< Все воспоминания

Сашилина (Данилова) Елена Георгиевна

Заставка для - Сашилина  (Данилова) Елена Георгиевна

царская кормилица Смолина Мария была тетей моего дедушки и его крестной. И когда она была кормилицей, ей дали в приданое много дорогих вещей и дом подарили – Смолин дом. И у нас были от нее кое – какие вещи. Так мы перед отправкой в Латвию сундук закопали с вещами. Бабушка даже посуду там оставила. Сточная была яма от коровы, и в эту яму она все побросала.

Когда мы приехали обратно после войны, то из этой ямы было все вычищено. Только сундук так и остался в земле. Сундук в земле, а вещей нет. Его просто вытащить не смогли: он был метра 2 длиной и 1,5 шириной; доски были толстые, дубовые; весь окован железом. Но мы этот сундук все – таки потом выкопали. А я спала в этом сундуке.

Никто из нас не вечен. И ветеранов с каждым годом становится меньше и меньше. Помогите  нам  СОХРАНИТЬ  истории   жизни  и донести их детям.

Помочь можно здесь.

Зовут меня Сашилина Елена Георгиевна. Девичья фамилия – Данилова. Узнала я, что я  Елена, когда пошла в школу, а до этого все   меня звали Лелька.  А когда в школу пошла, слышу, что  меня  Елена называют. Я даже удивилась: кого это называют Елена, меня же Лелькой зовут. А все родные и близкие,  все,  кто  меня  знают, до сих пор Лелей зовут.

Про отца у нас есть  целая легенда,  не знаю, где в ней правда, а где нет.  Мама говорила,  что отец не любил разговаривать, был очень строгий.  Его  звали  Георгий Константинович Данилов.  Он рассказывал, что  был  он по происхождению знатным поляком  в четвертом поколении.

Его дед  давным – давно ехал  из  Польши по своим делам в Петербург.  Остановился в Тосно, встретил девушку, полюбил ее и остался здесь. А потом, когда он не явился  в Петербург,  стали о нем  справляться, искать его. И когда узнали, по какой причине он задержался, то ему из Польши прислали  депешу, что если ты женишься на русской,  то   ни наследства не получишь, ни чинов – ничего. Но пан отказался гордым. Он отказался  не только от своего  наследства, но даже от своей  фамилии.

Имя у него было Данила,  это было  его  подлинное имя. Поэтому он взял  себе фамилию  Данилович. И был Данила Данилович. Вот так он здесь и остался, женился и оказался моим прадедом. Потом у него родился сын Константин Данилович Данилов, а уже потом появился на свет  мой отец – Данилов Георгий Константинович. Вот так и появилась наша семья Даниловых.

Сейчас  нас  четыре сестры и два брата –  раньше были большие семьи. А мать  моя –  коренная тосненская.

Когда Петр переселял народ русский в Петербург, то сюда  из Смоленской губернии тоже  многие люди приехали.  Смолиных поэтому  много  здесь  живет. Царь переселял не просто  одного человека, а со всей семьей.  И  моя  мама Смолина по родству.

Где сейчас стоит  памятник солдату, там   был большой деревянный дом Смолина Ивана Кононовича.  Он был купцом и   возил в Петербург разные товары,  торговал всем , вплоть до веников.  Но этот дом сгорел во время большого  пожара.

Мать моя Смолина  по дедушке. А бабушка по отцу была Ананьева. Их дом был перед пекарней на улице  Ленина, там дом  моей прабабушки был. До этого у нее еще  что-то было в Шапках. Она была Ананьева. И муж был вроде военный, прозвище  у нее было «майорова», баба Паша майорова.

Рассказывали,  когда мой дед Александр Иванович задумал жениться, пошел он к своей невесте  свататься, но  молодые поссорились.  Дед вроде расстроился, а ему друг говорит: «Брось,  не расстраивайся! Вон,  смотри,  Верка Ананьева подрастает». Она девка- то красивая была, но ей  тогда 16 лет только исполнилось. Вроде  девка  и красивая,  но бедная.  А дед – то из дворян был.

Пошли свататься –  откажет, так откажет. Мне потом уже бабушка рассказывала  про это сватовство.  Они пришли, а  у нее мать одна дома. Они были бедные, стирали белье богачам. И вот бабушка рассказывает: « Меня мать попросила белье отнести, а в это время пришли  меня сватать». Мать  и говорит сватам: «Ну, посидите!» Она не знала, принимать  их или отказать. Потом видит,  что дочь идет, выскочила в сени. «Верка, тебя Шурка  Смолин сватать пришел!» Она постояла –постояла и говорит: «А я пойду!» Парень он  красивый и зажиточный был. Ему было 25 лет, а ей 16 лет. Вот так они  поженились и очень любили друг друга. Дед бабушку обожал, боготворил. Потом у них родилась старшая Антонина,  а позднее  моя мама  – Смолина Зинаида Александровна.

В начале войны многие уходили в лес,  кто-то  землянки рыл. Мы жили на улице Шолохова

Я совсем маленькая тогда  была, родилась в 1939 году. А питаться же надо чем-то было, и многие возвращались в свои дома,  у кого они уцелели. Бомбили нас постоянно и русские, и немцы. В основном, бомбили железную дорогу.  Русские бомбили железную дорогу, чтобы немцы не могли подойти к Ленинграду.

Мама никем не работала до войны, а отец на железной дороге был машинистом на дрезине. Работники железной дороги имели бронь. Их не забирали, когда шла демобилизация. Им было дано задание, как только немцы придут,  они должны были все собраться и уйти из-под немцев.

Но поскольку отец не пришел на место сбора, после войны его считали дезертиром. А дело  было  так.  Когда немцы уже пришли, светофоры  на железной дороге не работали,  все  разбомбили. Отец с другом  ехали  по ветке на Гатчину. И там две дрезины столкнулись. Второго машиниста  выбросило из кабины в болото, а отца зажало, у него было  сломало обе ноги, так что он не мог выбраться. Второй машинист ушел в лес, но он, наверное, и не смог бы ничего сделать. Немцы отца нашли  и  положили в свой госпиталь в Тосно. Так он попал в немецкий госпиталь, там ему гипс    наложили. Видно, им  очень  нужны были машинисты.

Я немцев в своем доме не помню. Я помню,  как мы спасались от бомбежек. Был  во дворе вырыт такой бункер, или окоп, но  он был затоплен водой. Помню,  во время бомбежки  мама держала меня на руках,  чтобы я не утонула. Это  было на  улице Шолохова.

Потом  мама  устроилась работать,   она стирала белье в  немецком госпитале.  Ей  там давали паек. Мама в госпитале ,в  основном,  работала из – за еды и из-за того, что там лежал отец. У него  же обе ноги были сломаны, он был не ходячий.

Где сейчас ДРСУ,  там была у немцев столовая. И мы с  улицы Шолохова ходили клянчить у них еду. Когда что – то  дадут, когда кинут, когда сами подберем. В то время нас не нянчил никто: делай что хочешь, ходи куда хочешь, не до того было.

Потом немцы вывезли  нас в Латвию,  на станцию Прекуле.

Помню, как  нас увозили. Сидим на вещах, уже сигнал дали к отправлению, а родителей нет. И вдруг  видим: мать, дедушка  и бабушка  тащат отца на носилках.  Украли его из госпиталя.  В вагон вещи закидали, нас посадили, и  мы всей семьей уехали. Помню вагоны:  полок  нет,  сидений  нет – ничего  нет, даже соломы не было, каждый своей кучкой сидели, своей семьей. Продуктов никаких не было, только  ручная кладь. Все перед отправкой  зарывали,  прятали в землю. У нас был сундук с царскими гербами, этот сундук достался дедушке, а потом матери в наследство. Как-то был разговор,  что царская кормилица Смолина Мария  была тетей моего дедушки и его крестной. И  когда она была кормилицей,  ей дали в приданое много дорогих  вещей и дом подарили  – Смолин дом. И у нас  были от нее кое – какие вещи. Так мы   перед отправкой в Латвию  сундук закопали с вещами.  Бабушка даже посуду  там  оставила. Сточная была яма от коровы, и в эту яму  она  все побросала.

Когда  мы приехали  обратно после войны, то из этой ямы было  все вычищено. Только  сундук так и  остался в земле. Сундук в земле, а вещей нет. Его просто вытащить не смогли:  он был метра 2 длиной и 1,5 шириной; доски были толстые, дубовые; весь окован железом. Но мы этот сундук все – таки  потом выкопали. А я спала в этом сундуке. У бабушки уцелели сараи, жили там 4 семьи, кто-то в свинарнике, кто-то в коровнике, а нам достался курятник. У сундука крышка была полукруглая, кинут мне туда что- нибудь,  я туда завалюсь и так сплю. Но так как   сундук  долго был в земле, то  железо стало ржаветь. Я спать ложусь, а металл «щелк»- что –то  отвалилось.  На меня все ругались: «Ты можешь спать спокойно  или нет!»

Ну, вот снова о Латвии. Приехали мы в Латвию. Стали латыши разбирать себе работников, всех разобрали,  а мы сидим: двое детей маленьких и безногий отец. Сколько мы сидели, не помню… Пришел второй эшелон. У нас продуктов нет. Просили  еду, вещи меняли. Потом приехал какой – то латыш,  на телегу посадил и увез нас к себе. Когда нас привез,  стал проверять документы. А у отца нет сопроводительных документов.  Нам-то  немцы давали  паспорт, или  сопроводительный документ. А у отца нет. Латыш  вызвал полицаев, и нас забрали в тюрьму.  На отца посмотрели- он с загипсованными ногами, он же в госпитале лежал.  Мы, значит, были в тюрьме, а  отец был в госпитале при тюрьме.

А потом бабушка с дедушкой ( они  были где-то недалеко  на каком то хуторе)  навещали нас. И бабушка нашла хуторянина, который согласился нас взять. Бабушка очень хорошо жила с хозяевами,  она у них нянчила детей, они жили как одна семья. У них такие  хорошие  были хозяева. Они и  нас к себе  тоже взяли. Но я бы не сказала, что  хозяин  хороший был. Мать  как – то  шла через сад и  сколько-  то яблок подобрала –  нам принести. Под тюфяк спрятала, ну детям. Так он так зверствовал, кричал: «Зачем взяла, почему?» –

Постоянно гоняли работать  куда- то: то гусей там посмотреть, то  кур, то коз загнать, то посуду помыть. Сестре больше доставалось: ей было лет 6-7, а меня нет,  не трогали,  меня не заставляли работать.

Помню,  хозяева сидят –  кушают,  а мы сидим где- нибудь. Притаились,  ждем, когда они поедят, потом и нас покормят. Чем кормили,  не помню. Сыворотка из- под простокваши какой- нибудь крупой приправлена. Кисленькое что-то получалось, а остальное не помню.

Освободили нас русские. Я помню,  пришел отец на костылях из тюрьмы.  Когда мы жили на хуторе,  он так и оставался в тюрьме. Пришел он из тюрьмы, а потом ушел с Красной Армией дальше. А  мы только смотрели: где Ленинград,  в какой стороне.  И как  только нам  сказали,  что Тосно освободили, не дожидаясь, когда организованно нас повезут, мать нас в охапку и в Тосно. Бабушка с дедушкой ее уговаривали  остаться: «Все- таки вы здесь сыты, и неизвестно, что в Тосно будет»  Но мама твердила одно: «Нет! Домой!» Думали,  нас тут пряники ждут! А приехали –  все сожжено, еды нет, кругом  трупы, одежды нет –  ничего нет. Ни фабрики, ни заводы не работали. Вот и жили в сарае. Когда вернулись из оккупации, мама даже не говорила  никому, где  была с детьми. Везде притесняли нас  как врагов народа.

В то время многие голодали. Чтобы прокормиться, мы траву собирали. Нас,  детей, посылали  собирать и мокрицу, и лебеду, и крапиву- все ели. Жернова стояли у дедушки.  Вообще, у  дедушки руки росли как надо, он делал бочки, лоханки, ведра.  Бондарев  его  называли. Прозвище  у него такое было. А то, что  у него фамилия Смолин, и не знал никто.  По фамилии официально никто его не  называл, а  звали все  по прозвищу.

И вот мы приехали с Латвии, а вокруг  ничего нет, нашего дома уже нет. В нашем доме немцы сделали баню, там они мылись. После войны кто первый приезжал, тот и занимал дома. Первые приехали Ореховы. И они заняли нашу баню. Мы когда приехали, стали их выгонять, а они ни в какую. И потом нашу баню разобрали и увезли к себе на свой участок. А мы остались как есть. Бабушка отправилась обратно одна к своим хозяевам весной, еще год там прожила. Пришла домой осенью пешком и еще пригнала корову. Хозяева ей дали корову. Бабушка с дедушкой стали возить в Ленинград молоко, стали разносить  его по домам, у них  появились  свои клиенты.

А когда  отец пришел с войны,  его забрали в тюрьму, как дезертира. И сколько он там пробыл,  я не помню. Знаю, что живой вернулся второй машинист и выступил в его защиту,  рискнул, а ведь мог побояться. Но он выступил в защиту отца,  и дело пересмотрели , отца выпустили. Тогда нам дали комнату рядом с Шитовым домом.

На углу, где сейчас  универмаг находится, стоял Шитов дом. Дом этот был большой: на четыре хода, двухэтажный, лицевая сторона его  была разбита, осталась только задняя сторона. А лестница, которая соединяла  этажи, оказалась снаружи. И она вся качалась, и пол у нас был под горку.

Мебель мы  сами сколотили. Инвалидов  тогда много было без ног, без рук. Все сами  могли делать. Сухов такой был Павел, он сам себе ногу вырезал, привязал ремнем солдатским к культе, так и ходил, у него до колена ноги не было. И грудь нараспашку.

Помню,  как нам привезли вагон – баню сразу после войны.  Он был привезен на угольник. Почему? Да  потому,  что там  заправлялись вагоны и была подведена  вода. И уголь был. После войны горы было угля. Он просто так лежал, никто не воровал его.

А баня так выглядела.  Два спаренных вагона: в один заходишь, раздеваешься, отдаешь одежду,  а дальше  идешь мыться. Помню,  нам давали маленький кусочек мыла. А  мама говорила: «Мыло берегите!». В основном ведь мылись  золой  и стирали ей же.

Мыли  нас  по улицам. Сегодня,  например, моется улица Шолохова. Если улица большая, то сегодня  моются мужчины, а завтра- женщины – так  и мылись.

Пока мы мылись, вещи наши  прожаривали. Если  вещи встряхнуть на снег,  то он черный был  от вшей. А бабушка, бывало, скажет: «Придешь ко мне завтра в голове поискать вшей!» И мы брали нож и скоблили. Кожа была накусана вшами.

Вот  обмыли все Тосно и увезли  баню.

Помню, как я заболела ангиной.  Тогда я еще в школу не ходила, у меня  была  такая высокая температура, что  я  теряла сознание. Мама где- то добыла стакан молока и стала меня поить. А у меня слезы  градом. Я  думаю: «Что ж  это я не  могу проглотить молока,  а завтра же  его и не дадут».

Папу  никуда не принимали на работу. Комиссия медицинская не пропускала, машинистом он уже  не мог работать.  Но потом пожарником устроился, на мебельном комбинате  работал. Профессии уже не было.   И мама долго не работала, а потом тоже пошла работать –  сторожила сберкассу. Где сейчас  музей, там была сберкасса, и  мама работала ночным сторожем. Нас уже было потом шесть человек. Отец пришел,  появились дети.

Я помню,  как  пошла в школу.  Ну, я – то в первый класс нормально  пошла – в семь лет. А  вот Лида пошла в 10 лет в первый класс в школу на Боярова. А я  за мостом училась.

Антонина Кузьминична была  моей первой учительницей. Сначала кто в чем  приходил  в школу, а потом ввели форму. Ну,  у отца с матерью не было денег форму купить. Помню, как   пошли отец с матерью за ягодами и нашли парашют, а он толстый,  тяжелый. Мама пыталась  его покрасить, но не вышло.  В общем,  получились коричневые платья нам с Лидой. Но  ткань линяла, вода  при стирке  коричневая была.

На большой перемене учительница приносила противень с хлебом  из пекарни,  посыпан он был   крупной солью. На перемене давали всем по куску хлеба. Может,  кто и не хотел учиться,  но шли из-за  этого куска хлеба.

Школа  была  за линией, за школой была речка полноводная. Это сейчас  она  осушена, а тогда не пересыхала. И купались мы в ней, вода  была чистая-чистая, и рыбу ловили. Говорят, что до войны Тосна судоходной была речкой.

Помню, что за школой был склад льда. Зимой на речке  пилами пилили мужчины лед метр на метр. Кубометрами пилили лед и за школой складывали. Потом  привозили опилки и ими засыпали лед, чтобы он не таял все лето. Обеспечивали  этим льдом столовые и магазины вместо холодильников. Кололи его на куски и развозили по городу. Я помню,  как  мы по этому льду бегали, прыгали. Большие были куски, а потом его кололи. Бывало,  летом  везет возчик эти куски, обсыпанные опилками, а сзади ручеек воды течет.

Все любили  после войны ходить в кинотеатр. Телевизоров тогда не было, и если знали,  что привезут кино,  заранее уже раскупали билеты. В кино ходили все:  и старые, и молодые. Если сеанс кончался,  то, как с демонстрации, все шли.

Кинотеатр «Мир»  стоял на самом берегу, возле церкви  Он деревянный был, стоял  у самого моста. Он был дощатый, и даже если кто  не попадал в кино или денег не было, то  стоял под стенкой  и  слушал.  А зимой он не работал  – было холодно.

И  часто по гостям ходили.  В гости все ходили, даже если не было ничего на столе. Самовар шумел, даже если только хлеб с солью в доме был, все равно гостям были рады.  И самовар все шумел,  гости  разговаривали, песни пели.

За водкой не ходили, а если какой праздник был, то шли в Козью слободку. Купят водки, мужики разольют себе, а женщинам только чай.  А мужчинам, сколько бы ни было, столько и  разливали. И все,  больше не ходили.

Было много красных уголков. Красный уголок был на Корпусной, там какая-то организация была  – РЕМСТРОЙ, кажется. Уголок  был открыт все время,  там домино было, в  лото или в  шашки играли. Хотели- просто   сидели или играли,  или заводили радиолу и танцевали. Пожилые  просто сидели и смотрели. Платный был только Дом культуры. Туда ходили состоятельные,  кто уже работал. В совхозе был уголок, в Тосно 2 был красный уголок.

Я плохо учились, с голода, наверное. Часто голова кружилась.

Потом пошла в  вечернюю школу, в ШРМ – так  школа рабочей молодежи называлась. Работала в Саблино в электросети, потом на заводе “Стройдеталь” крановщицей.

Да,  мы кое- что помним, а после нас уже и не  вспомнят.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать больше и рассказать Вам. Это можно сделать здесь.

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю