Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я, Шумакова Галина Ивановна. Девичья фамилия – Андрианова. Родилась я в 1936-м году 21 декабря. Семья была у нас: брат 1938 года рождения, мама и бабушка – папина мама. Маму звали Мария Валентиновна. А бабушку Анна звали. Но как отчество, я не знаю, не помню. Я бабушку помню, а отчество ее не помню. Война когда началась, пришел мамин дядюшка родной – Федор Горюнов. Он и говорит: «Мария, Коля в Куйбышеве, а Петя в Колпино». Дядя Коля работал секретарем горкома партии в Тосно одно время. «Давай, смыливайся отсюда. Петя в Колпино, точно знаю!» А мама говорит: «Да ты что говоришь-то, дядя Федя!» «Говорят, в Саблино немцы!» А мама и говорит: «А мне в вечер на работу». Дядя Петя пришел и говорит: «Мария, переходи ко мне в Колпино работать». А бабушка и говорит: «Мария, а что Федор сказал?» А мама говорит: «Да брось ты». Ну, мама и уехала. Уехала в Колпино на работу в вечер. Приехала в Колпино. Дядя Петя приходит и говорит: «Мария, немцы в Никольском». Всех женщин собирали, там копали рвы. И дядя Петя говорит: «Пошли туда». И еще женщина была с мамой, вместе работала, там же, где и мама. И говорит: «Маруся, возьми меня с собой, у меня муж в дивизионе военном на «Соколе». А дядя Петя говорит: «Да пойдемте». И вот он их провожал. А в Никольском уже прошло три дня. Маму уж похоронили. Сказали, что Мария погибла. Три дня прошло, немцы в Никольском.
В Перевозе все Варгановы – это была мамина родня. Там двоюродные сестры: и Валя, и Клава, и Люся, как еще сестру-то звали, забыла я. Приходят к бабушке они и говорят: «Мария пришла к нам ночью. Как же нам ее сюда переправить?» В Никольское-то. А здесь уже начали! Народ-то какой, разный был. Ну, мама сюда пришла. И дядя Федя пришел и говорит: «Мария, уходи».
Я помню, у меня саночки были такие маленькие. Мама взяла и детские лыжи прибила. Она бабушке говорит: «Давай с нами, мама». Она ее мамой называла. «Нет, я не поеду, я останусь с дочками!» А тетя Нюра, ее средняя дочка, папина родная сестра, говорит: «Мария, поехали, а я возьму Любку и Аркашку». А Аркаша шестнадцатого апреля родился в 1941-м году, грудной был. А Люба 1926года рождения. И поехали мы. Мы до Новгородской доехали. Все пешком.Про ночевать не говори, могу заплакать. Мы когда приехали в Новгородскую область, не знаю, в какую деревню, в одном доме не пустили, в другом доме не пустили и в третьем доме не пустили. А мороз, холод такой! Идем, тетя Нюра говорит: «Ну, Манька, мы здесь замерзнем». А она и говорит: «Нюрка, не замерзнем». Она ее все Нюркой звала. Мама у меня была такая настырная. «Нюрка, не замерзнем». Она говорит: «Мария, дай бог, чтобы нам не замерзнуть». Идут, навстречу им старик идет. А мама и говорит: «Слушай, отец, скажи, где нам от ветра спрятаться?» А он говорит: «Вот там, на краю только баню топили, бабы сейчас только закрыли ее, уже намылись. Давайте открою, идите в баню».
Мы пришли в баню. Аркашку вымыли, там вода еще была. А потом он приходит, приносит Аркашке молока немного. «Это, – говорит, – с кипятком разведенное, потому что нет молока!» А тете Нюре кормить-то нечем, сами голодные. Она забралась на полок, стала Аркашку кормить и упала с полка. Любка плачет. А мама подходит к Любке и говорит: «Люба, ну-ка перестань плакать. Мать живая». Ей плохо сделалось, обморок. Тетя Нюра поднялась и говорит: «Манька, живая я, живая. Аркашка-то жив?» А мама и говорит: «А что с твоим Аркашкой сделается». Его же молоком напоили. А там молоко-то с водой было.
И так мы до Псковской дошли. Во Псковскую мы пришли, уже была весна. Потому что сеяли, пахали. Это зиму в пути, получается, провели. Приходим во Псковскую, по дороге идем. А навстречу нам женщина идет и кричит: «Мария, Мария, Мария». Мы остановились все. А какие вещи-то у нас – мешочки за плечами. А мама и говорит: «Я Мария». «Ты откуда?» «Из Ленинграда!» «Да неужели это моя Мария?»Женщина и спрашивает: «Где твои дети?» Она уже растерялась, женщина-то. И подходит. «Вот, – мать говорит, – сын, а это дочка». А потом женщина говорит: «Пошли со мной». Маму взяла она и пошли они. А это оказалась жена старосты. Пришли к старосте, дяде Семену. Она говорит: «Слушай, знаешь что! Давай корми этих. Ее тоже звать Мария, она из Ленинграда. И знай, что накормишь их, накормишь и своих». И вот так мы там прожили. Мама сеяла овес, картошку посадила. И помню, на Рождество затопили печку. А вот, что собрали – овощи, продукты-то эти – все закопали. Там такое было песчаное место. Копали ямы и в эти ямы зарывали продукты. А было так: приходят немцы, немцев председатель кормит. Партизаны приходят – партизан кормит. Он на две стороны. Что делать-то? Куда денешь всех? Это было седьмого января, почему это запомнилось, потому что мама все говорила: «Господи, праздник-то какой великий». Все молились. И говорит: «Рождество Христово». А мужчины высокие такие были в черных комбинезонах. В машину посадили – и на станцию.
На станцию привезли и повезли нас в Латвию. В Латвию привезли, потом нас в распределительный пункт, назывался Виндава. Нас привезли в этот пункт, мыться отправили мужчин и женщин. Вшей набрали. Были без вшей, и вшей набрали полно. И нас всех в лагерь. Вот мы в лагере были. Нас привезли в лагерь. В одну сторону и по другую сторону двухъярусные с соломой бараки и проход. И как раз нам досталось место у самого окошка, это две койки. Тетя Нюра с Аркашкой внизу, Люба наверху, я наверху, а мама с Генкой внизу. Вот так мы зиму там прожили. Мама работала на лесоповале, лес валили женщины. А ребятишки, когда было холодно, делали чумы, и чтобы дырка там была, а внизу костер. Мы сидели по краям грелись.
Зиму там пробыли, а потом к весне возили бревна, там такая река, мама рассказывала, как Тосна наша, и мост деревянный через эту речку. И вот делали противотанковые надолбы. Потом вдруг самолет летит. Так посмотрели, а там кричат, ходят же конвоиры с собаками. А мы с мамой летом на работах были. Это холодно когда, зимой там оставляли нас. И вот подъезжают на машине. Как мама говорила, их чины такие. «Откуда?» А тетя Нюра говорит: «Марина, молчи». Она говорит: «Из-под Ленинграда». Говорит: «А что будет?» И нам говорят: «Смотрите налево, в такой-то день будут открывать лагерь, бегите!»
Это немец сказал, это наша контрразведка. Уже нас освобождать готовили. Мама говорит: «Что же такое будет – или убьют, или сожгут». И вот тетя Нюра говорит маме: «Манька, что делать-то?» А мама и говорит: «Нюрка, слушай меня: сказали – давай делать». Вдруг прибегает этот немец и кричит: «Вон, вон отсюда!» А мы уже готовые сидели, мешки с собой, оделись. Сели на вагонки такие открытые, они по узкой коллее ездили. Вот на вагонке нас и ребятишек толкают: «Езжайте!» Ну, мы приехали в лагерь. Это был партизанский лагерь. Приехали туда, приходим. Уже днем, светло. К вечеру нас открыли, а приехали – уже светло. Мы собрались в кучу, стоим, а женщина выходит и говорит: «Чего вы боитесь? Не бойтесь, это пленные. Немцы пришли сдаваться». Брились, мылись, баню топили. Они мылись и утро ждали. До утра ждали. Нас накормили всех, сколько нас было. Но не все бежали, много людей осталось в лагере. Очень много людей остались. Мама такая была, мать моя боевая была. Царство ей небесное.
Мама говорит: «Или жить будем, или умрем». А тетя Нюра говорит: «Манька, нет, я жить хочу». «Ну, раз хочешь жить, давай будем жить». Дети-то уснули, а родители не уснули. Проснулись, слышим, гудят, все шумит. Уже два дня прошло. Девочка такая была -Таня из Белоруссии. Почему я ее запомнила, потому что ее папу расстреляли. Нас всех собрали, когда в лагере еще были. А он там какому-то немцу по роже дал. У него ноги и руки не было, его сразу расстреляли и жену. А девчонку эту женщина взяла, так ухватила и прикрыла пальтишком. Вот эта девчонка взяла и убежала от нас. Убежала и по лесу пошла. Идет по лесу, идет и вышла на дорогу. Смотрит – русские. Уже освобождали наши войска. И солдаты, вагон, на лошадях, на телегах раненых везут.
Она подбежала: «Дяденька, а там тетеньки!» «Где?» Вот и привели нас всех на дорогу. А было там большое стадо коров. Военный подошел и говорит: «Женщина, умеете доить?» А мама говорит: «Не умеем, научимся». А тетка Нюра говорит: «Ой, Манька, пойдем, напоим ребятишек молоком». А потом нас всех распределили по хуторам. На хуторе мы жили с весны до осени. В 1944-м году осенью мы оттуда уехали, потому что латыши, если не пошли с немцами, расстреливали, убивали. Тоже хулиганство страшное было. Вот и мы уехали в Никольское.
Ехали поездом целый месяц из Латвиито. Приехали мы в Любань. Подходит мужчина и говорит: «Смотрите за вещами, а то таскают, воруют, голодными останетесь». Мы поставили, а у мамы мешок муки и сухари. Старший, который был на хуторе, муки дал. И такой бидон ржавый с маслом. В Любани еще сидим, поезд пришел, и вот этот дяденька, который нам все это говорил, он, видимо, был дежурный по станции. Он помог нам затащить вещи. Мама говорит: «Чем вас отблагодарить?» «А я благодарен тем, что все живы!» Тетя Нюра давай плакать, мама говорит: «Опять Нюрка плачешь. Мы же на Родину приехали». Она говорит: «А что же там будет-то?» А перед этим письмо мама написала сюда, в Никольское. Маме ответ дали: «Товарищ Шумакова, ваш дом цел, сестры неизвестно где, брат в Куйбышеве и брат в Колпино». Из Любани мы приехали в Саблино. А станция была, вот как ехать в Тосно – последний мост, такой старый был. Там маленький домик стоял. Там была станция. Слезли мы, и вдруг кричат: «Мария, Мария!» Мама смотрит – тетя Маня Павлова, Николая Михайловича Павлова, маминого двоюродного брата жена. И говорит: «Я сюда каждый раз прихожу. Смотрю, есть ли кто никольские. Я с санками пришла!» Наташку на санки, Генку на санки, а Галька сзади санок с Любкой. Я так всю войну пешком и шла.
И вот приехали мы домой в Никольское. Домой когда приехали, а у нас Примакины – Квашнин Женька с тетей Тоней. Тетя Таня Юсина, потом такая тетя Нюра Криканова. Все в нашем доме живут. Столько народу! Это все в комнате в одной. В большой, там печка круглая топится. А на кухне плита. Не плита, то есть, а печь русская. Мама скорее туда наверх забралась, прочистила трубу. Натопила печку, на печке намыла и нас туда на печку положила. А в окнах стекол-то нет. Пошла, травы нажала, сухо было все кругом. Нажала этой травы, тетя Таня Юсина дала ей серп или что-то такое. Тетя Таня дала мешков. Мама говорит: «Танька, где ты мешков набрала?» А она ей отвечает: «Ой, Мария, потом, подожди. Походим по бункерам, много чего найдем». И так закрыли все, только вот так было видно.
Так и жили всю зиму. Когда мы приехали в 1945 году, еще в школу не ходила. Делали с мамой такие парники, вот так мама топором прорубит с одной и другой стороны и нарубит дерн. Я его переворачивала, а потом копала. А потом траву рвала и накладывала. Нам дали, как семье погибших в Финской войне, пенсию. Получали двести рублей, ну двадцать рублей. И вот Дом пионеров был, лагерь был школьный в Саблино. Там нашли подвал с картошкой, картошка была мелкая, нам дали двадцать килограммов. И вот мы из этой картошки меленькой такой вырастили картошку. Я полола. Потом пришли из Перевоза Моряковы: тетя Тоня Морякова и тетя Нюра Савичева. Бабушка мужа Люси Савичевой. И говорят: «Мария, разбирают стекольный завод, пойдем к нам работать. Карточки не дают, но там можно мыло взять и кое-чего. Все равно нужно будет». Ну, мама и пошла работать туда. Зиму она там проработала.
И вот День Победы. Как раз в 1944 году мы всю зиму здесь пробыли. 9 мая 1945 года Кузнецов дядя Коля пошел жечь траву. Он сам с Захожья. Десять домов в Захаржье были целыми. И дома все такие добротные. У тети Тони Квашниной дом был цел, только внутри все бито. Вот как сейчас помню: сидят эти все бабы, картошка была мелкая-мелкая, намытая хорошо. Ее в очистках ели. И хамса такая маленькая. У них была бутылка водки. В общем, сидели бабы и выпивали. Ура кричали, песни пели, плясали.
Идет тетя Тоня Квашнина – вся в слезах. А мы с Тамаркой стоим и говорит: «А чего там такое, зарево видно, горит что-то там?» Это мы говорим своим мамам, что какое-то зарево, что-то горит. Мама и говорит: «Да бросьте вы, чего-нибудь поджигают». А тетя Тоня говорит: «Сожгли мой дом». Она у нас еще долго жила. Потом Примакины ушли, тетя Нюра в свой дом ушла. Тетя Таня Юсина себе времяночку выстроила, там жила. У нее сын Толя был уже взрослый, как мой Ваня – такого же возраста. Они времянку построили. В общем, остались только мы. За тетей Нюрой приехал дядя Аркаша с Куйбышева, забрал ее туда к себе. Когда дядя Аркаша приехал, мама говорит: «Нюрка, ну как, поедешь? Или Аркашку так отправишь снова?» А тетя Нюра: «Ты что, Манька, говоришь?» А мама: «Ничего не говорю, иди, иди теперь, поезжай». Как же она его назвала? Аркадий Ильич, вроде.
А когда еще письмо пришло: «Товарищ Шумакова, ваш дом цел, а у товарища Сысоевой муж в Куйбышеве женат». Вот как написали маме в письме. И письмо это читали. А Любка говорит: «Тетя Маруся, дай почитать». А мама говорит: «Дам, Любка, дам. Только матери не говори, она сзади стоит. Любка, читай. Что быть, тому быть, мы еще живы, а умирать не будем!»
Вот дядя Аркаша приехал и их забрал в Куйбышев. А здесь у него уже сестра родная приехала, тетя Тоня. Вот у нее сын Ленька был и еще один был сын. Имя забыла. Ленька помоложе немного. Тот подорвался прямо у Соколовых во дворе. Такие были бутылочки, а он ударил – и огонь, а там была противотанковая мина. Его сразу насмерть. Много, много парней такого возраста погибли. У нас очень много. Это было после войны. Но в Никольском домов осталось много. На Совхозной наш дом, Тихомировых дом, где отчим мой. У него жена умерла, осталось четверо детей и нас двое – шесть. И двое совместных. Это восемь, плюс их двое – десять человек. Вот, какая семья у нас.
Отец ленивый был страшно. От умершей жены отслось три парня и дочка Нина. У Нинки была золотуха, волосы длинные, а там вся голова коркой. Мама ей выводили все золотуху. А потом отчим гулять стал. Мама его вон гнать стала. И говорит старший брат Левка: «Пойдемте с отцом». А Нина говорит: «Нет, я буду с мамой»!» Она мою маму мамой называла. Так до 1956 года я жила с матерью. Замуж вышла, в двадцать лет родила дочку, шестьдесят лет Таньке уже. И мы с ним 60 лет как живем. Все говорят: не может быть, ты уходила. Никуда я не уходила, никуда. Вот от кого мужики уходили – все на кладбище. А мой Ваня жив. Выпивал, но труженик был. Мне восемнадцати еще не было, а он: «Давай поженимся и уйдем. И будем жить вместе!» А я ему: «Ваня, у меня же ничего, я голая». А он печки клал и строил.
В 1945 году Ваня работал у меня на лесоповале в Поповке. Лес валили и в город возили дрова. Отвозили государству. И вот третьего мая 1945 года подорвался в море старший брат Борис. Сестра самая старшая Катька, потом Борис, потом Колька, потом Костя. Пять человек у матери было. Отец во время войны жил в Псковской области. И когда освободили область, его взяли в стройбат. А у него была больная спина, его не брали в армию, и он погиб. Ну, там и Борька погиб, подорвался третьего мая. В день победы, 9 мая, все идут на кладбище радостные, все поют. А мы только плачем. У нас Борю хоронили девятого мая в 1945 году.
Ну и потом Ваня стал работать. Он уже в 1945 году в феврале устроился на Ижорский завод, потому что давали карточки, а на лесоповале им не давали карточки. Им давали продуктами. А мать работала в школе. Школа была у речки деревянная, был учительский дом. Там еще был дом двухэтажный на Западной. А мимо этого пройти, где сейчас школа старая одноэтажная. Вот туда проход был, была больница разваленная. Один фундамент только был. С левой стороны были от снарядов воронки. Вода там стояла зимой, все мальчишки катались на коньках.И вот туда мы пошли в первый класс. В 1945 году мы пошли 1 сентября в школу. Мы с Валькой, сейчас у нее фамилия Путрина, подружка моя, мы с ней пошли в первый класс. А я же была еще на второй год оставлена, не знаю, по какому предмету даже. Ну, а чего же. А где мне было учиться? А куда деваться? Я помню там Антонину Григорьевну, Надежда Васильевна по немецкому была, Анна Алексеевна. Галина Марковна – моя первая учительница. Было чтение.
Тетрадей сначала не было, потом нам тетради дали. А писали на книжках. Первое, что помню: начали мы на палочках, собирали две-три строчки и писали палочки, крючки, потом кубики. Была книжка у нас на четверых, наверное, это букварь, буквари были еще старые, довоенные. А потом нам дали буквари. К новому году стало совсем по-другому. В первое время был холодно, а потом давали дрова, привозили в школу. Круглая печка была. У нас Галина Марковна была, я все время ее вспоминаю. У нее была коза. Она приехала с козой сюда. В школе она там жила. И вот мы приходили, каждый что-то приносил из дома в баночках: пару ложек муки принесут, у кого крупа. И она нам варила баланду. Вот в первые дни она наварит, туда молочка немножко вольет, и нам всем давала, подкармливала.
Галина Марковна, учительница, была у вас первые четыре года, сидели по три-четыре человека за партой. В той школе, которая у речки была, там учились. А потом мы перешли в эту школу. Ее отремонтировали, двухэтажная которая. Она деревянная была, на второй этаж ступеньки вели. Классным руководителем была Тамара Николаевна.
Помню, училась и ездила в город – молоко возила. В три часа, в четвертом – на Поповку. Отец на Ижорском работал. И везу двадцать литров молока. А мне было тринадцать лет. А еще бы поесть там. Мать даст вот эту пену с молока и еще кусочек хлеба, за то, что я еду в город с молоком. Ездила на Лиговку, 120, у Обводного канала. Угловой дом на пятый этаж. Поднять надо было бидон туда еще. Там входишь, в одной квартире все молоко разбирали. Это было как общежитие, коммуналка. Ездила с молоком через два дня. В другой раз едешь за комбикормом корове на Полтавскую. Все равно рано вставали.
Школу не прогуливала, училась во вторую сменую. А когда в первую смену, там уже мама ездила или Нина. Она раньше меня училась. Они во время войны были в Югославии. Как их туда отправили, не знаю, она была в Югославии. У нас ботанику и естествознание вела Татьяна Александровна. А историю Древнего мира Николай Иванович, конституцию Николай Иванович у нас преподавал. Географию и химию – Анна Алексеевна, алгебра и математика – Семен Ульянович. Ой, какой дядька хороший. Мальчишки приходят: «Семен Ульянович, у вас много сегодня мелочи?» «На вас всех хватит, сейчас быстро мне задачи решите».
Как сейчас помню, нужно мне было что-то рассказывать по истории. Я стояла-стояла, а Николай Иванович мне и говорит: «Шумакова, я бы лучше тонну клюквы съел, чем твой ответ слушать». А я ответила: «Николай Иванович, а я бы сейчас поспала и две бы съела». Все как расхохотались. А он говорит: «Учти, из-за тебя весь класс сегодня будет сидеть». «Николай Иванович, а что такого мы сказали, что она две тонны клюквы съест, а вы одну? И что она спать хочет! Так она же в город с молоком ездила!» Физкультура была. У нас даже преподавала Походилова Вера. Пение, чистописание было у нас. Мы с Тамарой Николаевной со своей ходили на речку, песни разучивали, ходили по берегу. Мальчишки маршировали у нас, а мы здесь плясали.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
