Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я родилась в деревне Хоченье, это 6 км от Любани.
Мимо нас можно в Сельцо ехать или мимо на Коркино, а наша деревня – через речку была, я там родилась. А после войны приехали с родителями с Германии, и жила в Любани. У меня было два брата и сестра, и я.
Я самая младшая была. Я родилась у матери на 50 – м году жизни. Самая последняя. Кто с 1925 года, кто как, а я самая была последняя, 1928 года рождения.
И откровенно говоря, мало с родителями пожила. В школу я пошла, пять классов закончила, 4 года в Заволжье, а потом и в Коркино, закончила пять классов, перешла в шестой класс, и в это время война началась. Но когда война началась, в это время немного я с родителями пожила. В 1941 году война началась. Нас сразу же держали года два в деревне Хоченье, а потом отправили нас в Литву.
О начале войны так узнали? Дело было летом, с речки пришли, накупались. Я помню, как я на речку ходила купаться… Сколько мне было-то? 12 лет было.
Пошли покупаться. Ну, такие девчонки были. Речка была недалеко, такая хорошая, и говорят: «Война началась» Да какая война, какая война, приходим домой, а мой отец, он участвовал в ту войну, собрал всех соседей и говорит:
– Знаете, что ведь война началась?
– Да как, война…
– В голове не было того, что война.
– Да, не шутка…
Уже немцы захватили где-то там наши территории. И его слушаем, он понимал, потому что он в ту войну участвовал, так он со знанием дела говорил.
Пожили мы несколько дней и говорят, что… Да, недолго были без немцев. И немцы идут в Апраксином, и вот нас всех в лес согнали за Заволожье. Собрали туда, там сделали шалаши, мы там были недолго. Отец ходил, а заняли наши дома немцы, уже деревню заняли. А наш отец любопытный, да не убьют они меня, я по-немецки то умею говорить. Пойду, схожу в деревню. Пришел, с ним поговорят в такое время, что уже немцы стали дальше идти, занимать наши дома, да все. Ну, что говорить, приходите в дома. Пришли, правда, не разбиты были дома. Но у кого что было, куры или что, они, конечно, все съели, уничтожили. Приехали – уже сараи пустые. А приехали домой. Это я хорошо помню.
Мы занимали одну сторону, а немцы – другую комнату. У нас вообще немцы были такие удачные, хорошие были. Как чего – немного поделятся. Я помню, одно время: «Ой, господи, говорю, еще пришли такие!»
В то время уже заставили работать, им дорогу на Коркино делать, ремонтировать. И меня тоже заставляли. Что там, еле лопату держу. Я пришла с работы, мать меня так ругала. Я как начала этого немца крыть: «Зараза, пришли, дайте, еще и работать заставили. А тут пришли и не знаешь, что, и есть нечего!» Злая я была такая. Мама говорит: «Ты договоришь, что нас всех убьют!»
Немец был пожилой, он меня понял. Мое детство понял, что я ребенок. Почта была у нас, стояла. А он немец был пожилой. Рыжий такой, и усы были. Как сейчас помню, ведь, сколько лет прошло, а я все помню. На земле так научилась работать. В настоящее время стараюсь, как немцы учили меня, за это дело тоже ругали. Собака была большая, не так сделаешь, так боялись собаки этой.
Мама тоже работала. Стирала на немцев.
Отец был старый. Он ту войну прошел. Тоже с немцами была война. Первая мировая война. Он помогал на кухне, воду возил, дрова. И котелок затоплял, а кто готовил, не знаю. Он не готовил, но сготовят когда, и ему дадут поесть, а он нам несет.
В нашей деревне только почта была.
И старичок один украл посылку, и его сразу убили. Один раз такое было. У них тоже была почта, у нас была тоже почта. Может быть, даже когда они пришли, у них была почта, а у наших, когда они уже пожили. Одни немцы уезжают, другие приезжают,
смены были.
А потом почта переехала в Любань. А отца все звали, где у них была бойня, заготовляли мясо, и отец приходил, и ему мясо все время давали. А потом в Любань часть переехала. Вот он ездил за мясом в Любань, каким путем, не знаю. А какое мясо, лошадь, наверное. По-моему, конина была. Немцы, наверное, скот-то уже весь в Любани уничтожили. А это, наверное, с фронта конина, и сами они ели. Это уже потом, перед тем, когда нас забрали в Литву. Забрали нас, в каком году-то? Был праздник, осенний праздник, в тот день мы уезжали. Покров был праздник, было солнечно, уезжать-то, как было – на машинах.
А до Любани, до вокзала, а потом – поезд. Как мы попали в Коровий Ручей-то? Повезли нас в Литву, так, наверное, была пересадка, и попали в Коровий ручей. Ехали, ехали – никак ночь, приехали. Взрослым говорят: « Вот так, в Коровьем Ручье мы».
Это получается, на узкоколейке вокруг, и вернулись в Коровий Ручей?
А потом уже на другую посадили. Тоже уже бомбили по дороге. И страшно было, думали: « Все, нам хана». Но привезли нас, распределили по хуторам. У нас такой был хозяин, и все говорит, интересовался все Ленинградом у меня. Ну и как: шон, шон, ты была в Ленинграде? Я ему говорю, что я в школе училась, я по-немецки хорошо говорила. И стала рассказывать, как я училась в школе и нас учительница возила в Ленинград.
Мария Михайловна такая была, у которой я училась. Это когда училась я в Заволжье. 4 года я там училась, а год училась в Коркино. Всех учителей помню, Мария Михайловна, Мария Ефимовна, близкие такие учителя. С Марией Михайловной долго мы переписывались, когда приехала. Руссковолжье, Мамичева Мария Михайловна, мы с ней переписывались, я узнала, что она там живет, и переписывались. У нее сын был, Гарик, имя такое есть.
Я 4 месяца там работала на бауэров. Они меня как за дочку считали. И вообще я в другой деревне жила. В одной деревне родители были, а они приехали, к ним меня забрали. И начала я работать у них на хозяйстве.
Делала все, что заставят. Помогала, поросята у них были. У них не было своих детей и нас: и сестру, и меня там они воспитывали. А потом они мне в Германию посылали посылки, письма присылали.
Был приказ, что нужно рабочую силу посылать в Германию. Отца, мать собрали и сказали: «Берите все ваши вещи, в какой город-то в Литве, забыла, город как называется». Дали лошадей. Приказали нас прислать в этот город. Прислали, конечно. Отца, мать в одну сторону, а меня с сестрой – в другую. И еще сестра двоюродная, она сейчас в Ушаках живет. Тоже с нами была. Ей 90 лет. Ездила сейчас на 90-летие в Ушаки.
А у отца моего и Марининого отца вот на таком расстоянии, точно на таком, были дома поставлены. Видите, как дружно жили. Родители так жили, и мы тоже.
Но теперь нас повезли в Германию, даже дрожь пробирает меня. Привезли то в один город, то в другой, по разным местам. А в такой попали страшный, где сжигают все.
И нам тоже приказали, чтобы снять всю одежду. «Что такое, мы попались, все уже, раз немцы стали орудовать!» Нет, дело не к этому. Они готовили из нас рабочую силу. Нет ли вшей, заболеваний начали проверять. Как мать родила, в таком виде нас проверяли. Все сняли, нам-то не говорят, для чего это. Потом и одежду выдали.
Мы оделись, и снова – на машины, и повезли в город Ганновер, большой такой. Привезли туда, это был уже последний город, больше не увозили. За нами приехали хозяева. У Марии было Норголден, местечко такое, ну, я не знаю, деревня или хутор. Общий такой был хутор у них. И один хозяин Марию, мою сестру, забрал, а нас с другой сестрой забрал другой. А деревня так существовала, город мой был Грозголден, а их не город, а деревня, как-то сапогом была. Я ходила к ним туда.
Ой, тут как в ловушку не попала? Я познакомилась с одной украинкой, она была взрослая. Тоже там работала, с моего места пришла к нам. «Пойдем гулять!» – вызвала меня. Идем по деревне, останавливаются американцы с машины. Ну, все. Можно было сказать, что хотели бы, то и сделали с нами. Но Господь нас защитил. Эта девка осталась с ними, украинка, а я по деревне, по этим сараям сбежала. А та девка-то такая, она гулена и меня хотела приобщить. Потом к вечеру я добралась до сестры, там переночевала. И вдруг сестра говорит: «Где болтаешься, тебя же тоже искали. Но мы не сказали, где ты!» Вот такое место было. Американцы пьяные, им все равно. Потом я ее встретила, говорю: «Ну, Лида ты плохо сделала! Сама хотела сделать, сделай, а меня зачем?» Сколько мне лет-то было. Попала я туда в 1943 году… Получается лет 15- 16, где-то так.
Работать заставляли, это да. Полевые работы. Вот хорошо, что попали на такое место, был бауер огромный. Поля были. Ну а мы там и капусту снимали, и все делали. Так вот еще благодаря тому, нам дали жилье, отдельное от них-то. А мы пасли там же.
Когда в Германии были, то нам выдавали деревянные сапоги. У них как-то были сделаны подметки деревянные. А сверху уже не помню, не то тряпки или что.
На ремнях. Большие они были. Нога-то у меня маленькая. А тем, что было с собой взято, попользовалась немного я. Одежду дали. Кофты один раз. На станции у них было, как пункт приемный, и немцы привозили все туда, в этот пункт. Сарай как бы.
И когда пришли американцы, они стали предлагать нам в ангаре: «Бери, кому что надо!» Я раз ходила, ну, ничего мне не надо. Мне ничего не подходит. У меня были из дома взяты тряпки, даже в Германии фотографировалась, красиво получилось так.
Сколько в Германии пробыли? В 1944 году нас увезли, осенью. Года 2 пробыла там. Потому что помню, ходила на елку к сестре в Германии.
А сестра была старше. Она 1925 года рождения. Ей 90 лет сейчас. А моя родная сестра умерла.
Когда возвращались… Сначала на машинах до вокзала. Назначили там, через Берлин ехали, не так долго ехали, уже было там опасно, было такое, что проезжали места, где была засада. Могли напасть на машину нашу. От Берлина сколько? Много, км 300 или сколько, ну, может, ошибаюсь, до границы той.
А потом мы на поезде ехали. А мы жили, слышим: поезд пошел. Значит, пошел на другую границу. Ой, повидала всего, особенно слез столько было.
Да, мы сразу в Любань приехали. Мама была в Любани, в Хоченье уже не было дома, так в Любани снимали домик отдельный. Как идти на кладбище, самый первый дом на углу. Она там растила огурцы. И кто им сказал, что эшелон приходит, что мы с сестрой едем домой? Она побежала, огурцы растеряла, до вокзала добежала.
– Вот видишь, как тебя встречаю, даже огурцы потеряла.
А я почти что там и не жила, в домике с мамой. Месяца через два я сразу поехала в Ленинград. Учиться на ткачиху. Я была, да, вроде, ткачиха. На станке работала. Там был прядильный станок и ткацкий станок. Я с ленинградской девочкой познакомилась, они жили в Ленинграде. Ходила туда. А мать ее там считала меня как за дочку. Часто звонит, поздравляет. А там жила в общежитии пять лет. Пока меня Виктор Васильевич не вызвал. А говорит: «Хватит в городе жить, приезжай»,- когда уже демобилизовался.
С Виктором Васильевичем познакомилась случайно, на танцах в Любани. Клуб был, на спуске к речке, на Карла Маркса или… , ну не в этом суть, там был клуб. Он приехал в отпуск. Я уже работала на фабрике, ну, мне было 18 лет. Он приехал в отпуск, он был заслуженный, не зря три ордена Славы-то.
Это когда он демобилизовался. А 4 года еще по частям ездил и обучал солдат. Он был в Грозном. Он хотел показать, где служил, но не пришлось. Я забеременела, а беременность была тяжелая, и до половины дороги доехали, я говорю: «Виктор, я больше не могу ехать, не могу, и все!» Он видит, что мне плохо – и все. Пришлось, и вернуться, и все. И пришлось сделать аборт, еле приехала, чуть живая.
Может быть, не один был бы Володя. Володя потом уже родился.
Жили в Любани, когда поженились, на Русском проспекте в этом домике, где времянка. У матери была там времянка. У них был участок на том же месте, на Русском проспекте. И построили они, вернее, не совсем у них был разрушен дом, что-то осталось. Когда он приехал…, нет, во времянку он приехал, а дом потом строили на этом месте, где была времянка.
Нас мурыжили на дороге железной. А ему должны были, когда он пришел, дом должны были дать, квартиру, и все никак. На работе у Виктора, он работал, никуда не ушел. На одном месте работал. В Сортировке, осмотрщиком вагонов.
Всю жизнь отдал железной дороге, и когда встал на очередь, услышал: «Подождите, там строится и там строится». Обратился в Тосно, и задержки никакой не было, ну, может быть, месяца два пожили в Любани.
Мы сначала, как поженились, у моих жили, а потом перешли к его матери. А мать жила со старичком во времянке. Он ей помогал, строил ей всю времянку. А потом его мать разошлась. Тося тоже жила на Русском, где магазин был, напротив. А Филипп Антонович, чего-то они с матерью не поладили и разошлись. И Виктор говорит: «Ну что, здесь два старика, а у меня там одна».
Пошли во времянку жить, и стали во времянке жить с матерью его пока пожили. Мать ушла ребятишек нянчить, и в это время Виктор говорит: «Надо бы начать строить дом». Он стал строить дом и ссуды не взял ни копейки, все на зарплату. А я, как могла, справлялась. За клюквой все в Любани болота обошла. Раз двадцать схожу на чердак. Придет какая-нибудь бабка, продаю ей. Любанские бабки, я им за бесценок отдаю. Не считаюсь с ценой, лишь бы была копейка, вот так жили, трудно.
И сейчас еще стоит дом. Дай бог, Леше, внуку, он все переделал. И потолок, и стены, кроме пола. Я стелю половички.
