Я Орлова Валентина Ивановна, а муж у меня Орлов Леонид Васильевич. Я родилась в 1937 году, а муж 1932 года. Папа мой был председателем колхоза, а мама дояркой работала уже после войны. Нас детей в семье было трое: брат Анатолий Иванович, сестра Надежда Ивановна и я.
У нас дом большой был, мы в начале войны в подвале прятались. Однажды во время бомбежки по дому как шарахнет – и всмятку. Потом рыли окопы на берегу реки, мы все туда бегали. А как танки шли , не приведи господи!
В августе уже Любань немцами была занята, и сразу в нашем доме немцы поселились. Их было как саранчи. Нас оставили в маленькой комнате. Мать их обстирывала. Хлеба буханку раз мне дали. Я маленькая была, а есть все время хотелось. Говорила, как все ребятишки: «Фриц капут!!» Мама так и обомлела. Но немец ничего не сделал. Всякие они были. Но этот видит – ребенок, наверное, у него тоже семья – пожалел. Это хорошо еще, что маму не били, а ведь женщин били, одна почтальонша была, так она вся переломана. Еще вот котелки мыли их с остатками еды. Вот сидят они едят, чуть оставят еды в котелке маленько и нам отдают.
Немцы всякие были. Мама стирала им, один немец подошел к маме с водкой. Она умерла – ни разу таблетку не пробовала! А он с гранатой и говорит: «Если не выпьешь, я гранату взорву».
А у тетки нашей был муж в партизанах. Он до войны в Пельгоре был милиционером, а во время войны стал партизаном, так её за это чуть не расстреляли . Кто-то донес.
В войну немцы заставляли работать, гоняли даже детей. Вот моя маленькая сестра была, они и ее на аэродром в Бородулино гоняли осколки собирать. Там военный аэродром был. Сестра вся в чирьях – по оврагам да по кустам ползала.
Помню, как бомба попала прямо в колокольню, и мальчишек в церкви убило .
Маму один раз немцы забрали. Нас в Латвию отправлять стали , а мама домой бросилась- хоть пальтишки какие- то нам взять . Немцы ее забрали и посадили в баню . Приходит немец, он у нас жил, и спрашивает: «Где мать?». А мы плачем: « Ее забрали». Ну, он пошел, что-то сказал своим, и ее отпустили.
Отвезли нас в Латвию, как работали, я не помню. В Латвии разбирали нас по хуторам. Мама рассказывала, подошел один, хотел взять – и не дали. Попали к другой хозяйке, они были небогатые. У богатых-то хуже было. Наши хозяева – муж с женой и дочка.
Маму там заставляли возить бревна, Толя был маленький – 1934 года, гусей пас, а я была совсем маленькая. Потом нас хотели увезти в Германию. Погрузили в эшелоны. Нас отвезли на берег моря в сарай какой-то, и сказали, что утром нас отправят в Германию. А в ту ночь там разбомбили пароходы. Мама ночью собрала нас, взяла что могла , и сговорившись с одной женщиной сбежала оттуда. Если бы немцы нас увидели, то сразу расстреляли бы. А я маленькая тащилась еле –еле. Приехали мы обратно к этой хозяйке, она нас в подвале спрятала. Поткан фамилия была, а с дочкой, ее звали Ирма, я долго переписывалась, она работала в райкоме комсомола.
А потом прилетели наши самолеты. Знаете, как туча черная, как гроза. Такая бомбежка была! Мы не знали, куда деться. И нам сказали, что война кончилась. Мы так радовались! В Латвии мы до конца 1945 года были. Потом немцы бежали. А там барак рядом был, где наши были, вроде, немцы узнали и подожгли этот барак. К концу войны немцев уже трясло, всякие были немцы. Один говорил, что ни одного русского не убил. А фашисты есть фашисты. Очень было тяжело.
В 1945 году мы только вернулись. Вывозили из Латвии в скотовозниках, как их называют, в товарных вагонах. Конечно, приехали все вшивые. Привезли нас сюда, а тут пустой дом, ничего нет, мы голодные, холодные. Дом сохранился, но одной стены, ничего не было, ни стекол, ничего. Тряпками заделали. У мамы до войны обручальное кольцо было, машинка швейная, сумка была. Все мама продала в войну, только чтобы прокормить нас. После войны она нашла кольцо свое проданное у людей, но те не отдали. А вот за кольцо- то маме тогда дали, мешок зерна со стеклом, долго она зерна просеивала, выбирала.
Мама сразу ,после того как вернулись, пошла в колхоз дояркой, она и на скотном работала: нас трое, есть хотим.
А еды-то не было, и собирали босиком гнилую картошку, делали лепешки. А мама молочка немножко приносила. Так и жили. А потом огород посадили.
Когда в Любань приехали, мне уже 16 лет было, и я пошла работать. Жить надо было как-то. Была в Бородулино школа после войны, много детей училось. Раз прислали гуманитарную помощь: один галош на левую ногу и второй – на левую. А мы-то и рады этим галошам, я напялила и пошла. Газеты были, вот по этому мы учили. Давали один учебник на всех. А потом какая учеба, когда жрать нечего? Мама какой-то жмых принесет, мы разделим на уроке этот жмых, ну какая школа? А за отца ,я помню, 80 рублей нам дали пенсию, а хлеба буханка тогда стоила 100. Помню, меня хотели в детдом взять, мама не отдала, говорит, вся распухшая была. После войны, когда училась в школе, давали нам на карточку 300 грамм хлеба. В общем, пять лет вот так мучились.
Я закончила 6 классов, потом устроилась первая на фанерный завод, 15 лет там отработала. На себе все таскали, какое тут здоровье? А раньше кранов не было … Дед предложил пойти к нему токарем, и вот там я 20 лет отработала токарем на заводе в Обухово.
Мама и папа похоронены в Малуксе, я каждый год туда езжу. Отец там погиб в Малуксе, в последнем письме маме он писал: «Тоня, я подхожу к дому!» В 1942 году его убили.