Как я пошла в банк работать? Прислали повестку: приехать к такому-то числу, к такому-то часу. Мама работала в этом банке – охраняла. Управляющий был мужчина, я его помню – хороший такой. Мама попросила его: «Куда девчонку отправим такую худенькую?» Он взял работать сверх штата. Я чертила и писала бланки, все от руки делала. Прямо линейкой бланки чертили. И в банке до конца войны работала. Запись в трудовой книжке: 6 месяцев отработала во время войны в банке. Потом работала в суде. В основном делопроизводством занималась.
Когда война закончилась, я в Ловозере была. Двоюродная сестра пришла и сказала, что война закончилась. Она работала в горкоме партии. 8 мая еще не объявили. Запевалова Людмила Владимировна была у нас учителем немецкого языка. Она нам первая сказала, пришла и сказала, что война закончилась. А мама говорит: «А чего не передавали, ничего не знаем. Должна кончиться война, а не передавали». А она говорит: «Я вам точно говорю, что война закончилась. Все уже». А у сестра ее, что в школе немецкий преподавала, у нее девочка была маленькая такая, года 4 ей было, наверное. Муж был военный – моряк, они были из Мурманска эвакуированы. Девочку спрашивали: «А где твой папа?» Она говорила: «А над папой море бушует!» Отец утонул вместе с кораблем. Она была вдовой. Мама с ней еще жила, а потом они уехали в Ленинград. Когда официально объявили Победу, мы всю ночь не спали. И бегали с девочками из семьи Матвеевых в каждый дом. Бегали и стучали в двери, что война закончилась, у них радио не было. В шесть часов утра радио заговорило голосом Левитина, что закончилась война. Мы знали это с вечера 8-го числа. Но официально мы не знали, закончилась война или нет. Бегали так по поселку. На реке Вирме с той и с другой стороны все частные дома. Хозяйством жили, у всех были коровы, все исправно жили. Жили местные – коми, они приехали из Коми ССР со своими оленями через пролив, через Белое море на Кольский полуостров. Потому что говорили, что было тут много корма для оленей, там были уже истощенные пастбища, а мох долго растет. И они приехали с оленями, обосновались тут, дома построили. База была продовольственная и промтоварная, снабжение было хорошее до войны.
Во время войны голодно было. Конечно, было хуже нам, чем местным, потому что у местных все свое было, и рыбу они ловили. А у нас же ничего, никаких снастей не было. У нас ловить некому. Брат Алексей ходил снабжал нас рыбой. Озеро было большое и рыбное, водилась кунджа, сиг, хариус, щука, окунь, было много рыбы. Налим был. Иногда папа пойдет под утро на маленькое озеро, из которого ручей вытекал, а лед тонкий. Брал деревянную кувалду, по льду стукнет, налим остановится, ждет. Или плыть дальше? Но не уплывал. А лед был уже надломлен, у папы был такой режущий нож, он так быстро: раз – прокалывал дырку и подцеплял рыбу. Когда приносил налима, мы тоже радовались. Любили мясо белое. Мама мыла, чистила. Почти в каждой семье не вернулись родители, много на транспорте погибли. Сразу в первые дни войны были очень сильные бои на Кольском полуострове. Не придавали в начале значения, а ведь немцы-то рвались именно к порту не замерзающему, раз с юга не удается Ленинград захватить. Так они думали, что север захватят – и прямая там дорога на Ленинград. Там была река Западная Лица. Терентьев Митрофан был в дикой дивизии. Моряки береговые черную форму имели, была дивизия сформирована, и прозвали дикой, потому что они дерзкие такие вылазки делали, нападали на немцев.В камнях среди сопок выдолблены целые как бы ступеньки вниз. И все нашими военнопленными было сделано, очень много в плен попало, погибли многие. И река эта Западная Лица, так и говорили, что она была красная от крови, потому что все сражения в основном были на этой реке. И потом область эта Петсамо, на ней немцы хорошо основались, и наши захватили хоть и с большими потерями, но захватили. И как-то стало легче.
В море в заливе было трудно, приезжали конвои, когда пошла договоренность со вторым фронтом. И когда решились Америка и Англия помогать, то помогали в основном по воздуху, самолетами «Дуглас». Брат двоюродный писал, что едет на переподготовку, чтобы пересаживаться на самолет «Дуглас». Он был летчиком, летал на наших самолетах. И вот переквалифицировался на «Дуглас», остался жив, но был ранен, дожил до Победы. Эти конвои шли, а наши корабли их сопровождали. Многие корабли на дно ушли вместе с составом. Но первые годы было много участников, и они все приезжали в Мурманск. О ходе войны узнавали по радио. Газеты приходили – местная газета, Мурманская «Полярная правда». Когда было отступление, переживали и плакали, что оставили город Орел, потом город Калинин и город Ржев, там большие сражения были. Все слушали по радио. Все события знали. У папы не было никакого ругательства, кроме как «елка зеленая», он так и говорил: «Вот, елка зеленая, опять оставили город!»
Когда война закончились, стали люди возвращаться, среди них и пленные были. Например, управляющий банка Иван Васильевич Канев был пленным. Относились к бывшим пленным плохо, даже на работу его никуда не брали. Хотя у него финансовое было образование. Потом взяли. Все равно пришло, видимо, решение, когда запрет был снят, и его взяли, он стал управляющим. Потом в Череповце квартиру дали, он родом оттуда с женой своей Настей. Настя была санитаркой у нас в больнице. Немцы далеко были от Ловозера – за 200 километров. Оборона была все-таки хорошая. Самолеты-то прорывались, бои воздушные были. В районе Поноя гремело, и от нашего озера, и в горах два самолета разбились наших. Бой был, и немцы, видимо, улетели, а наши погибли. Ходил папа на поиски. Кто мог – все ходили. Потому что везде было зафиксировано падение самолета. Может, кто-то и живой остался. У них планшеты были целы, фамилии летчиков стали известны. У нас стоит обелиск славы, на нем первый экипаж найденный, среди них майор Базилевский. Денег было порядочно у него. Те, что не удалось спасти банкноты, – пострадали, а некоторые не пострадали. У него жена и дети. Высылали потом через банк или, как говорил Власов Вениамин Григорьевич в военкомате, что все отослали жене и детям в Москву. Учились мы хорошо, но начинали мы учиться не с сентября, а с октября, потому что веточный корм заготовляли, работы были, а лето короткое у нас. На дальних полях за 6 км ходили пешком, там сажали турнепс, брюкву, капусту. Хоть кормовое вырастет, но и людям доставалось, покупали в ларьках, сельхозпродукцию. Картошку сажали. Мало было народу, в полеводческих бригадах работали, пока не поспеет лист на деревьях, чтобы можно было заготавливать корм, и тогда нас перекидывали в лес. Иван-чай тоже шел в корм.В октябре начинали учиться, дров не было, дрова привозили из реки – топленые по сплаву. Дрова были очень дорогие. У нас тоже было печное отопление в доме, так один воз – три бревна – стоил 50 рублей, это было дорого по тем деньгам. А что эти три бревна? Так мы сами ездили за дровами. Март-апрель холодные были месяцы, наст был, крепкий снег, ночи холодные были до 30 градусов. Снег подмерзал. Саночки брали – я, Зоя и Сергей. За дровами ездили втроем. И все два месяца мы заготовляли дрова для дома.
С нами еще была бухгалтер, у них Анна Николаевна в банке работала. Она была одна эвакуированная. Мама ее жалела, все говорила: «Возьмите Анну Николаевну с собой. Дров нарубите, вы-то можете, а она не приспособлена, городская». Мы нарубим ей, в санки положим, обвяжем. Везти она везет, с нами не боится, а одна в лес не пойдет. Мы еще довезем до дома, поможем ей. Мама скажет: «Молодцы, что довезли и проводили, надо старым помогать». Для школы сырые дрова привезут – напилим сами, которые можно. А которые уже не в обхват нашим рукам, так те не пилили, пилы не хватало уже. Когда начинаем их колоть, вода прямо брызгами из нее летит. Такие дрова заготовим, в печку положим, чтобы они просыхали. Один раз мы учудили там в школе – мальчик был один смелый, Гена Анучин. Директор у нас была, мы ее звали «зеленая крыса» – такое было прозвище, она из Ленинграда приехала, такая модная была, высокая. Носила все зеленое: берет зеленый, шарф зеленый, пальто зеленое, сумка зеленая. Нам ничего не оставалось, как директрисе придумать название, придумали «зеленая крыса». И говорили: «Крыса идет зеленая!» И все сразу по углам, боялись. А мы до того замерзли, что сидели в пальто. А пальтишки какие были? Что было, то и надевали на себя, холодина была страшная – хоть 35, хоть по 40 градусов, а мы все равно учились. Не отменяли занятия. Бумаги не было, писали на газетах с лампами. Чернила замерзали. Если спички есть, то спичку подержишь, растопится у края лед, и пишешь. Чернила замерзали в чернильницах. А Гена-то учудил – он был сердечник, не знали в то время. У него был порок сердца, плохо чувствовал себя, мерз. Встал и говорит: «Ребята, как хотите, я печку затоплю». Наверное, в шестом или пятом классе было это. Затопил печку, пока ждали урок, а должна была директор прийти, географию она вела у нас. Первое время сидели молча, а потом дрова когда нагрелись, березка растопилась, и они стали трещать. А печка была опечатана пожарным, то есть топить ее нельзя. Как так, топить нельзя, а заниматься можно? Директор пришла, глазами побегала по классу – все сидят невозмутимо. Встала, открыла печку, руку еще обожгла. Потом: «Кто это сделал?» Все молчат. «Я спрашиваю, кто сделал?» Все молчат! «Я третий раз спрашиваю, кто это сделал?» Гена встал и говорит: «Я это сделал, потому что мы не можем, ни писать, ни сидеть – ничего. Мы тогда все из школы уйдем». Не ругала она его, сказала, что делать нельзя. А учителя по всем предметам были. Учителя были у нас грамотные, сильные, потому что с высшего училища. Одна даже в институте работала в Ленинграде, полная такая – Лидия Юрьевна, платье надевала на левую сторону, темная такая. Такая была добрая, но, может, на нее война повлияла или, может быть, она близких потеряла. Она привыкла со студентами старшими обращаться, а мы, как мелочь, были для нее, мы ее жалели. В основном были без света, свет ненадолго давали. Дизельная станция уже не работала, были лампы запасные, пользовались лампами. Мы ей говорили, что у вас платье на левую сторону надето. Ну, видно же было, мы уже разбирались, что к чему. Она скажет: «Спасибо! Было темно в комнате, я не видела». Шла, переодевалась. А потом Перегудова Вера Семеновна была историк, миниатюрная такая евреечка. Она преподавала в высшей мореходке в Мурманске. Учителя были грамотные. Нас она гоняла по истории. Первое время не знали, а потом девчонки говорили: «Завтра можно не учить, сегодня спросили». А она возьмет и спросит обязательно. Все время спрашивала, учу или нет, но я добросовестно училась. По хронологии каждый день гоняла. Всех учителей любили, потому что учителя были хорошие. Один был учитель с фронта, он был без ноги, как Алексей, математику преподавал. И жена его была Раиса Ивановна. И у Матвеевых, у наших близких друзей, он спас Женю. Она встала на льдину, та обломилась, и ее с маленького ручья вынесло на большую реку. Учитель жил в доме на берегу реки, у хозяев снимали комнату, он увидел это. Он был на берегу, увидел, что плывет девочка, красное пальто на ней было. Он на протезе ринулся в воду, доплыл до нее, льдину оттолкнул к краю, к берегу, А оттуда ее люди уже вытянули. Так и спас Женю. Немецкий язык преподавала мама девочки, которая говорила, что над папой море бушует. Потом Раиса Александровна стала. Дружно мы не жили, не было такого. Наша семья пользовалась спросом, потому что папа был мастером. Посуды же не было. У людей замерзнет ведро с водой, дно треснет – воды не в чем принести, а купить негде. Кран у кого отвалится от самовара, самовар сломается. Дети зажгут, шишек набросают еловых и поставят самовар, а воды там не было, вот все и отвалится. Папа все делал: у него был паяльник – такой длинный, на конце заточен. И покороче был, и подлиннее. Все он приварит, все зашлифует, все отремонтирует. И ведро делал – обрезал и новое дно делал. Таз принесут – нужно сделать. Ремонтировал все – золотые руки.
После войны к нам саамы, коми приходили. У них были деньги золотой царской чеканки, приносили ему – он делал серьги, кольца. А некоторые приносили трафаретки, инициалы не подходят чужие, так он все убирал, шлифовал и возвращал. Лидии Николаевне делал три кольца, а мама говорила ему: хоть бы ей одно колечко сделал! Что ты! У него еще в Череповце был куплен кусочек припоя – медная такая начищенная проволока. Медь с золотом, припой называется. А мама говорит: «Ты свой припой весь израсходовал, а вот взял бы и договорился, что я вам сделаю, и кусочек возьму у вас!» А он говорит: «Что ты, Маша, разве я так могу?» Некоторые расплачивались, которые добрые, носили кусочек мяса или рыбину, сердце, печенку приносили. А большинство сами были бедные, особенно саамы. Он ведро починит, а мама говорит: «Хоть бы попросил на папиросы сколь-то рублей!» А он говорит: «Маша, что с них брать, они такие же, как мы». Когда стали дома строить, мама говорит: «Пошел бы ты хоть попросил. Столько проработал! В войну медаль имеешь. Иди, чтобы квартиру что ли дали!» Домик был маленький, печное отопление. Дрова надо закупать – мне давали от больницы, а все равно не хватало же 9 кубометров. А он говорит: «Нет, я не могу, Маша, люди хуже нас живут!» Он дойдет до райисполкома, поразмышляет, развернется и обратно идет. Мама говорит: «Ну что, отдал заявление?» А он: «Нет, Маша, я подумал, сколько домов стоит – избушки саамовские, люди хуже же наш живут». В Ловозере во время войны была больница довоенная, и все там лечились. Но раненых не привозили. Два госпиталя было в Кандалакше и в Кировске. А те, которые состояли на учете по какому-то ранению, наблюдались, как и Алексей…Главного врача, Гусева Василия Архиповича, взяли на фронт, после него прислали Куликова – высокого и худого. Он был невоеннообязанный. А Василий Архипович работал почти от звонка до звонка. Семья оставалась в Ловозере, жена была бухгалтером в райздравотделе. На машинах ездили женщины: Надя, Нюра Ануфриева (Тередько), Люба Климова (вышла замуж за Климова), Шалова Алла Михайловна, еще были женщины. Шоферов было много женщин. Машины-то были газогенераторные, на топках. Далеко надо проткнуть туда, давая уголь. Так женщины лягут на пол, на термолисты, потому что котлы на полу почти были. И там шуруют, моют, потом пассажиров заставляли, если кто из нас едет. На почту ездили каждый день. По трое суток иногда ездили. Сломаются, что могли – чинили, делали. Труженицы были женщины. А подростки наши, например, Володя, до армии ему год еще был, они окопы рыли. Окопы вырыты, землянки вырыты. Мы, когда выросли, ходили за грибами и заходили в эти окопы, землянки. И были вырыты рвы такие, местность была болотистая. Все вода была, а где посуше, там был переход. Идешь, как на фронте лабиринты. Да, оборона была. А потом самолеты находили – три самолета врезались, стоят на холме славы и два или три самолета стоят на обелиске в Ловозере. Тревога была еще за то, что были люди у нас на фронте родные. Каждый день переживали, что день прошел, не знали же – жив или нет. Известия редко приходили. А Володя старался отовсюду, где есть почтовое отделение, отправить нам открыточку. Потому что он был радистом, он знал, как все это действует. В Будапеште как-то он был, открытку оттуда прислал на день рождения. Сергей вообще писал. Ноты все распишет, начертит, чтобы на аккордеоне учиться играть – так заочно. И слух у него был, Викентий все время приезжал и говорил: «Сергуню надо в консерваторию!» А когда дело дошло до консерватории, он сказал: «Музыка – вещь непринужденная, поэтому я пойду инженерно-строительный институт закончу. А душа у меня есть, аккордеон есть для души!»
В Ловозере мало осталось участников войны. Наверное, уже никого не осталось. Зинаида Балахшиева умерла, а Василий раньше умер. Он был призван в Кировске, воевал в направлении Кандалакши, дошел до Берлина. Он в транспорте был. Когда стало легче на Севере, их собрали и дальше отправили помогать в Центральную Россию. У нас несколько медсестер было, я девочкой была, я помню, как их взяли на фронт – Настю Назарову, потом Терентьеву, Аллу Абрамовну, вторая Терентьева, она до Чехословакии дошла. Витя ее учился с Мариной вместе, 1962 года рождения. Марина двоих о родила, уже в 40 лет замуж вышла.
Кировск строили немцы. Дежурили мы в инфекционном отделении, многие пленные болели тифом брюшным, питание было плохое и условия плохие. Некоторые плохо, но говорили по-русски, один показывал фото – двое детей, жена. К ним мы хорошо относились. Жалко было их до слез. Я человек такой эмоциональный. Мне всех жалко, хоть и враг немец.
