< Все воспоминания

Слатина Онега Павловна

Заставка для - Слатина Онега Павловна

Так вот, в метрах 500 от нас был лагерь. И я ходила туда несколько раз, потому что коза у нас туда часто уходила, как будто там было «медом намазано». Она там вокруг траву ела, даже военнопленные смеялись несколько раз: «Девочка, мы твою козу съедим».

Никто из нас не вечен. И ветеранов с каждым годом становится меньше и меньше. Помогите  нам  СОХРАНИТЬ  истории   жизни  и донести их детям.

Помочь можно здесь.

Я ,Слатина Онега Павловна, родилась в городе Кронштадте. Отец мой, Слатин
Павел Васильевич, 1905 года рождения родился в Ивановской области.
Мама, Попова Александра Павловна, родилась в Тосно в 1908 году.

Мои родители поженились, когда переехали в Кронштадт. Отец там служил, и я родилась в Кронштадте. Мне было два года, когда отец ушел от нас на какое-то время, но потом родители сошлись опять.
Когда мне надо было идти в первый класс, а это было в 1939 году, мама приехала обратно в Тосно к матери. Бабушка жила на улице Ленина, дом № 232. Мы переехали в 1939 году к бабушке в Тосно, но она быстро после этого умерла. Она уже старенькая была. Когда война началась, мне еще 9-ти лет не было. Училась я в «красной» школе, два этажа или три, у большого моста, сейчас фабрика, а тогда школа была. У нас учительницей была Зинаида Екимовна. Молодая,
красивая, стройненькая. Я ее очень хорошо помню.
Мама моя была из простых людей, малограмотная, и отец тоже не «ах», но у него был очень красивый почерк. А мама была вязальщицей на машинке.У меня мать очень хорошая была, такая молчаливая, ни одного лишнего слова не скажет.
Помню тот день, когда началась война. Мама с папой тогда уехали за обновками.
У них какие-то деньги появились, и они дали мне 30 рублей, как сейчас помню, тридцатка была большая красная. Я эту тридцатку, конечно, потеряла и страшно расстроилась: тогда это большие деньги были. И когда они приехали, как сейчас помню, привезли одеяло ватное новое, красивое – одна сторона голубая, другая бежевая. И, вот я в слезах им рассказываю, что потеряла тридцатку, ну, мать, конечно, «ой, ой, ой», а отец (я ему до сих пор благодарна) меня так приобнял и говорит: «Да, ну, ладно, не расстраивайся, мало ли что, это же не преступление». Я так обрадовалась, что меня не отругали.
Вот в этот день и началась война. Тут все заговорили «Война, война!», и отец сразу засобирался.
Он пошел в военкомат, и его забрали в армию. У нас отец любил собак, у нас дрессированная овчарка была, он никаких собак не боялся. Когда он ушел на войну, какого числа, я не помню, еще немцев не было у нас, еще лето было. Помню только, когда мы его провожали, собака так рвалась, как будто чувствовала, что это навсегда с ним расстается. Мы проводили его,

IMG_0015
1933 г. Детская фотография Захаровой (Слатиной) Онеги Павловны

еще тогда поезда ходили, помахали ему, и он уехал служить.
После этого пришли немцы. А пред этим, помню, как мы убежали в лес, еще немцев не было. В лесу взрослые шалаши какие-то делали, топили что-то, варили. Потом говорят, что немцы
уже в городе и передают по репродуктору: «Выходите из леса». Мы вышли: я с мамой, соседи вместе с нами. Через дорогу столько немцев ехало. До войны ведь машин у нас мало было, а тут и на машинах, и на лошадях, в повозках. Мы хотели перейти дорогу, а немцев было столько, что нам было никак дорогу не перейти- вся дорога занята.
Немного было на машинках, у них маленькие такие машинки были, на них офицеры ездили, но их было мало, в основном на лошадях ехали. Кибитки какие-то.
У нас картошка всегда была, потому что у нас огород большой, коза была и больше, конечно, ничего не было. Еще помню, дядька какой – то привел к нам солдат, 4 или 5 человек, они сидели на улице, тепло еще было. Дядька картошку выносил, и они там выпивали. Они отступали уже, видимо.
А еще я помню, когда немцы вели наших пленных. Потом мне ни один фильм не показал таких скорбных лиц, какие были у тех пленных русских. Их вели так много в сторону Ушаков.

IMG_0017
1937 .Слатин Павел Васильевич- отец Онеги Павловны

Мать отварила картошки в мундирах, и мы с Танькой (моей подругой-одноклассницей)
садились на забор и кидали эту картошку пленным. Когда немец – охранник проходил с
винтовкой мимо, то какой-то промежуток между охранниками был, и в тот момент мы по картошине бросали нашим: то она, то я.
У нас домик старенький был, мама аккуратная такая была, всегда у нас все было подкрахмалено. У нас долго в доме не жили немцы, потому что все дома занимали получше, а у нас, во-первых, печка огромная была, четвертую часть дома занимала. Мать сложит дрова, уйдет на работу, приготовит все, а мне 9 лет было, и я залезу в печку совсем и зажигаю.
Она меня учила: «Подожги, пускай протопится, иначе холодно», а это уже зимой было.
А еще помню разговор, я не видела сама, что евреев повесили несколько человек, но я лично не видела, на станцию не ходила.
Помню, маму на работу погнали. Она с теткой моей, со своей сестрой работала на кухне, пилила дрова в Рязани, в конце Тосно. Вот в той стороне кухня у немцев была. У тетки было трое ребятишек: старший мой ровесник, а остальные маленькие. Помню, один, самый младший был такой хорошенький. Помню, сидит на окне, ножки уже крестиком, и вот такой живот, а сам ждет, пока мама что- нибудь принесет. Принесет пудинг, видно, у немцев осталось, целое ведро, и
только нам все говорила: «Дети, много не ешьте, а то животы заболят», а мы хватали и торопились все съесть поскорее.
Нет, я не ходила, не просила еду у немцев. Вот брат двоюродный, мой ровесник, каждый день ходил. Он туда ходил, где школа наша была, где сейчас фабрика «Север», там их госпиталь был. Там его все немцы любили, сумка у него была для подаяний , вот он ходил и побирался, а я не ходила.
Мы вдвоем с мамой жили. Тетка отдельно жила. Они перед войной построились как раз. От них отец отделился, а тетка осталась с тремя ребятишками, а Женька, как раз старший был, который по миру ходил. Их он и спас, а то бы они с голоду умерли.
А потом немцы уже и в наш дом пришли. Почему? Потому что все дома в Тосно были заняты. У нас домик был маленький, старенький, но чистенький. Помню, как первый немец пришел и говорит: « Ну и холодно у вас!». Видимо, он был офицер, я так думаю, потому что его на машине все время привозили и увозили. Он у нас только ночевал. Самое удивительное, я хорошо помню, как придет и на нас ноль внимания, он нас не трогал. Но вел себя по – свински: «пукает», когда захочет. Неважно мама тут, или я тут, ест ли, делает чего, но выпускает «свои газы», когда хочет и где хочет. Потом за ним утром приедут, он сядет и уедет. Он нашу кровать занял в одной комнате , а мы с мамой в другой спали. А потом у нас жили три немца, вот эти долго у нас жили.
А рядом с нашим домом был лагерь для военнопленных. Небольшой, это в моем понятии, может, он и большой был. Повадилась наша коза к этому лагерю ходить, знаете, осенью весь скот (1941 год) сам по себе бродил.
Так вот, в метрах 500 от нас был лагерь. И я ходила туда несколько раз, потому что коза у нас туда часто уходила, как будто там было «медом намазано». Она там вокруг траву ела, даже военнопленные смеялись несколько раз: «Девочка, мы твою козу съедим».
Они находились под открытым небом, может быть, дальше у них там было здание, но я видела только то, что они на улице стояли. Там только сетка колючая была высокая. Но лагерь этот был только летом 1941 года, а потом его не стало.
Потом на берегу сделали родник, а до этого не было у нас родника, а с тех пор есть. Наша усадьба выходила на берег реки, мы жили по улице Ленина № 283, как сейчас помню.
Потом, когда нас немцы вывезли, мы нашу козу с собой взяли, нам немцы разрешили, и она с нами прожила всю войну. Мать, правда, не очень любила молоко, а я – то пила. Моя еда: полбатона и молоко.

IMG_0011
1947. 6-й класс .Слатина О.П. Возле дома Гагариных

Зимой у нас лишней обуви не было: одни валенки на двоих, мама идет в валенках, я босиком, у меня ноги замерзнут. А потом мама идет босиком – я в валенках, так что все испытали.
Помню, у нас жили три немца: один был часовых дел мастер, у него полмешка часов было.
Так он меня все время подкармливал, старенький был и добрый. Он мне из столовой в обед приносил кусочек хлеба чем-нибудь намазанный, бывало, картошкой намазанный. Голодные мы были постоянно, я вся в чирьях была, по всему телу были. Помню, что мне чуть ногу не отрезали. Немец – врач говорил, если дальше заражение пойдет, то ногу надо будет отрезать. Немецкий врач принимал больных русских в одном из домов, просто в доме. Мы ходили к нему на другую сторону дороги, домов пять от нас. Я помню, что в том доме было высокое крыльцо. Мать пошла на работу пилить дрова, а мне говорит: «Иди к врачу !». Я пришла, а там сидели человек десять. Немец мне привязал там что-то, и я дальше «поплясала» на одной ноге. А медсестра – то у немца русская была, мать ее встретила и спрашивает: «Ну как, моя была?» А медсестра говорит: «Была, немец, сказал, если лучше не будет, мы ее в Саблино отвезем на операцию, ногу отнимать будут». Мать домой со слезами прибежала, не знает, что со мной делать, а мне уже, знаете, легче. Немец же намазал чем-то, немного подлечил. Помню, что я еще несколько раз к нему ходила, он мне перевязку делал. Врач – такой здоровый большой мужик был. Он, видимо, не каждый день принимал, но потом он куда-то исчез, и все это прикрылось.
А так каждый день мы в огороде копались. За водой ходили, я носила воду на коромысле. Бывало, еле идешь в гору, уже падаешь, а несешь воду на коромысле. У нас там высоко на берег надо подыматься, далеко речка была. Не знаю, как мы выходили. Потом я во второй класс в школу пошла, когда немцы школу открыли. А почему я пошла? Потому что в школе давали вот такой маленький кусочек хлеба и чуть-чуть песочку сверху посыпали. А школа была.. Железную дорогу знаете? Вот тут вокзал был, а рядом стоял двухэтажный деревянный дом, сейчас его нет, и вот я училась на втором этаже. А там же рядом вокзал, железная дорога, бомбежки без конца были. Учительница, бывало, скажет: «Тревога!!», и мы на первый этаж по это лестнице быстро бежали вниз.
Елена Михайловна была учительницей, а что мы проходили, я уж не помню.
Что еще делала? Ходила по улице, к девчонкам заходила; в город, я, конечно, не ходила, маленькая еще была. С Танькой, своей подружкой, встретилась каждый день и с ней целыми днями «колобродили». Ну, что мы, дети могли делать? Немец один часто говорил маме: «Александра, я ее повешу, спать не дает!». Он поваром был, видимо, вставал рано, а мы с Танькой туда-сюда в дом шастаем, ему спать не даем, и вот он все ругался на немецком языке. Я потом немецкой уже в конце хорошо знала, когда в школу пришла, меня учитель немецкого боготворил. Я и сейчас помню некоторые песни немецкие, которые во время войн от немцев слышала. Видимо, у меня произношение было правильное, хотя я в 10 классе толком правила и грамматики не знала. Но читала и переводила хорошо.
Мать на какие-то еще работы забирали. Она куда-то далеко ходила, в сторону леса, там строили дорогу. Работала бесплатно. Хорошо, что картошка да коза была.
Помню, что у нас как – то трое немцев жило: один- повар, вредный такой, второй- добрый, кусочек хлеба мне всегда принесет, а третий – молодой, заводной. Они всегда говорили: «Александра, поджарь картошки, а мы тебе хлеба дадим». И вот мать жарит им на воде, масло – то откуда? Они нам хлеба дадут. Мать всегда разрежет хлеб пополам, как сейчас помню, половину мне, половину себе, а я еще сижу и жду, вдруг она мне еще чуть-чуть подрежет, но сама никогда не просила, но сижу и жду.
В голове постоянно вши были. И чирьи были. Ну, голод, голод потому что. Хотя мама чистюля была такая, у нее волосы густые были, так она волосы свои вырезала, чтобы потоньше косы были.

IMG_0001
1937-Детская фотография – Захарова Юрия Николаевича- мужа Онеги Павловны

Баню соседи топили. Тогда бани у всех были, у нас тоже была, только старенькая. А так соседи натопят, крикнут нас, и мы все туда идем. Намоемся. Баня была каждую неделю. Мылись золой. Дрова не знаю, где брали, после войны мы с матерью ходили в лес.
Вот в эту баню к соседям ходил один немец, видимо, любил в русской бане попариться.
Чтобы растопить печку, маме не один же час был нужен. Она смотрела, как бы бомбёжки не было: днем – бомбят, это уже наши бомбили, а ночью – снаряды летели. На эти звуки наши животные откликались. Первым петух закричит, потом куры, мама скажет: «Петух встал, значит, где-то самолеты летят». Потом ближе самолет приближается, петух, как заорет, и куры все за ним. А через два дома было бомбоубежище на огороде. У них бункер такой неглубокий был. Когда бомбежка начиналась, мы туда бежали: коза, хоть ее на цепь привяжи, собака, мать и я. Самая последняя бегу, а они все впереди. Мать козу на речку привяжет, а она все равно сорвется и прибежит в бункер. Всех растолкают и туда, в самый бункер спрячутся. И пока бомбят, всем не до них, а потом, после бомбежки, люди начинают над нами хохотать: « Вот, Шурка, ты привела целую компанию». Собака выходит с повинной головой, а коза уже выходит барыней.
А куриц наших немцы не съели, пока мы в Тосно были, съели тогда, когда нас немцы увезли в Калининградскую область. Мать такая маленькая, худенькая была, и я такая же. Работяг латыши оставили себе, а нас дальше повезли, и вот там уже всех кур и съели. Последняя досталась коменданту. У нас был в деревне высокий, такой красивый немец комендант. Он с собой всегда возил красивую такую девушку Машку.
Их повар стащил последнюю нашу куру, мать спрашивает: «Где наша курица?» А соседский мальчишка прибегает и говорит, что курица у нас на чердаке. Я забралась, смотрю: курица привязана за лапу. Я к этому коменданту, говорю ему, что у нас украли последнюю курицу у меня, моя курица на чердаке за ногу привязана. Я уже хорошо по-немецки могла говорить. Он меня прекрасно понял. А этот комендант меня почему-то всегда Шналя называл. Я рассказала ему все, он что-то там сказал своему немцу, и тот отдал нам эту курицу, но она на одной ноге оказалась. В общем, привезли мы эту курицу обратно в Тосно потом, она у нас жила несколько лет, хотя ни одного яйца уже не снесла, соседские петухи ее только любили. У нас кресло было такое, которое качается, так она у нас жила в этом кресле.
А собаку нашу, которую отец дрессировал, немец взял, видно, он был большой любитель собак, а нам нечем кормить ее было.
Мы жили, где молотят зерно, а немецкий комендант жил недалеко от нас, рядом. Он пришел и меня забрал к себе в дом почему-то. Наверное, потому, что я по-немецки говорила. Он заставил меня у него в комнате прибирать, чтобы я у него подметала. Они утром уходили куда-то, а я приходила и наводила порядок в их комнате. И однажды пришла в какой-то праздник, венок на голове у меня был из ромашек белых. Немец говорит: «Шнеля, ты такая красивая, давай я тебя сфотографирую!». Посадил меня на колено, сам высокий парень был, обнял меня и сфотографировал кто-то нас. Была у нас такая фотокарточка. Но,когда война кончилась, мы все фотографии уничтожили.
У нас много в доме ночевало беженцев с ребятами маленькими, мы их крестить ходили. И меня уговаривали, чтобы я была крестной. Я пришла, а мне дальняя родственница, говорит: «Ты ведь сама некрещеная, давай я тебя окрещу». Сначала кладбищенская церковь не работала. Может, потом открыли, я не знаю. Почему? Потому что двоюродная сестра мамы, тетя Маня, жила на улице Летной, и всех крестили у нее.

IMG_0025
1949 . Занятия в гимнастической секции. Первая справа –Слатина О.П.

А крестили как: в таз налили воды, в рубашку одели, поставили меня в этот таз, поговорили, покрестили и крестик одели. Крестили Галей. Мне отец имя такое придумал Онега.
Это при немцах беженцы шли, ехали в Ушаки. Но я не видела, чтобы их немцы трогали. Напротив нас было три дома, и у них был пруд большой. Зимой мы, ребятишки маленькие, там катались. И как я вышла на дорогу, почему – не помню. Меня там машиной немцы сбили, легковой такой, небольшой. Я лежу, и валенок мой улетел черт знает куда. Я испугалась, но, видимо меня не поранило, немцы все вышли из машины, посмотрели, что жива, и уехали. Потом все ребятишки искали мой валенок, и я домой побежала. Больше и не ходила никуда, все в Рязани своей сидела.
Когда бомбежка была, все рушилось, мы у соседей в подвале прятались. Как –то мы вышли с подругой, мимо нас «вжик» -осколок от бомбы, чуть нас не задело. Я помню в подвале сидели, выглянем из подвала, а там опять бомбят – мы обратно.
Я знаю, что дядя Вася Гагарин в поезде взорвался, и тетя Маня, его жена, похоронила его. Потом, когда немцы решили навести порядок на нашем кладбище, аллеи сделать, то как раз аллея по могиле дяди Васи должна была проходить. Они говорят: «Или перезахоранивай, или оставляй так». И тетя Маня тогда решила перезахоронить мужа, и что удивительно, она захотела посмотреть на него. Мужики открыли, а он как живой лежит. Тетя Маня потом рассказывала, что лицо стало темнеть на глазах, когда воздух попал.
В 1943 год, нас вывозили последним эшелоном в Латвию. Нам разрешили взять с собой козу нашу, курицу, картошки. Сначала в Латвию. Я помню, что мы все на платформе стояли, латыши ходили, бормотали там что – то по-своему, и нас дальше повезли. Сначала деревни там были, и нас удивило, что там и войны как будто не было у них. А потом, когда русские стали наступать, а немцы отступать, то эти деревни горели, и равнина, и леса. Начинают считать, сколько деревень горит, уже восемь деревень сгорело. Наш был комендант такой человек, более менее добрый говорит: «Давайте, несите все дрова, зажжем, как будто и у нас тут что-то горит», и уехал. А немцы собрали немцы все свои манатки и уехали, а в соседней деревне комендант такой был «зверь», хотел всех расстрелять.
В Черноярово, куда нас привезли, мы хорошо жили. Мы ничего не делали, я маленькая была, только в соседней деревне были немцы, иногда только в нашу деревню приезжали, мать они тоже не трогали. Мать помогала хозяйке по дому, правда, тетка работала, а потом, когда русские стали наступать, немцы погнали нас дальше. Сначала нас привезли на платформу в Латвии, а потом погнали в Калининградскую область. А после Калининграда нас освободили.
Помню освобождение. Светло, солнце светит, и вдруг выходит несколько солдат, набросились на них: «Все, бабенки!!!» Мы давай их целовать, обнимать. Они были такие уставшие, замученные.
Я не помню, чтобы битва была какая. Я помню только, как власовцы с немцами бились по пьянке, дрались из-за баб. Не поделили женщину. Власовцы – это русские были при немцах. Почему я знаю? У моей мамы двоюродная сестра была, а ней дочь, ей 16 лет тогда исполнилось, девица такая ладная. Вот один власовец все вокруг нее и увивался. Моська его звали. Я знаю только, что этот Моська ни с чем остался.

IMG_0023
1951 . 10 класс. Ольга Павловна Слатина

Потом мы поехали домой в Тосно. Ехали на чем придется. У меня за плечами какой-то мешок, мать козу оставила, курицу оставила, а сами в чем попало. Пальто, которое было у меня до войны, стало мне курточкой. И валенки одни на двоих. Граммофон был у нас красивый такой, он у нас в Тосно был еще с Кронштадта. Мы его в снегу зарыли, но потом, конечно, все достали. Возвращались мы где пешком, где как, не спрашивайте, но приехали в родной город Тосно. Приехали 2 августа 1944 года. Конец лета – ничего уже не посадишь, все разбито, никого народу уже нет, все по карточкам, хлеба тоже нет. Как мы голодали этот год!
Тосно был пустым, стекла выбиты, народу никого. Идешь, редко увидишь человека. В нашем доме жили солдатки, наши девушки, женщины. Мама пошла к командиру сообщить, что мы приехали, что это наш дом, и он куда-то своих девчонок переселил, поэтому у нас и стекла сохранились, и все было
Мама сразу на работу пошла, работала она на улице Горького, там мастерская сапожная была, какой-то мать там вела учет, что-то записывала. Заказала мне сапоги из дерматина, и я помню, скользко было, и я как об косяк «шарахнулась» об косяк, упала сильно.
Мне уже 12 почти было. В сентябре я пошла в школу, меня сначала посадили во второй класс, потому что я при немцах почти не училась, но учителя посмотрели на меня и перевели в третий.
Училась я в Железнодорожной школе, но уже заканчивала в деревянной на ул. Коллективной. В Белой школе я окончила 10 класс. Мы с мужем Захаровым Юрием Николаевичем вместе учились, росли вместе.
Он сначала отдельно учился: я – в Железнодорожной, а он уже в Белой. Муж у меня полковник. С седьмого класса он бегал за мной, а я не обращала на него внимания. Во-первых, он на год младше, хотя это я узнала только в 10 классе, он от меня это скрывал. И так он за мной бегал, что вся школа знала, не то что я. Я – то уже девица взрослая, а он совсем мальчишечка. Тогда еще не было электричества, лампы у нас на партах были, мы во вторую смену учились, а он взял и закурил, бумажку какую-то сложил и закурил, как взрослый. Потом вообще никогда не курил, а тут решил показать, какой он взрослый. А мы его пошли и заложили: я и комсорг. Его вызвали на комсомольское собрание. А у нас директором была такая боевая Валентина Ивановна: «Вон таких гадов!», а один мальчик из старшего класса говорит: «Зачем вы его? Он хороший парень, учится хорошо», и они его отстояли, а то бы так выгнали его, и всю жизнь поломали бы ему.
Потом он все бегал за мной: я в кино, и он в кино. У нас была классная руководительница Полонская, она ему и сказала: «Ты так от нее ничего не добьешься, надо быть гордым, надо за себя уметь постоять!» После этого он на меня ноль внимания. Проходит год, он подрос уже, а мы все учимся вместе. Однажды, помню, были танцы в ДК. Меня подружка уговорила, чтобы я его на дамский танец пригласила, чтобы он опешил. Так и произошло, а я ему говорю: «Юра, мы же учимся вместе», а он: «А я ничего, ничего». Так он снова стал бегать за мной, а потом и любовь у нас началась.

IMG_0019
1927. Ленинград . Попова Александра Павловна – мать Онеги Павловны

Я скажу, что мы очень трудно тогда жили. Не знаю, хватало или нет нам денег, мать таким человеком была, что никогда ни у кого не занимала. Мы жили бедно.
У нас была соседка, у которой было три девицы, одна здоровенная такая, вторая «дохленькая», а третья – вообще никакая. А я была нормальная. И она, эта соседка очень хорошо шила, она любила на меня шить, потому что на них, на ее дочерях не смотрелось так, как на мне. И она мне все шила из маминого. Вот из маминого платья сшили мне платье, потом сарафан. А обуви не было – одни валенки на двоих, а летом босиком. И потом соседка у нас была, хорошая такая баба, говорит мне: «На вот, иди в школу», – и сняла с себя туфли 38 или 39 размера, и я в третий класс в них побежала.
В школе как писали? Писали мы на книжках – тетрадей – то не было- прямо горе.
Я очень много читала. У нас соседи были Гагарины, много их там было: три сестры и два брата, и все читали. А я часто ходила к ним. Мне тетя Маня все книги давала, что они читали, то и я читала. Долго у нас электричества не было, мать спит, а я читаю при керосиновой лампе.
Я и теперь помню песню немецкую, которую во время войны слышала от немцев: «Скачет, скачет воробей, бей, бей, созывает всех детей, тей, тей». (Поет немецкие песни). Вообще, немцы часто играли на губных гармошках.
А потом 10 классов закончили, муж поступил в военное училище и уехал в Ригу. А я поступила в педиатрический институт. Любовь была у нас необыкновенная. Один год я проучилась и уехала к мужу.
А папа мой не погиб. Он женился в войну, у него вторая семья была. Я так переживала из – за этого… Я всю войну ждала, что папа где-то служит, что он вернется к нам. Помню, он навстречу мне идет, он красивый был мужик, моряк. А я ему навстречу в этом старом пальто, босиком и думаю: «Это отец». Потом соседка меня увела. А когда пришла домой, смотрю: мать сидит, а отец – напротив. И мать говорит: «Вот ты ждала, ждала отца своего, а мы ему и не нужны». Вы знаете, на меня это так подействовало, что я три дня лежала в лежку: врачи приходили, не могли меня откачать, настолько я переживала. Я все никак принять не могла, что он от нас ушел. Он потом никогда нам не помогал. А работал поваром, мог бы принести что-то, зная, что мы голодные. Нет, вы что, ничего ни разу.
Он женился в Ленинграде и приезжал еще к нам после войны, но я его не простила. Так он, вообще, трудяга был, честный человек, но пьяный противный. У отца ноги болели, в Тосно жил и ездил уже на курорты, его в армию из-за этого не взяли.
Я долго не работала, муж закончил военное училище , и его послали в Белую Церковь. Из Белой Церкви в Вумонь, из Вумони в Пинск, из Пинска в Пружаны, вот так мы и жили. Или дадут какую-нибудь комнатенку, или снимали угол и на полу спали.
В Пружанах, когда мы служили в дивизии, меня взяли в секретный отдел: мне шли телеграммы с засекреченной информацией. Для этого были выделены два огромных зала, и там хранились секретные документы. Потом мы переехали в Ригу, там училище организовали ракетное, и меня взяли тоже в секретный отдел. Там у меня было три зала отдельных , куда курсанты сдавали чемоданы с секретными тетрадями. Все, конечно, запечатанные.

img_0007
1938 , слева направо: Захарова Зоя Васильевна, Захаров Юрий Николаевич, Захаров Николай Васильевич.

Курсанты писали лекции, чертежи делали и в тубусы складывали. У меня было 7 женщин и 2 солдата в подчинении, там я несколько лет работала. Моя роль заключалась в том, чтобы ничего не пропало, чтобы никто не вынес секретные документы за пределы училища. Потом я работала начальником части ПВО Прибалтийского военного округа. Это я уже потом в Риге работала. А еще я в Особом отделе работала при КГБ, попала туда по знакомству , а еще потому, что служила в секретных отделах. Там я 10 лет проработала. Проверяла документы всех офицеров пограничного округа, а потом как раз Афганская война началась. И вот приходят документы. Я должна проверить, каждого родственника, где они жили, мало ли кто сидел, может, он с ним переписывается. У меня был огромный кабинет, и в шкафу стояли дела на каждого офицера и прапорщика, каждое по 60-70 листов. И я делала заключение, писала, что такой-то характеризуется положительно и т.д. Самое главное для меня было – не пропустить ничего важного. Я помню, один раз читаю: у мужчины три жены было. Нельзя было, чтобы родственники жили за границей, таких могли не взять в погранвойска.
Муж прослужил 30 лет и уволился с выслугой по болезни.
Да, все было, все пережили, но самое страшное – это война. Сейчас жить можно, лишь бы не было войны.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать больше и рассказать Вам. Это можно сделать здесь.

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю