Я – Зинаида Александровна родилась 09 октября 1935 в Тосно, и крестили меня в Тосненской церкви, которую потом переделали в дом культуры. Моя мама Валентина Васильевна Краснова родилась в Тосно, жили они в поселке Строение. Ее папа работал лесником. У ее родителей было семь детей. Мою бабушку звали Сорокина Кристина Александровна, а мужа – Василий. Их пять дочек было и два сына, один мальчик погиб во время службы, одну девочку в Англию немцы отвезли, Ей было 16 лет. А после войны она осталась жить в Англии. Её звали Екатерина, там она вышла замуж и тоже родила пять девочек.
Мама старшая была, она с 1915 года, Екатерина последняя из дочерей, а Леонид самым младшим в семье был. Вот так жили, не тужили, пока войны не было.
А нас у мамы двое было. Моего отца звали Александр Федорович – 1907 года рождения. Он воевал тоже.
Отец мой из Рязанской области приехал работать в Ленинград. Молодой был, красивый, кудрявый. Не знаю, как они познакомились, но отец часто говорил: «Она клюнула на меня». В 1932 году они поженились, отец работал в Любани – доски делали на пилораме, и он там в общежитии. В 1932 году они расписались в Любани, я по документам смотрела. Потом у них родился первый мальчик, его окрестили, но он умер. Отец не мог простить, говорил, что простудили, а через некоторое время я родилась.
А потом мама с папой снимали квартиру у Тосно- 2, в писательском уголке на улице Шолохова, вроде, у Матросовых мы жили. А в 1938 году родилась у меня сестра Тамара. Когда мама с папой на работе были, то с нами оставалась женщина глухонемая – Матросова Тамара. Детей у нее не было, но она все понимала и с нами нянчилась. А потом уже не нужно было.
Помню, меня возили к бабушке, в Строение. Бабушка пироги печет, а там кукушка в часах кукует. Эти часы до сих пор у меня в глазах стоят. Встану утром – пирогами пахнет, бабушка говорит: «Давай чай пить!» Попьем чаю с пирогами, потом я выйду в лес. Земляники полно, кукушка кукует. На опушке кустарник большой рос, и там орешки собирали белочки. Помню, лось однажды приходил зимой, ему, значит, клали соль специально. Эту соль он лизал, им это надо. Я раньше говорила: «Что вы хлеба ему не даете, одну соль только, ему же плохо будет, он пить захочет!»
А потом мы с бабушкой за ягодами ходили, любила я ягоды собирать, лет пять мне было. А потом в Тосно привезли меня, и мы с Валей Кондаковой собирали ягодки на болоте, а болото было там, где сейчас магазин «Магнит». На этом месте мы и жили, правда, недалеко. И вдруг летит самолет, гудит страшно, я говорю: «Валя, что- то падает!» А это была уже бомбежка.
Вот это и был первый день войны. Он летал и бомбил. Склады были у нас там, где сейчас «Магнит» и у железной дороги склады. Там сахар был, все горело, а люди собирали. А еще помню, как мужики пили спирт. Помню, папа Вали, с который мы дружили, напился этого спирта, и ослеп.
Ну, так страшно было выходить! А потом мы все прятались. Как только сирена загудит, мы бежали к Жавриным. Соседи, что ближе жили, всегда к ним бежали прятаться. У них был окоп в саду с дверцей, и вот как загудит, я бегу в этот окоп. Ну, прибежала: «Зинуля, быстренько садись сюда!» Сядешь на корточки и трясешься. Страшно!
И однажды их дом разбомбило, а от дома бревна рассыпались по земле. Всех нас придавило в окопе. Дверь сверху бревнами придавило – не открыть. Нам было не выйти. Мы бы так там и задохнулись, мы на полу, а взрослым тяжелее же. Но соседи знали, где мы, и откопали нас. Вышли и видим: и наш дом горит, те полдома, которые мы снимали у Матросовых.
Ну, вот нас откопали, ну а потом помню только, как нас эвакуировали. Я только налеты самолетов помню, а немцев я не видела, даже не знаю. Помню, как папа с нами расставался. В тот день, когда нас откопали, надо отцу было на фронт уходить, и он пришел с нами попрощаться,
В Тосно- 2 , где сейчас памятник стоит, разбомбили состав, на который отец бежал, но он не успел на него сесть. А так бы его и не было бы в живых.
Этот состав шел в Питер из Любани. Поздно вечером отец пришел домой, он раненых помогал эвакуировать; пришел, плачет: состав разбомбило, а там много было его знакомых. А на следующий день он уехал на фронт.
Папа на Ладоге возил хлеб, сначала детей эвакуировал, потом хлеб в Ленинград возил, еще вода была не замерзшая, зима только началась. Он вспоминал, как его друг первый ехал, вез хлеб, а отец за ним. Друг провалился под лед. Ну что, вода, кто будет спасать. Там вдоль дороги веточки были воткнуты, что нельзя там ездить. А отец остановился, довез хлеб по другой стороне. Фотография есть, где они бритые. Потом он на Синявинских болотах был.
Он потом уже после войны нам это все рассказывал.
Вот война закончилась в 1945 году, и он нас привез обратно, во время войны мы были во Пскове. Ну а потом, бывало, друзья придут к нам на 7 ноября поздравлять, и отец рассказывал о войне. Конечно, страшно, кого убивали, как друзья погибали.
Еще один был у него друг – они все вместе раненых вывозили. А друг очень боялся волков, и он все время говорил: «Волк, не ешь меня!» А то волки ходили и нападали на людей. У Синявских болот, в лесу они служили.
И друга этого какой-то снайпер убил. Волк не съел, а снайпер убил. И вот у него четыре друга погибло, и он всех их жалел очень.
Мы в Тосно в оккупации не были. Нас как-то быстро эвакуировали первых. Не жили тут во время войны. Мы узниками не считаемся. Разбомбило состав, где мы были.
Мы ехали в поезде , и где то перед Великим Луками была бомбежка. Немцы видят: состав идет, русских везут, и стали бомбить по всем вагонам. Ночь была, когда они бомбили – темно было, даже не представляю, как мы спаслись. А мы в вагонах ехали, в которых телят возили. Народу в вагоне битком. Все мы сидим на соломе. Все плачут. Помню, бабушка была такая, глаза ее помню голубые. Все плакала: куда нас везут. Разбомбили наш состав, все из вагонов вышли, плачут, отовсюду слышны стоны, крики. Ужасно, не могу это вспоминать даже.
И тут наши солдаты детей схватили, в машины погрузили и повезли в деревни. Туда привезли, и в каждый дом по семье. Ну, хозяйка нас приняла. Что делать, война началась. И мы сидим на печке. Как сейчас помню: мы замерзшие, одежды у нас почти никакой нет, все разгромлено. На печке мы сидим, греемся, а там мешки лежали, раньше – то зерно в мешках этих было, и оно такое теплое, ноги я туда засунула и ноги грела. А потом помню, что у меня болели очень уши, текли уши. На печке мешочек греется, ушко на него положишь , и на мешочек гной выйдет. И вот так меня и лечили.
Я вот пришла недавно в поликлинику, говорю: «Плохо слышу!». А врач говорит: «А вы знаете, у вас рубец. Болели раньше уши?» Ну вот, теперь понятно, почему я оглохла.
На улицу зимой мы не ходили. Летом-то бегали босиком, а зимой валенок-то нет! Только у хозяйки были валенки! И вот, как придут партизаны, она просит, чтобы мы надели ее валенки. С беженцев партизаны валенки не снимали, а вот у хозяйки могли забрать, якобы лишние. А хозяйке – то за дровами надо идти, по хозяйству работать – без валенок зимой никуда.
Ну вот, как партизаны придут, мы на печке и в валенках. Хозяйка партизанам говорит: «Лишнего ничего нет, беженцы у меня в валенки одеты». Такая хорошая была женщина. Мама с ней как- то переписывалась.
Еще одна была с нами семья – женщину Ниной звали, а фамилию не знаю. У нее сын в армии служил, она была одинокая, но уже умерла.
Ну как мы тогда кормились, сажали морковку, картошку, а там поле было заминировано немцами, но ребята все равно туда бегали. Щи хозяйка готовила, и мама ей помогала. Мы, дети, ходили ягоды собирали по кустам, травку ели, трава сладенькая такая была, клевер ели, лепешки пекли. Я помню, у нее рожь была на печке, там мы ее жерновами мололи. Муки немного замочишь, клевер потом рубили сечкой, что ли, а потом блины из этой смеси пекли. А масло- то не было, но как- то так пекли. Молока не было, скотину никто не держал. А мы ходили собирали где-то ягоды, где земляника. Я помню, к одной бабушке ходили. Она в землянки жила, боялась немцев. Говорила: « Ну, если бомба упадет, то меня засыплет. Ну и ладно». Она такая хорошая была бабушка. Мы ей воды носили, а она нам картошку давала.
Мы немцев не видели, а партизаны к нам приходили. Они бородатые такие были. А мы все их боялись. На печке лежишь, нас четверо детей было или пятеро, не помню уже. И все на них смотрели, лампы были, света не было. Они по ночам приходили, стучали в окно. А мы с печки видели, они проверяли – где что, поесть надо взять.
И разговора то вроде не было про них. Это долго все было, страшно. Мы с сестрой и выжили у матери. Сестра младше на три года.
Да, а отец наш дошел до Берлина. Жаль, что я все сожгла, некоторые медали отнесла в военкомат. От Конева была грамота ему еще. Ему 10 дней отпуска дали после войны найти семью. Он писал в Тосно письма и нашел мамину сестру Анастасию. Она купили уже полдома за вторым мостом, где Люся Нарышкина жила. Но и мама тоже писала письма в Тосно. И тогда он узнал, что мы находимся в Великих Луках. Он приехал за нами, как сейчас помню, в гимнастерке с медалями. На фотографии есть.
Ой, помню, как я бежала к нему. Я только просила его: не уезжай от нас.
И забрал он нас, привез в Тосно. На чем ехали , не знаю. А когда приехали к тете, она на первом этаже жила. Помню: сидят две мои сестренки беленькие, скатерки белая, пол голый, печка была. У тетки полдома и своя семья. И еще нас три сестры и дети. Так мы на полу все спали – мебели- то не было.
Ну, а потом отец взял участок на улице Максима Горького, где сейчас универмаг, чтобы строиться. Дали участок. Он в военкомате потом работал: обучал мальчишек вождению.
Тосно сильно было разбомблено. Страшное было Тосно. Я пошла в белую школу на улице Боярова. Записали меня в первый класс, а я же переросток было. В классе – все дети разного возраста. Кому- то уже исполнилось 10 лет, кому- 7, кому- 8. Первую учительницу нашу звали Вера Ивановна. Приходишь в школу , а бумаги не было, сумок, как сейчас портфелей, не было. Бабушка мне сшила сумочку с двумя ручками, и я так ходила. Писали на газетах, писали там, где было светлое местечко. А потом, помню, где вокзал теперь, там рынок был. Мы ходили покупать там листы. Мы их складывали и делали тетрадь. Приходим, печка в школе натоплена. У кого-то коровка была. У нас был мальчик Миша, он говорит: «Девчонки, приходите пораньше! Молока принесу». Жмых принесет, сидим за печкой, пьем потихоньку. Ну, вот так и жили, ну ничего, выжили же.
Какие- то мы были смирные – всего боялись. Кто-то ручку уронит – я аж подпрыгивала. До сих пор я все боюсь. Учительница подойдет: «Не переживай, ничего. Это ручка упала. » Она все понимала.
Утром уходили, помню – мы еще на квартире жили – крапиву собирали, лебеду, щавель на участке и лепешки из этого делали. Эту лепешку в школу возьмешь, молока принесут, ну вот так и жили.
А еще, я помню, курочки были, но в начале козочка была. Мы себе сначала времяночку построили. А потом отец решил строиться. Он работал в военкомате : днем обучал мальчишек, а на ночь брал машину и ехал в Строение. А там немцы строили дорогу: рубили лес, корчевали. По лесу у них такие были проложены дороги из бревен. Отец эти бревна брал. У нас сосед был без ног, он отцу помогал, и отец ему помогал. Вот так отец и построил нам домик
Сам отец его рубил. Есть – то нечего. Опухший весь, чирии пошли. Что- то в военкомате давали, но немного. Приносил, вроде бы, сухой паек. А потом мы ездили в Поповку. Моя сестра, я и отец. Собирали кирпичи – там дома разгромлены были, хозяева еще не жили. И вот мы собирали кирпич, мох собирали, сосед нам печку сделал круглую. Однажды сели пить чай. Мама чего- то стала дремать, отец тоже задремал, и мы угорели все. На наше счастье, пришла соседка. Открыла дверь, а мы все четверо на полу лежим. Она удивилась, что такое у них. Зимой это было в 1951 году. Врачей – то тогда не было. Ну, в общем, очухались как – то. Пришел потом печник, говорит: «Да, печка у вас плохая совсем, вы угорели». Потом переделали печку.
А как дом строили?! Мы всей семьей да все соседи собирались; бревна на веревку, отец наверху – ну, давайте подавать!
Купить гвозди не на что было, а ведь они нужны были. И отец проволоку рубил, ей приколачивал. Мебель сам сделал. Шкафчик, табуретки, буфет – все сам делал, а что делать – денег- то нет.
Мама работала в артели инвалидов. Закройщицей или раскройщицей, вот так как- то.
Я училась до седьмого класса в белой школе. А потом я стала совсем переросток. Пошла работать, это где- то уже был 1953 год. В седьмом классе училась в вечерней школе и работала в Саблино. Мы шили шубы. Раньше были организованы артели инвалидов, платили неплохо, и мы работали. Потом я перешла на ткацкую? (фабрику) – нас перевели туда. Ну, там тоже поработала. Потом закрыли смену в Саблино и перевели туда, где сейчас гостиница в Тосно. А потом я устроилась в Колпино в зонтичный цех на Обводном канале, там поработала, а потом у меня началось профессиональное заболевание- остеохондроз, вроде, называется. Сейчас оклемалась. И я всем хочу только мирного неба пожелать.
