Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Меня зовут Валентина Ивановна Рыма, девичья фамилия Алексеева.
Я родилась в крестьянской семье, но в начале 30-х годов семья переехала в город Волхов, там и живу по настоящее время. Родители работали рабочими, потом обучались, повышали свой уровень. И к концу 30- х годов папа работал начальником общепита.
Мы жили в бараке, был огромный барак на 20 комнат. В нашей комнате было 20 метров, и кухня, и спальня была. Мне было, наверное, лет пять тогда.
До войны я закончила шесть классов, но в это время были разговоры, что в Германии неспокойно. Немцы заключили в 1939 году Пакт о ненападении на Советский Союз, но все равно просачивались такие разговорчики, что ненадежно это все.
Просто в узких кругах были разговоры.
Война началась. Ну, конечно, это было внезапно. Это было воскресенье, узнали по радио, днем. Киев бомбили, нам объявили, что началась война. Ну и сразу, в первые же дни, началась мобилизация в армию. Отец мой с первых дней войны ушел в ряды Советской армии, воевал, был дважды ранен.
Мама работала, была с семьей. А потом уже… Работать приходилось все войну.
Школы были закрыты. Город был почти весь эвакуирован, не было иждивенцев, даже карточек таких не было, иждивенческих. Были только рабочие карточки. Но вначале мы пробовали уехать из города. Даже какое–то время жили в землянках в лесу. Но мама однажды вышла ночью, посмотрела, что ели шумят, и сказала: «Да, если немцы придут, то нас с тобой, Валя, повесят на первой сосне». Потому что отец ушел в армию, был комиссаром. Мать тогда пошла в воинскую часть и сказала, что мы здесь находиться не хотим. И они дали нам лошадей, подводы, и мы уехали на станцию Пупышево.
Мы переночевали, и все. Мать – молодец, Она поняла, потом уже кто там остался, я уже не помню, как они добрались до Волхова. Некоторые даже через Пашу пошли, хватили горя, мы вовремя выехали оттуда. Да, одну ночь ночевали, а некоторые так и жили.
Потом приехали в свой дом в городе Волхов. И там жили всю войну и до настоящего времени.
Я работала в ОРСе(отдел рабочего снабжения), так как там работали мои родители. Куда податься, и я тоже туда пошла. Работала в столовой, кормили мы железнодорожников. Конечно, были очень сильные бомбежки, приходилось даже во время работы прерываться, убегать в бомбоубежище. Когда налет прекращался, опять возвращались на свои рабочие места. В городе паники никакой не было, такое впечатление было, что все работали, жизнь продолжалась. Все были на своих местах. Одна задача была – выжить и победить. Вот единственное, что было.
В тот день, когда разбомбили мост, я возвращалась с работы. Это было утром, часа 4 или 5. налет был сильный, более 100 самолетов. По трое летели, бомбы сбрасывали, делали круг – и обратно. Ну, я была девчонкой, мы бежали скорее по линиям, потому что столовая за путями железнодорожными была. Бежали домой, потом я узнали. Вы знаете, ферма даже падала и как-то не сразу, а в течение дня. Даже вот очевидцы говорят, что- даже кто-то бегал. И уже чувствовали, что рушится. Но ее быстро восстановили, сделали новую. И мы даже недавно увидели, что ферма-то новая. И новый мост рядом построили. Мост-то нет, а ферму сразу построили.
С Волховской ГЭС оборудование было вывезено на Урал.
Что оставалось, все было заминировано. Все ждали только приказа взорвать, потому что рядом было. Было такое впечатление, что немцы были уверены, что зайдут в Волхов, и не трогали они ее. А ведь были они в Боре, эта деревня рядом же. Им не удалось ГЭС разбомбить. Ее охраняли летчики 29 полка.
Для них это было «зеницей ока», спасти, не дать разрушить ГЭС. Не останки моста, ничего.
Вы знаете, мы, может быть, и эвакуировались бы, да и готовы были к этому, но не успели. Как-то в ноябре, около праздников, немцы захватили город Тихвин, и железнодорожный путь был перерезан. Кто не успел, тот остался в городе. Но все работали, конечно, страху было много, бомбежек было много. По ночам бомбили много очень. Даже приходилось в соседние деревни уходить. В основном бомбили важные объекты: депо, мост – деревни не очень. Уходили в Киркино, Кнещины, туда уходили. Ночь – там, а утром опять на работу.
Водой мы были обеспечены, колонки работали. Проблем с водой не было. Как кормили? Конечно, скудно, можно сказать. Картошка, капуста, то, что в огороде вырастили. Ну, чем можно было, старались обеспечить железнодорожников. Как можно лучше.
Конфликтов, тем более межнациональных не было. Было какое-то единодушие. Единая вера в победу. Мы и не думали, что окажемся в плену, не было даже мысли такой. У меня был такой случай интересный: мама как-то узнала, что отец вот здесь, около деревни Вякчково их часть стоит. Ну, я уж не знаю, как они могли сообщить друг другу, в то время не было телефонов. Ну, как говорят, «почта сарафанная». И отцу разрешили свидание с нами. И мы с ней в ноябре месяце, почему-то очень рано тогда снег выпал, Волхов был в снегу и замерзший. И мы с ней на санках поехали в Мурманские ворота, что было дома, собрали. Ну, где ворота, никого там не было, пустые здания. Мама у меня боевая такая женщина была, она быстро нашла пустой дом. Мы туда зашли, растопили печку, чайник нагрели и стали ждать папу. Он пришел. Радости было много. Живой и похудевший, но боевой. Посидели, поговорили. Конечно, радостная встреча была. Но нужно было расставаться, он сказал, что готовится наступление под Тихвином. Мы распрощались, не знали, увидимся или нет. Поехали мы обратно, и когда стали переезжать Волхов, по-моему, это было 9 ноября, как–то так немцы в это время взяли Бор, загорелось все, а мы были в Волхове. Но мы не знали, что это немцы, потому что пальбы особой не было. Ну и бегом. А потом узнали, что немцы в Бору. Могли попасть же. Мы были рады, что с отцом повидались, он здесь, под Вячкой, воевал, потом в Прибалтике воевал. И остался жив, в 1944 году по здоровью он был комиссован. И был с нами, вернулся, мы были очень рады.
Тяжелое было время.
Самое страшное – это голод. Многие голодали. Все-таки, когда есть свой участок, и какое-то свое подспорье, живность, уже легче намного. Я голода не видела, не пришлось. Во-первых, в столовой работала. А в деревне, что на целую неделю нужно было брать, мать выкупит по карточке, а сама, как может, питается. Ну, свое хозяйство, все-таки.
А мне нужно было, прежде чем идти в школу, встать и подумать о своем обеде. У меня были такие керамические горшочки. Я первое сделаю, второе и в печку поставлю. И в школу идем. А потом, есть-то хочется и такими ухватами, это такая длинная штучка и два рожка. Один возьмешь, второй, откроешь, а какая вкуснятина, поешь и приходилось за собой следить. Сами кормились всю неделю В субботу оставалась одна картофелина, утром не ели ничего. Вот придем и эту картофелину одну съедим и 15 километров пешком щли. Приходила, открывала дверь и: «Мама, есть!».
И ходили пешком. Теперь 2 км не пройти. Обленились, всех на машинах теперь возят. Отсюда и болезни разные, ходить–то не хотят. Ходили, хорошая закалка. Есть такая поговорка: Ето не видел горького поезжайте в Горького», потому что поезд шел до станции Пупышево, а там до Горького 5 км. А дорога проселочная, представляете, какая глина. Туда только в сапогах русских можно было идти. Вот так и делали, рюкзак на себя и 5 км в сапогах. Я вот не представляю, как я могла все это выдержать. Выдерживали, и считалось, что так нужно.
Жизнь, конечно, сложная вещь, но всегда нужно не падать духом. Картошка все время была. И корова была. А во время войны мама купила козу, Венера звали, беленькая такая, озорная была, вредная. Она нам давала молока литр и даже больше. И нам хватало. Этим тоже подкреплялись. И курочек завели, яйца были. И многие так жили. Даже где квартиры были, и то были сараи, и там люди держали коров. Это уже и после войны тоже. Долгое время. Такое было стадо большое – до 100 коров. Когда мама уезжала на покосы, я даже корову доила. Отец сделал косу, и мы с братом уже косили на себя, на семью. Не давали много гулять молодежи. Ну все равно, два часа поспишь и все – отец будит: на покос пора. И шли, работали, трудились.
А радостные были моменты, вот встреча с отцом радостью была.
Мама даже ездила к нему на фронт дважды, меня тогда не взяла. А с ним встречалась. Ну, какие радостные события…, когда мы узнавали, что немцев погнали. В ноябре они были, а в декабре уже нет, и Волховский район был освобожден. Вот это была радость. Но бомбить продолжали.
Когда немцы были в Морозово, мы с мамой жили в доме одноэтажном. Но были сильные обстрелы, мы с ней ляжем, обнимемся, и говорим : «Ну, если попадет в стену, то мы с тобой вместе». Но счастьем было то, что дома низкие, снаряды разрывались выше. Дом наш тоже уцелел на счастье.
Однажды мы шли с работы с Сашей Попоым, он был машинистом, и вдруг летит самолетик, а мы с ним идем. Там был санпропускник, всех пропускали и военных тоже. И вдруг самолет стал снижаться и начал обстреливать. Мы сразу – в санпропускник, между душевыми залегли , прижались и потом пошли дальше. Удивительно, видно, так и надо было.
Сидели и в подвале, когда бомбили в начале 1941 года. За домом, где въезд в город, там была воинская часть, стояли батареи, как начнут бить, весь дом дрожит мы – в подвал. И бомба упала однажды рядом с нашим домом метров 200, даже меньше. Вот когда она ухнула, а мы сидели в подвале, вот тут-то нас, как волной, прижало.
Тогда еще и бабушка была. В начале войны было. И осколок был в большой комнате, стул там был пробит осколком
Бабушка после войны умерла.
Погиб только дядя, мамин брат. Был на войне. Без вести пропал.
Знаете, я вот еду иногда в автобусе, и кто-то едет, я говорю: «Вот слушайте, по улице Гагарина был железнодорожный пункт. Железная дорога была. И была сделана платформа крытая. От Профсоюзов и до Вали Голубевой. Вот сюда привозили раненых. А где был строительный техникум, там был госпиталь. И как раз подвозили к госпиталю, то два дома таких. А тут проход такой и здание, здесь разгружали раненых. Вторая платформа была на Кирова, тоже были железнодорожное пути, а там в основном тоже был госпиталь в годы войны в 62 й школе. И в клубе железнодорожников был пункт».
Да. и ведь путь был долгий ведь. Потом, когда уже немцев отогнали, я перестала работать и узнала, что вот деревня Вольково, там школа работала. И в войну, видимо, тоже. Я узнала, раз они работают, надо идти заканчивать восьмой класс. Два года у меня пропало, даже такая девица взрослая приду в седьмой класс. А у мамы там жили родственники, она договорилась, что можно туда, вот мы, три девочки, поехали туда. Я в седьмой класс, они в шестой класс. И вот закончила. В 1943-1944 году я закончила седьмой класс. Когда в 1944 году открыли нашу школу, школу № 61, я уже пошла в восьмой класс. А еще была война. С 8 по 10 классы еще было военное время.
Потом, когда уже немцев отогнали, люди обратно поехали в свои дома, кто мог. Ну, карточная система была до 1948 года. За продуктами уже не было очередей. Я уже училась в Ленинградском институте.
Во что играли маленькие дети? Лапта. Очень хорошая была игра, целая улица собиралась играть в эту игру. Чижик-пыжик. Лапта – это здорово, могут человек 30 играть. Набегаешься, ой как. Штандер. Подбрасывали мяч. Прятки была очень распространенная игра. Интересно было, тем более, что игры массовые были. Радио слушали, оперы слушали. Потом появились приемники, и жизнь кипела. Люди какие-то радостные были. Что касается молодежи, если где-то на окне играет музыка, сразу же собирается молодежь, и танцевали. Когда я училась в деревне, я на выходные дни приходила домой. Конечно, 15 километров пешком надо было идти. И ничего не брала. Приду: «Мама, есть!». Ну, что было, пожалуйста. Поем – и на танцы. По этой рампе, знаете, собиралась молодежь, натанцуемся, оттуда идем все вместе. Весело было, и пьяных не было. Если парень подойдет выпивший, то ни одна девушка с ним не танцевала. Все было строго. И девушки не курили, если было такое, то это шок был в то время.
У кого был участок, выращивали свеклу, картошку, морковь, лук, укроп. Все выращивали.
Стало легче, когда карточную систему отменили, Уже было легче более-менее. Перед войной только стали люди вздыхать хорошо, лучше было в 1940-е годы, в 1950 -е годы неплохо было. Можно было все купить. Я не помню, чтобы был затор, как в 90- е годы.
Был праздник, когда в 1943 году была прорвана блокада, и наш паровоз туда пошел. И была сделана железная дорога за короткий период времени, чтобы соединиться. Конечно, это было радостно. Оттуда хлынул поток эвакуированных из Ленинграда. Это был кошмар, голодные люди. Даже был организован подвоз питания к вагонам. Люди наедались и умирали. Не выдерживали.
Да, вы знаете, во время войны, в голод, золотые часы отдавали за буханку хлеба. Пользовался этим кое-кто. Всегда находились охотники на чужое добро.
Победа. Сразу мирная жизнь. А о Победе как мы узнали? Это было как-то рано утром. Постучали в окно, такой стук требовательный, мы:
– Кто там?
– Победа, Победа!
Ой, ну радости было. Ну, конечно, радость была, а кто погиб-то… Ну, все не знали, многие без вести попали. Ну, все равно было радостно, и был митинг на стадионе. Холодно было 09 мая 1945 года. Очень было прохладно. Такие продавались плюшевые жакетки, помните? У меня была такая. А резиновые сапоги! Был каблук, и можно было туфли на каблуке в эти боты. На даче у меня есть, смотрю, новые у меня еще даже.
Я поступила в Ленинградский институт имени Покровского на исторический факультет, закончила его и была отправлена по направлению в Западную Белоруссию. Несколько человек из Ленинграда, мы попали в Белоруссию в распоряжение областного РОНО. Конечно, ехали, не знали, что нас ждет. Потому что это был 1951 й год, только закончилась война. И я, когда пришла к заведующему облоно, он говорит:
–- Ну, куда вы хотите?
– Вы знаете, да меня бы в тот район, который к дому поближе.
– Хорошо поедете в Воцевичи. (В Белоруссии есть районный центр Ивацевичи. Прим. Ред.)
И я поехала туда. Это был районный центр, и там я работала два года.
Не было жилья. Частное все, никто нас не ждал. И когда уезжали, с собой нужно было брать одеяло, подушку. У меня, например, был такой ящик, я вот сейчас не представляю, как я могла справиться-то. Потому что даже из Волхова нужно было сделать две пересадки тогда. Потом уже один раз. Как я первый раз добралась… Я даже в Таллинн заехала, там была пересадка. Как с этими вещами – не представляю, ну, тогда сила была – молодая.
Работать много приходилось в три смены. Учителей было мало. И хотя это был районный центр, но дети приходили из деревень, голодали, было плохо. Вот там мы еще хлеба и не ели настоящего. В магазинах не было ничего. В 12 часов я домой приходила. Представляете, с утра и до вечера, в три смены.
Утром – первая смена, потом – вторая.
А потом – третья, там были военные. Придешь – офицеры сидят, видимо, звание-то им дали, а образования нет, вот заканчивали десятые классы. А нужно было все учить, я приходила домой, у меня было ощущение, что язык распух от разговоров. Опыта было мало, нужно было говорить все. Потом уже когда овладели методикой, потом уже поняли, что нужно больше детям самим говорить, развивать их, и с учебником работать. Ну и писать что–то самостоятельно. В то время было трудно. Но не горевали.
В 1953 году умер Сталин, и стал Берия. Стали говорить о том, что Россия для русских, а Белоруссия для белорусов. И я мужу говорю: «Знаешь что, поезжай ты». Он в ГОРКОМе ( городской комитет) работал. Его отпустили, и мы уехали. И я здесь до сих пор.
С 1974 года я была направлена заведующей ГОРОНО и тоже проработала 9 лет, и 10 лет, на пенсии, методистом. С 1994 года – на пенсии, но продолжаю заниматься общественной работой, и в школе встречаюсь с учащимися. И сейчас я председатель ветеранской организации.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
