Я, Сергеева Галина Ильинична, в девичестве Шведенкова. Я родилась 18 марта 1942 года – самые тяжелые годы войны. Родилась в Калининской области в деревне Ладыгино. Буквально в июне 1941 года месяце мама со старшими детьми поехала в отпуск. Еще двое детей было: сестра Тамара на три года старше, брат. Мама была учительницей младших классов. Папа был военнослужащий, с первого дня ушел на войну. И мама о нем узнала только в самом конце войны. Мама задержалась в деревне Ладыгино на долгие пять лет. Вокруг были немцы. Около деревни, где мы жили, был аэродром, немцев в нашей деревне не было, но бомбили постоянно. У нас ведь аэродром рядом. Убегали в лес прятаться. У мамы трое детей: Тамаре три года, я на руках и между нами Юрка. Мама в канаву положит нас и шубой накроет.
В 1949 году мы переехали в Никольское. В школу я пошла с семи лет. Отец демобилизовался, и мы приехали. Папу прислали сюда работать в совхоз «Дружный» директором, по специальности. Отца звали Илья Васильевич Шведенков. Он агроном по первой своей специальности военной. Жили сначала на квартире, а потом купили в конце Никольского дом, четвертинку дома. Ну, а потом второй купили, а потом уже и весь купили дом двухэтажный. Жили внизу, много комнат было. Не тесно было. Жили, я не скажу, что бедно, потому что мы жили с отцом. Вот я посчитала: из девяти человек соседей, у шестерых были отцы. Все остальные отцы погибли на войне. Жили они очень бедно. В одном классе было где-то человек тридцать пять. Встретила в школе нас Лидия Николаевна Компликова, наша учительница, и проучила нас четыре года. Школа была двухэтажная, деревянная, на Западной улице. Кругом ее окружали еще разгромленные немцами дома. Школа, которую сейчас будут отделывать, вот эта школа. Потом рядом была больница. За нашей школой были дома, сильно разрушенные немцами. Потом уже их достраивали. Школа двухэтажная, большие классы. Классы были с такими откидывающимися партами. В середине была чернильница. Ручки у нас были с собой. Чернила нам заливала уборщица. Они не выливались, иначе мы бы там все перемазались. Не сажали нас мальчик с девочкой. Посадили, кто с кем хотел. В классе получалась так, что была и старшая сестра, Лебедевы – и старшая и младшая. Хозяйчиков один и Хозяйчиков другой. Здесь, которые намного старше, по пятнадцать лет были дети. Они не фотографировались. Ну, во-первых, это считалось дорого, денег не было, жили без родителей. Все они отучились четыре класса и ушли на работу.
Школа делилась по категориям: начальная, семилетка и средняя. В начальной у нас были такие предметы, как чтение, письмо, арифметика, чистописание. На чистописании нас учили писать, сейчас не учат чистописанию. А нас учили писать красиво и чисто. И надо сказать, что добивались. Я, например, очень красиво пишу. Не потому, что у меня особый талант, а просто с самого начала правильно учили, где делать нажим, как это все делать. Нас этому учили, причем очень строго относились. Чтение, письмо, было еще пение. Так как прошло четыре года после войны, пели военные песни. Очень хорошо пел Майнов Юра вот эту песню: «Мы вели машину по дорогам фронтовым». Эти песни до сих пор помню. Песни пели такие: «Дан приказ ему на запад», «Орленок» пели, «Катюшу». Детских песен еще не было. Уроков физкультуры как таковых не было у нас. Просто позанимаемся немного в классе. Зала не было, на улице были занятия. Ничего не было же, руками помашем – и все. Тетради, книги были, не писали мы на газетах. Уже прошло четыре года, можно было купить. Даже тем, кто бедный был. Это был 1949-й год. Никто не писал у нас на газетах. Брат учился в третьем классе, а сестра в четвертом. Лидия Николаевна отучила нас четыре года. Я не помню, были ли мы октябрятами. Не помню, значит, не были. Потому что я бы помнила. А в девять лет нас принимали в пионеры. Девять лет мне исполнялось в марте. А в пионеры принимали обычно на большой праздник, к седьмому ноября. А мне не было еще девяти лет, и я рыдала. Мне так хотелось быть пионером. Я думала: раз я отличница, меня, наверное, возьмут. Но никто меня не взял.
В марте мне исполнилось девять лет, а в пионеры принимали ко дню рождения Ленина, это двадцать второго апреля. Обычно день рождения пионерской организации – девятнадцатое мая. А двадцать девятое октября – день рождения комсомола. В комсомол уже принимали в старших классах, с четырнадцати лет. Ну, когда принимали в пионерский отряд. У нас было три звена. Звеньевой носил одну полосочку на форме, председатель совета отряда – две полосочки. У нас были сборы. Говорили, конечно, об учебе, о книгах. Готовили художественную самодеятельность. Когда были большие праздники, всегда школьников приглашали выступать в клубах. Клуб был на заводе «Сокол». Желтое здание – это был клуб. И был деревянный клуб в самом Никольском. К заводу сюда ближе был деревянный клуб. Сюда нас возили. И там мы выступали. У нас была группа из четырех человек: я, Люда Авилкина, Ермакова и Ваня Рогов. Мы читали стихи. Старались патриотические – громко, чтобы выговаривали, чтобы душа у всех трепетала. Стихи, конечно, были все взрослые. Взрослые умилялись, глядя на нас. И мы тоже были все счастливы от этой самодеятельности. В классе была большая круглая печка, она была на два класса. Я ходила почему-то в школу рано, заходила за Людой Авилкиной, и мы приходили в школу первыми. Печка уже была истоплена, было тепло. Всегда было тепло. Я не помню, чтобы мы мерзли. У нас не было страха, что туалет на улице. Не боялись, потому что жили все в частных домах, другого не знали. Где-то, наверное, в классе в третьем первый раз нас повели в кино. А кино еще не видели. Повели нас в барак, вот в этот дом, в клуб, и смотрели мы «Тарзан». Конечно, ничего не поняли, но восхищались. Тарзан бегал, кричал, мы балдели. Сначала нам показывали одну серию, потом через неделю вторую. И мы все ждали этого кино. Это было что-то, потрясение! Правда сестра и брат смотрели до этого «Кощея Бессмертного». После войны мы жили в Германии с отцом. Тамара там в школу пошла, и им показывали это кино. А меня не брали, я еще маленькая была, мама меня не пускала. Библиотека у нас была уже в этой школе, когда мы перешли, а в старой не было. Книжки читали, но читали тоже все про Ленина, как Ленин был маленький с кудрявой головой. Вот такое нам читали, и воспитание было чисто патриотическое: любовь к Родине, уважение к старшим. Воспитание – только сейчас я начинаю понимать, как это важно. Тогда, может быть, нам казалось это и ненужным. Но это очень важно – уважать друг друга. Нас учили этому, рассказывали. Но это я поняла в семьдесят четыре года только.
Когда я перешла в четвертый класс, построили новую школу. Это был 1953-й год. И новую школу открыли не с первого сентября, а где-то в промежутке. Это или октябрь, или ноябрь. Этих домов не было. Школа стояла, получается, сама по себе. Третья школа казалась громадной, большой. Младшие классы были на первом этаже. Я рано в школу ходила. По осени можно было прийти, и даже были змеи на ступеньках. Потому что кругом же болото, заводов еще не было. Заводы только начинали строиться. В каждом классе были новенькие ученики, потому что приезжали на строительство заводов. Не было кирпичного завода, керамический вообще начинали строить в конце 1950-х годов. Мы туда за брусникой ходили. А кругом были одни болота. Вот, где дом, я сижу во втором доме, был такой большой пруд. И было не пройти, надо было ходить кругом. Но мы там тропу протаптывали, по грязи ходили. Дети есть дети. Школой, конечно, мы были довольны. Когда открыли концерт, привезли пианино. Мы первый раз в жизни слушали классическую музыку и классические песни. Мы, конечно, ничего не поняли. Нам это не понравилось, конечно, после наших песен. Было такое все новое, что-то необычное. К нам из города приезжали. Специально привезли, чтобы показать детям. Конечно, мы были в шоке. Мы ничего подобного не видели. Маме надо отдать должное, она возила нас в город, возила в Ленинград по музеям. Она не работала, трое ребят было, и она нас возила.До города папа нас возил. Бричка была такая, довозил нас до Саблино, а там был паровоз. А учитывая, что папины родственники все в Ленинграде, мы бежали к ним. Ночевали у них. Нас мама водила в Эрмитаж, в Русский музей, в зоологический музей. Мы с братом балдели от военно-морского музея. Мама водила на квартиру Пушкина. Мы, конечно, ничего не поняли. Но все равно нас мама водила. Первый раз были мы в театре в Мариинском. Был балет «Щелкунчик» что ли. Красота. В глазах так и стоит первое впечатление – сказка. Под впечатлением были. Потом, когда уже училась в институте, как все, ходили. Я не скажу, что была такая тяга к искусству, что прямо убиться хотела из-за этого. Не было, но ходила, как все. Тогда были эти потрясения. Надо сказать, что мы умели радоваться.
Мы радовались праздникам. Когда был праздник какой-то, а мы постарше были, мы готовили самодеятельность. Готовили себе платья красивые. Мы там все думали, переживали. Что-то было радостное. Вот сейчас нет такого. Может быть, я не хожу в школы, может быть, так же и радуются праздникам. Мы как-то очень радовались. Уже взрослая была. Чтобы какой-то праздник, чтобы я была без нового платья? Мама научила шить, мама сама шила. Кстати, по поводу одежды, когда в первый класс мы пошли. Мама нас повезла в город покупать новую одежду, учитывая, что я третья, и мне вообще никогда ничего не покупали. Я в обносках ходила. У меня была шуба кроличья, такая белая была шуба. И ни одной ворсиночки не было, только кожа – все было ободрано. Сколько поколений в этой шубе ходило, трудно сказать. И мне первый раз в жизни купили пальто. Было коричневое пальто в крапинку. Но больше всего мне понравились голубые штанишки, панталончики. И вот я сидела, фотографировалась, чтобы штаны было видно. Это столько лет прошло, и так они мне понравились. Я хочу сказать, что мы видели красивое белье. В Германии были, у нас было детское белье красивое. Как-то это не воспринялось. А тогда мама купила это платье, сарафан и блузку. И Саше так же купили все к школе. Тамара с Ильей еще ходили в карельскую школу. Мы меняли, потому что отец приехал сюда. А потом уже пятый класс. В пятом классе мы уже занимались на втором этаже в этой школе, классный руководитель была Зинаида Ильинична, она была Сысоева. Потом она еще раз меняла фамилию. Она у нас была классным руководителем. Тогда директором еще был Лившиц Семен Ульянович. Потом уже Тихонов приехал. Народу было намного меньше, даже половины не было, потому что все переростки ушли на работы. Остались в основном ровесники. Где-то в пределах за двадцать-то было. Ну, и наши все учителя: Анна Алексеевна по географии была учитель, Антонина Григорьевна ботанику вела, Екатерина Григорьевна приехала – такая красивая была, обалденная. Так она нам нравилась. Дина Михайловна приехала позднее. Дина Михайловна Лаптева, а фамилия Белькович была, когда она выходила замуж. За Лаптева мы девчонки так переживали, хотя Лаптев и красивый был мужчина, но фамилия одна чего стоила. Мы переживали и говорили, как она могла с такой красивой фамилией, такая интеллигентная – и пожалуйста. Но нас еще начинала учить немецкий язык Надежда Васильевна Быкова. Она нас учила, а Дина Михайловна после восьмого класса уже позднее учила. Когда я была уже постарше, класс шестой или седьмой, на больших переменах включали радиолу, чтобы у нас были танцы.
Большая перемена была одна – минут двадцать. Радиола была на втором этаже. Мы называли актовый зал, потом уже сделали сцену. Сначала ее не было. И мы уже там танцевали. Как раз с приходом Павла Андреевича Филимонова. Мы всегда ждали танцев. Всегда ждали и были довольные и счастливые. С приходом Филимонова в школу мы начали уже готовить новогодние праздники сами. Приносили елку, мы ее украшали, игрушки делали. И делали комнату сказок. Класс освобождали от всего. Сказка «У лукоморья дуб зеленый». Дуб был, кота сшили: «Кот ученый все ходит по цепи кругом». А потом лешего сшили: «Там леший бродит, русалка на ветвях сидит». Все это было сделано с таким освещением, так торжественно. Мы впервые с Павлом Андреевичем сделали такой шар круглый, он освещался и крутился, елку освещал. Снежинки были, весь зал в снежинках. Тогда пожарные ничего не говорили. Весь зал снежинками обвешивали. Вот так готовили эти праздники. Семилетку многие закончили, ушли. Многие в техникум поступили. А кто-то ушел в восьмой класс. В восьмом классе пришел Олег Клементьев. Он был у нас первый руководитель. Он вел математику. Ничего мы не понимали. Потому что после Зинаиды Ильиничны нам казалось, что у него был другой, новый подход. Мы потом привыкли, но сначала никак было не пристроиться. Мы ворчали, нам это не нравилось. Надо сказать, что мы все были уже такие нормальные, взрослыми себя считали. Олег Петрович маленький такой, худенький, щупленький. Нам казалось, что он даже нас стеснялся. И как раз уже, наверное, в восьмом классе приехала Айна Августовна. Приехала и организовала хореографический кружок. Это было очень интересно, красиво, но меня мама не пустила. Потому что я жила в конце Никольского, нужно было вечером ходить. Нас же не встречали родители. Мама берегла нас и не разрешала ходить вечером на этот кружок. И потом я маленького роста. Там девочки такие ходили – высокие девочки. А я маленькая, сначала мне было очень обидно, а потом я смирилась с этим. Кружок выступал, много, наверное, видели. Есть фотографии. Она долго вела этот кружок. Наверное, в классе девятом у нас был организован поход в Кировск на лыжах на три дня. Лыжи на валенки надевали. И мы приехали в Кировск, в кировскую школу. Мы шли, наверное день, скорее всего. Там нас накормили, мы не сами готовили еду, мы там ночевали. Что нас поразило больше всего – это стенгазета. У них была большая стенгазета выпущена. Наверное, на трех листах ватмана или на шести листах – во всю стену.
С нами был учитель физкультуры, но не помню его. Как-то так прошел стороной, много не занимались физкультурой. Такой был высокий и белый мужчина. Он был относительно молодой, он был с нами. И потом, когда приехали, такую же стали газету у себя выпускать. Первую газету мы выпустили, а это было на новый год. На первое февраля мы начали устраивать вечер встречи с выпускниками, это 1958 год или, наверное, 1957 год. Выпустили такую же газету про бывших выпускников. Успеваемость – и все. Было интересно. У нас и рисовали хорошо, и газета была такая красочная и яркая. И вот я школу уже заканчивала, такую большую газету все время выпускали.
В девятом классе было новое веяние: практика. Нас повели на завод «Сокол». Он тогда назывался «Почтовый ящик четыре». После школы мы ходили, учились работать в эмальцех. Я была эмалировщица, кто-то был лаборантом. Часа два занимались мы там. Нас учили, по-настоящему учили: допускали к станкам, технику безопасности мы проходили. Причем не так, что училась вся большая группа. Мы были прикреплены к каждому, так и учили нас. Уже после школы я там работала. И обычно новички обучались четыре месяца на станках. А мы учились меньше, учитывали, что мы проходили такую практику.
После девятого класса еще организовались комсомольско-молодежные лагеря в совхозах. В девятом классе мы поехали работать в Миртово. Жили мы там в бараке. Мальчики и девочки были вместе, разделены простыней. Со стороны мальчиков спал Олег Петрович, со стороны девочек – Алевтина Александровна. Ходили на работу. Часа три или четыре работали, сажали мы кукурузу. Тогда было модно кукурузу квадратно-гнездовым способом сажать. Были сделаны полосы, и мы там по несколько семечек сажали. И за молоком дружно ездили. Была такая фляга, и за молоком ездили. Утром встанешь и варишь кашу. Плита у нас была, дымила жутко. Месяц мы там были, девочки, конечно, страдали потому что и дни были критические, и нам было очень сложно, не учли того, что мы девочки уже взрослые были. Нам нужно и переодеться, и помыться, но нас там держали. Но мы убегали, потому что Алевтина и Олег Петрович настолько за день умучаются с нами, и как только ляжешь спать, они уснут, и мы тихонько уходили в Ульяновку на танцы.
Ходили туда, а один раз оттуда пришли, захотели есть и пошли на кухню, и выпили молоко, которое предназначалось для каши. Утром дежурный выходит – молока нет. Нас всех построили: «Кто молоко выпил?» Мы все шаг вперед. Тогда сказали, что в кино повезут, а нас нет. И мы объявили голодовку. Сказали, есть не будем. Это быстренько дошло до директора школы. Приехал Тихонов и сказал: «Кто будет есть, все в кино поедут, а кто не будет есть – не поедет». Конечно, мы все поели, такие счастливые, довольные. Потом все это разрешилось, все нормально. Вот сейчас, когда едете на автобусе, на семерке, когда переезжаешь речку Тосну, налево домик стоит, а за этим домиком был барак. Вот там мы жили. Там сейчас барака нет, остались одни деревья. В комсомол вступала я в 14 лет, это, наверное, седьмой класс. Тоже в школе торжественно всегда нас принимали. А потом возили в Тосно получать комсомольский билет. Или пешком шли через Саблино, потом на паровоз, а электричек еще не было. Электрички пошли, наверное, в 1961 году. Потому что я в институт поступила в 1961 году, и электрички пошли. Мы через Саблино ездили, а через Ивановскую позднее сделали, где-то через год или два.
На Поповку тоже ходили. Была посередине речки перемычка такая – мостик, который весной в половодье сносило. Когда перейдешь по этому мостику, там была дорога. Дорогу сделали немцы. Деревянная она – такие чурки деревянные были. Поднимались и шли на Поповку. Раньше там была узкоколейка, поселок был, где сейчас камень закладной, а был же поселок большой Стекольный, и проходила узкоколейка. Очень был большой поселок. А во время войны уже все разгромили, сожгли. Оставались столовая и несколько бараков, пленные лежали на улице. Мы ходили на Поповку, интересно было. Минут сорок ходили, это километров пять, наверное. Так же, как и до Саблино. В Саблино пешком идти – посередине дороги такой был голубой ларек, шалман почему-то называли, не знаю. Нужно было дойти до него – это половина дороги, а потом вторая половина. Вторая всегда быстрее.
Когда мы приехали получать комсомольский билет, весна была. В тот год очень было много воды. Вся железная дорога, все было залито водой. Я первый раз в жизни видела, чтобы так разливалась наша Тосна, чтобы столько было воды. То есть все дома были в воде, даже железная дорога была в воде. Это было в 1950-е годы. Было очень много снега, все растаяло – и вот. В школе у нас был приусадебный участок на другой стороне дороги. С ним занималась Кутузова. Мы уже были постарше, уже были такие ленивые, но все равно принимали участие, но без восторга. Обычно она занимала пятый, шестой класс, которые изучали ботанику. Старшие классы – мы же себя считали умными. Еще пионерских лагерей как таковых не было. Была у нас пионерская дружина, знамя было, клятва была. Сборы были в основном по классам. В основном, конечно, заводилами всегда были классные руководители. Они занимались с нами, от них идеи исходили и книги какие прочитать, рассказать. У нас еще не было такой инициативы, мы еще очень мало знали. И не знали, что мы можем такое сделать.
Хочу сказать, что были и набожные люди. Верующие были очень. У меня папа был коммунист по крови с пеленок и мама комсомолка была. У нас о религии вообще не было разговора в семье. А некоторые были очень религиозные. Верили и ходили в церковь. И в общем скрывались. Но если мы узнавали, то вели себя недостойно. Без уважения. Нам не говорили о том, что надо уважать любое мнение. Это вот сейчас мы понимаем, а тогда нет. И вот я познакомилась с Александрой Панковец. Она вот тоже считает, что религии как таковой нет. Это научное все, настолько интересное. Я считаю, что, прежде чем судить, надо что-то знать. Мы ничего не знали. Я не говорю, что я стала верующий, но мне стало интересно. Я не хожу в церковь, потому что это уже в крови воспитанно настолько, что не нужно. Но я хоть какие то азы знаю, что это такое.Мы не рисовали. Ничего мне не дано этого, у меня рисовал брат хорошо, мама рисовала. Мне это не дано, я, как в сказке у Ершова, мне ничего не дано. Вот если мама пела великолепно, сестра, брат поет, я вообще не пою. Есть у меня слух какой-то, ну, в компании я, конечно, потягиваю, но чтобы петь – мне это не дано. Например, у сестры уникальная память, она приспособлена ко всему. Мне все давалось только своим трудом, потому что мне просто это не дано. Я не хочу сказать, что я ничего не помню, да как все. А Юрка все время рисовал шаржи, у него очень хорошо получалось.
Я не знаю, почему мама не отдала учиться дальше рисованию. Он сам не захотел. Тогда и не настаивали. После школы мы все хотели учиться. После 10 класса я пошла поступать в техникум по разработке балалаек. И, надо сказать, я в общем-то в математике разбиралась. И когда был первый экзамен по математике письменный, я быстрее всех все сделала. Такая счастливая. Прихожу – мне два. Я даже не спросила посмотреть, что это. Я до сих пор считаю, что у меня все было верно.
После того, как не поступила, я работала на «Соколе». Учитывая, что мне не было 18 лет, нас направили в бригаду наладчиков, и я работала в бригаде наладчиков до 18 лет. Поступила на подготовительные курсы в Технологический институт. Тогда было время спокойное, и я после работы спокойно ездила, и там мы занимались. Отъездила я год, сдала вступительные экзамены и поступила в институт. А сейчас бы вечером пустили родители на электричке ездить? Сейчас и сама бы не поехала. Это, видимо, еще сказывалось, что были счастливы, что не было войны. Это отношение родителей, спокойная жизнь, позитивный настрой. Мы так спокойно к этому относились. Я ездила на электричке, приезжала, машины ездили, строили завод, ездили грузовики, самосвалы, мы поднимали руку, и нас до поселка довозили. А там пешком бегом домой безо всяких проблем.Нас готовили специально к экзаменам. Те, кто не учился на подготовительных курсах, конечно, им было очень сложно поступить. Особенно из сельских школ, потому что программы были связанные с институтом. Особенно по химии. Николай Семенович у нас был химик. Мы просто издевались над ним. Он очень был спокойный человек, но ничего он нам не дал, абсолютно ничего. И сами были без понятия, что вообще такой за дремучий предмет химия. И в технологический институт, конечно, никогда бы не поступила. По математике все-таки Олег Петрович приблизительно готовил нас. Приблизительно, вот так. Ну, еще сдавали иностранный язык, литературу. Полина Аверкиевна вела литературу. Когда она к нам пришла после Тамары Николаевны Поспеловой – такая высокая, статная. Она так говорила, что мы заслушивались. Она рассказывала интересно, причем рассказывала о той литературе, которую мы не проходили. Достоевского рассказывала, у нее речь хорошо поставленная. Нам так нравилась она. Сочинение мы там писали, писали по программе. Мы закончили институт. Закончила институт средне. Я училась так, чтобы получать стипендию, то есть сдать экзамены. Одну тройку я могла иметь, потому что я была комсоргом. Отработала я в Невьянске, это на севере от Свердловска, старый купеческий город, город Демидово. Это и есть сам Невьянск, в этом Невьянске из достопримечательностей – падающая башня. Один из сыновей Демидова увидел падающую башню и построил такую же в Невьянске. Я отработала день в день и 1 февраля через 3 года я уехала оттуда. Все было чуждо, начиная от языка. Староверы, верующие очень. Здесь этого не замечаешь. Ходишь в церковь или нет – твое личное дело. Там это ярко выражено было. Причем совершенно другой язык. Они даже говорят по-другому. Я когда туда пришла, они сказали, сразу заметно, что ты приехала из Ленинграда. То есть наша речь совершенно другая, она более певучая, более грамотная, какая-то правильная речь. Говорим, как говорим. А они отличаются, там уже свой говор. И сказала, что дня не буду больше, приехала домой.
Вернулась домой, работала потом в Тосно. Последние 17 лет проработала в государственной инспекции на сельхозпродукции. Нас учили, конечно, потому что нигде этому не учат. Ездила в Москву, учили, как правильно проверять, как вести. Учили всему, начиная от того, как вести себя и все остальное. Потом уже позднее, когда учились в академии, изучала психологию, учили нас, как себя вести. Это было потом, а в институте ничему не учили. Всему учили, но ни к чему. Для общего развития.Начинала работать, ходила в СЭС, училась делать анализы. В институте один раз сделаем – и все. Мы проверяли, конечно, были определенные задания. Секретарь Федоров всегда говорил: «Девочки, для своей инспекции – ваше дело, можете писать, что хотите, но чтобы была правда!» Никогда ничего не скрашивали.
Все дело в том, что так было принято, неудобно писать. Предположим, я сделала проверку и, допустим, в совхозе Тельмана или Детскосельском нарушений было много. И я это вынесу на область? Я просто не могла сделать, потому что все-таки по Тосненскому району работали, были патриоты. Я решала вопрос с директором, и в актах отмечали. Но не поливали грязью, дорожили районом, а Николаю Федоровичу, конечно, говорили все, как есть. А был еще народный контроль, и мы принимали участие. Наш главный инспектор, тогда у нас была Мария Николаевна Мельникова, она всегда нам говорила: «Мы работаем по плану!» Потому что народный контроль любил посылать на самые грязные дела кого-то. Под любым предлогом пошлют. За это ей, конечно, попадало очень много. А она в общем-то нас не подставляла. Она всегда говорила, что горшки чужие выносить не будем. Кому надо, так и проверяй. Своих проблем хватает. Надо сказать, что вопросы качества и до сих пор на первом месте. Говорят, всех проверяющих сократили. Оставили этот роспотребнадзор – ни о чем.
