович, а мать была – Иванова Евдокия Ивановна. Это по дедушке фамилия. Отец мой сначала работал в Ленинграде, потом в деревню приехал, женился на матери. Ну, вот они тут поженились, и родились два сына у них. Брат на три года меня старше – с 1927 года, а я – с 1930-го.
Отец и мать работали в колхозе. И первое время у отца была лошадь, свое хозяйство было. Держали корову мелкую и поросят, и куриц держали. И до войны, по моему мнению, наш колхоз жил очень хорошо. Почему? Потому, что в Шильцево стояла кухня, куда люди с работы приходили, и дома ничего не готовили. Приходили и сразу брали еду себе, обедали. Километр, наверное, по дороге проходил ручей. Он километров пять, где-то, был, ну, тогда он еще не зарос. И сенокос там заготавливали. И выходило сорок мужиков косить. Там тоже была кухня. Люди не ходили домой обедать. Это было до войны. Ну, а как началась война, всех, кого могли, забрали на войну.
Отец мой был 1884 года рождения. Ему было пятьдесят с лишним лет, и он с лошадью доехал до Любани, по Московскому шоссе. Не знаю, чем занимался. Потом он вернулся домой. И так мы и жили в войну. Мы готовились к войне, знали, и у нас были вырыты окопы в лесу. Мы ждали немцев с той стороны. По радио узнали, что началась война. У нас было радио у всех.
Сначала нас эвакуировали. Мы доехали на лошадях до Югостиц – около бора деревня такая. А там нам сказали, что немцев остановили и их отогнали. Оттуда мы отправились домой. А когда приехали, и нас оккупировали, и мы в свои окопы и ушли.
Горы были у нас в лесу. Выходим на горы – деревню хорошо видно. Смотрим, немцы ходят по деревне. Наша деревня тогда не была сожжена. Смотрим, а там отряд, и во многих домах жили немцы. У нас старики жили, им чуть ли не по 80 восемьдесят лет было. Родителей отца и матери я не знал и не видел – они раньше умерли. А у них было шесть девочек и один мужчина – Михаил. Старики пошли узнать, можно ли в деревню возвращаться, ну, обратно приходят, говорят, что можно. Мы уже все по домам, по своим разошлись. У кого были немцы, вместе с немцами, старики и старухи. Наш дом не был занят. И начали жить.
Мы жили, так как хотели. У нас были участки, мы сеяли хлеб. Только для себя, мы налогом не облагались. Рожь, овес, горох, ячмень, пшеницу сеяли. Всего помаленьку. Вместо сахара, мы сажали сахарную свеклу и варили патоку. Вот так и жили.
В 1941 году, в октябре, на Покров как раз, расстреляли крестного. У нас в деревне он жил. Он был немцем и работал кузнецом, а когда немцы пришли, его забрали в Городец, в комендатуру, как переводчика. И потом, в одно прекрасное время, а их на лошадях гоняли, посылали работать на дорогу, ремонтировать. Вот он поехал туда, а обратно привез целую охапку листовок и в каждый дом ходил и раздавал, а немцы увидели, и попало ему за это. Моего крестного расстреляли у меня на глазах. Они – на машину, вывезли его из деревни. Ну, видно из деревни хорошо, там и расстреляли. Я точно не могу сказать, что в этих листовках было написано. Боритесь с оккупантами, всеми силами, вредите.
Потом мы в 1943 году уже, когда Ленинград освободили, и пошли дальше. И начали нас забирать и отправлять в Германию. Немцы потом от нас ушли. Они были пожилые, им по пятьдесят лет, они дальше пошли. Луга встретила их, и две недели там шли такие ожесточенные бои! И была дорога, где станция находилась, раненых они возили. У нас налево школа была кирпичная, и там лазарет устроили – туда раненых возили. А слева поле было в крестах – убитые немцы. Кресты были наставлены.
Ну а потом, уже в 1943 году они отступали через деревню, а деревни сжигали. Сожгли несколько домов, а правую сторону нашу всю сожгли, сейчас все отстроили после войны. А в 1943 году они стали молодежь угонять в Германию. Приезжали машины, попался молодой человек, ну, не только молодой, на своих ногах, – и в машину. Наберут и везут. А куда везут? Неизвестно. А нас шесть-семь человек убежали в одну деревню. До ночи просидели на деревьях, все смотрели, идут за нами или нет, потом – в следующую деревню, и так добрались до партизан. Постарше были ребята, уговорили и нас забрали. Взяли в партизаны.
Они там, в лесу, почти и не жили. И потом, через некоторое время, мы поехали с отрядом на лошадях. Нам надо было перейти за Городцом и через деревню Замашье. Вот проезжали на лошадях, в то время как раз вся деревня была загнана в сарай. Девяносто восемь человек сожгли. Это в Замашье. Мы туда проехали в лес через Окружье, старое имение было. И сколько – я даже не помню – на километр, наверное, там у них были нарыты землянки и там находилась основная база. Шалаш был сделан, где хранили продукты, да вырыты окопы, землянки. Печки, буржуйки стояли – отапливали их. И вот оттуда главная сила партизан была. Куда начальство прикажет – или мост подорвать, или связь сорвать, где что. Они ходили туда, а мы оставались на месте.
Партизаны еду собирали по деревням, кто что даст. Картошку, мясо, сами варили. Кухни не было никакой. Кусок мяса сами наварим и все. Самое сложное было дело. У нас был староста Кузьмин Федор Григорьевич. Придет: «Петька, надо ехать!». И я знал, что партизаны к нему пришли и их надо провожать. А уже часов 12 или час ночи. Вот мы идем, запрягаем лошадь, и я везу их по лесу, по дороге. Ну, раньше не было дорог-то. И вот так, не каждый день, но часто приходилось. Были и постарше ребята. Они все боялись, что, не дай бог, расстреляют, если поймают. Ну, ничего все обошлось, не расстреляли. А колхозы, конечно, было трудно восстанавливать.
Как партизаны мылись, я расскажу. Стоял сарай пустой без крыши, и туда бак был поставлен, тонны на три-четыре. Наполняли его водой и грели. Огнем грели воду в баке. Костер разжигали – крыши-то не было – и грели. Как сейчас помню, голову намылишь, смотришь – все замерзло, горячей водой отогревали. Такие были бани.
Белье не стирали. Да нет, какое там, стирали. Один Васька, не знаю, откуда он. У него было надето два пиджака, лежал, болел, наверное, в нашем окопе. Так вот, завернули один пиджак, а по нему вши рядами и ходят. Я, когда домой пришел – оттуда пешком долго шли – мать, как завела, столько было вшей с головы. Ну, ничего. Ну а после войны, что тут. В деревне вместо сорока мужиков осталось четверо.
У партизан были свои командиры. Командиры присылали сюда людей, которые давали им задания. Ну, а как, телефонов-то не было – людей присылали. И говорили, что делать надо им. В нашей местности пилили столбы, чтобы связь прервать, дорогу железную подрывали. Ну, на шоссейной дороге устраивали вылазки. Ходили, минировали дороги. Подрывались немцы на машинах.
Немцы ловили – сразу расстреливали. Да и все. Кого поймают. У них был один приговор: расстреливать. Ничего страшнее, что расстреляют, не было.
Ну, что еще рассказать. Приходилось и с немцами общаться, когда они жили. Ну, вот жили в доме человек восемь. Дом был большой. Придешь туда к бабушке, к дедушке, а там немцы были. Там немец был. Кот была его фамилия. Вместе с ним с котелков и ели. Ну, они не сердились, тоже были взрослые люди, все семейные, показывали фотографии. И дедушка с бабушкой тоже жили в этом доме. Дом был большой. Заходишь – налево печка с кухней, направо – закуток без окон, без всего. Они там находились, а немцы жили в комнатах.
У немцев была своя кухня, стояла внизу в деревне. Они там и суп варили, и второе варили. Так что немцы хорошо питались. Ну, они недолго у нас простояли, не помню, сколько времени. Или домой их отправили, или в сторону Ленинграда. Потом мы жили одни.
И я так до конца войны у партизан и находился. Так с партизан сразу домой пошел и работал потом. Уже весной, наверное, 1944 года.
Войска освободили, их сразу в армию забрали и дальше погнали. Все они там погибли. А мне тринадцать лет было. Когда началась война, мне было десять лет.
Ничего не скажу про День Победы, как и все, кричали. Радовались и все. Жизнь изменилась, когда война закончилась. Был хлеб, а вот когда начали колхозы работать, вот тогда было плохо, первое время. Не было хороших руководителей, а выбирали старых мужиков, которые не могли руководить. Вот было у нас восемь деревень, и восемь колхозов. Только в 1954 году организовали совхоз «Рассвет». С тех пор совхоз, сначала колхоз был, потом совхоз. Вот такие дела. Вот там ребята и в Володарском, и в Новоселье много кто воевал. С ними можно поговорить. У нас тут почти никого не осталось. Один остался 1926 года. Немного повоевал. Остался жив. А так больше нет никого, все умерли.
Сначала были колхозы. Стали пахать, лопатами пахать. Что могли, делали: сеяли, сажали овощи, все на лошадях, техники не было никакой.
В 1945 году мне было пятнадцать лет. В школу ходил. Три класса до войны закончил. А после войны учились, в каждой деревне был свой учитель. В 1946 году уже не было младших, ходили во вторую школу. Уже в пятый класс ходил. Ну, я не один, семь человек ходили туда учиться. А шестой-седьмой класс здесь уже заканчивали, в Шильцево.
Все на бумаге писали. И были ручки, карандаши. Все было. А во время войны школу закрыли. Пытались учиться, только не по инициативе немцев, а сами подпольно учились. Мы в деревне Шильцево учились. Везде учились, где свободное помещение находили, были учителя оставшиеся, они и учили. И география была, и арифметика была. Один учитель все преподавал. Официально никто не знал, что мы ходили в школу. Один раз собрались. Так и так, во столько-то начало, столько-то уроков, учителя сами потом руководили.
У нас не было немцев потом. Мы сами по себе жили. И мать, и отец у меня были, и лошадь была тоже. Ну, может, кто и жил в прихожей. Кто мог работать, тот работал и жил неплохо. Молоко было, мясо свое, и блины пекли, и лепешки пекли. Гнали масло льняное, свеклу сажали.
Страшно, когда партизан ночью по лесу водил, а обратно-то я один возвращался, а больше не было страху. Мы ходили гулять. Немцев не было, не мешал никто, молодежи было много.
Одежды было полно, закончили работать, одежды еще лет на двадцать было. Кто-то, конечно, донашивал последнее, кто жил получше. Рынки работали в городах, везде брали, где можно. Был староста, но он не относился к нам, ничего. Им нужно было тоже командовать немцам, кого на работы посылать, кого чего делать. Например, дорогу ремонтировать. Нас, молодежь собирали, возили тоже, шесть километров в сторону аэродрома. Там не только дорога, под самолеты были, ремонтировали. Работу находили.
А аэродром этот был до войны. Там наши самолеты стояли, а потом когда уже война началась, ликвидировали аэродром, самолеты все улетели в сторону Ленинграда. Немцы как захватили, так свои самолеты поставили. Больше ничего тут у нас не было такого.
Школу, которая до войны была, заняли немцы. Там сначала госпиталь был. Сожгли эту школу. Там после войны мужики построили новую деревянную школу. Десятилетка была. По дороге там четыре дачи стояли. Приезжали люди туда, жили там и ходили в школу. Потому что десятилетка одна была на весь край. Мой старший брат 1927 года рождения. В 1945 году попал на службу. Семь лет служил где придется. Зайдите к нему, он тоже расскажет. Один остался, больше никого нет. Все умерли.
После войны я не учился, работал. Было свое хозяйство, некому было помогать, вот я работал. Выучился брат на токаря и работал всю жизнь токарем. А я остался работать в хозяйстве. В 1950 году призвали в армию. Пять с половиной лет я отслужил на крейсере «Жданов». Тогда пять лет служить нужно было. Сначала был матросом, потом дослужился до старшины командования. Благодарности дали – я служил хорошо. Часто меня домой отпускали за службу, шесть раз был дома. А кто плохо служил, сидел на корабле.
Первый раз мы проходили учебный отряд в Выборге – там была школа оружия и химическое было оружие. И в День Флота командир части сказал, что того, кто первое место займет, он отпустит на десять суток домой, и мы выиграли, и в июле я уже был дома.
Потом с учебного отряда я меня уже в Ленинград назначили и еще нескольких товарищей. На крейсере «Жданов» строили, помогали, жили в казармах. Грязные работы выполняли, строительные. Потом, когда испытания прошли, в Таллин отправились, и в Таллине он стоял все время. И вся служба тут и прошла.
А наш крейсер хотели послать – тогда Хрущев был уже – на Кубу. Там была заваруха, ракеты наши стояли. И мы ждали, я полгода лишних отслужил. Потом демобилизовали. А учился тут потом, и работа потом пошла. На тракториста выучился и на шофера. На комбайне работал и так до пенсии работал в совхозе. До армии я работал в совхозе. Трудно восстанавливать колхоз: народу-то не было. Четыре сотки нужно было вскопать. Женщины наши, четыре человека, цеплялись за плуг и таскали его, а пятая за ручку держала. И боронили, вот так и жили.
Потом с каждым годом становилось лучше. Организовали тракторную станцию, организовали технику, содержали ее. Что вспахать, что посеять. И к нам приезжали и тут работали. Сеяли зерно, руками жали, жмейки были, лошади таскали и сваливали в стог, почти ручной труд. Женщины были, а мужики погибли больше. Молодежь ушла в города после войны. Я же говорю, сорок человек косили, а после войны – 4 четыре человека.
Тогда в колхозе коров держали дойных, телята были, овцы. Развивалось все потихоньку. Когда отмечали шестидесятилетие совхоза, комплекс построили. Сначала были свиньи, крупный рогатый скот был. Это в нашем совхозе. Так и в каждом было совхозе. Пока не организовали все вместе. Шестьдесят лет отработали в совхозе. Это раньше никого не осталось, пенсионеры только кое-какие остались и все.
Как Сталин у нас был, как Хрущев был. Как Косыгин был. Да всех не перечислить. Я в совхозе-то стал забывать, сколько у нас директоров было, никак двенадцать человек. В совхозе как и в государстве.
Жизнь менялась, кто как заработает для себя. Так и сейчас. Кто как работает, так и жизнь такая у кого. Кто лентяй, тот не жил и тогда, и сейчас. А кто не жалел себя, работал в совхозе, тот хорошо жил. Денег хватало на все.
Ну а потом я вернулся из армии. Да, потом в 1955 году на всех работах работал. Потом на тракториста, на шофера выучился и на комбайне работал, везде работал, и бригадиром был на ферме. В полеводстве был, и с коровами работал. Женился в 1950 году, две дочери у меня. Она в этом доме она жила, работала бухгалтером. Каждый день гулять ходили. Как теперь гуляют, так и раньше. Была гармонь, нас было много молодежи, ходили, песни пели. Плясали. Много было девок. Не один, конечно, день прошел, долго гуляли. Она веселая была. Песни пела. Работник хороший была. Ее звали Валентина Федоровна. Недавно газету нашли того времени «Передовая жница» Валентина Федоровна. А потом всю жизнь бухгалтером работала в совхозе и ушла потом на пенсию. Рано меня одного оставила. А сейчас у меня дочери в Ленинграде живут, скоро на пенсию выйдут.