Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я -Михайлов Алексей Яковлевич, 1934 года рождения
Моя мама, Яковлева Мария Лазаревна , родилась в Колезенье , только не в Малом, в Большом Колезенье. Это рядом, через реку, в Лужском районе, Володарском сельсовете. Работала она в колхозе. А папа – Яковлев Яков Михайлович, был бригадиром.
В Первую мировую войну он попал в плен к немцам. Потом приехали из Австрии и забрали как своих рабочих. Несколько раз бежал он оттуда. Поймают, за ноги к дереву привяжут, и висит час. А потом удрали они.
Из Австрии пришли в Россию. В семье нас было 9 человек детей.
Отца нет, матери нужно было с ребятами сидеть. А она не очень хотела, поэтому поила их маком. От этого они спали. А через неделю они умирали. Осталось пять человек. Пять сыновей и две дочки.
Старший брат поступил перед войной в аэроклуб, закончил, потом поступил в авиационное училище. Служил, и дослужился до генерала. Летчиком, командиром дивизии был.
Сестра закончила землеустроительный техникум и работала землеустроителем в Лужском районе.
И младший брат, Яковлев Николай Яковлевич, отслужил в армии, потом поехал в Петербург и работал шофером.
Сестра Серафима Яковлевна была колхозница. Всю жизнь отработала дояркой в колхозе. Колхоз «Искра». Потом это был самый крупный совхоз Лужского района – Скребловский.
Мама, папа и пятеро братьев и сестер жили в деревне Малое Колезенье, когда началась война.
Еще бабка моя. Как-то сидят за столом с матерью, она говорит: «Машенька, а ты знаешь, скоро война будет»
– Она говорит: Мама, почему так думаешь?
– А смотри, по небу облака такие, как зарево, как лучи, как пожар. Будет война.
И действительно, через неделю или две немцы пришли.
Мы жили и сказали, что от Пскова уже немцы идут. Мы удрали в лес за деревней, 1,5 км от деревни. Потому что сельский совет заставлял окопы рыть, и мы там жили, в лесу, вся деревня. Потом немцы пришли. Подогнали танк, установили пулемет и говорят: «Если хоть один патрон найдем, все будете расстреляны». Но ничего не нашли. Потом какой-то их офицер приехал на танке и говорит: «Вы что, думаете здесь жить, мы вас кормить будем, нет. Давайте, в деревню свою и хлеб убирать». Ведь лето было же. Ну и вот, мы вернулись в деревню. Работали единолично, у каждого был свой участок. Хлеб забирали ночью партизаны, а днем немцы.
Вокруг деревни были партизанские отряды.
Вот в Квашнево , в Сретье – там были все партизанские отряды.
Партизаны приходили в деревню. И за продуктами и «щекотали» немцев. Немцы боялись партизан. Сретье, Квашнево – это был партизанский край.
Немцы в общем-то зла нам не делали.
Немецкий врач даже однажды помог сестре Маргарите, ее отвезли на лошади, правда, в Володарку: там был госпиталь у них, и он помог ей. Да, сделал так, что она жива осталась. Что-то было серьезное у нее.
Я во время войны учился в школе В Конезенье, в старом имении. Имения там уже не было, там школа была. Дочка барона и русские дети ходили в школу.
Это старинная школа, там закончили школу и бабушка, и дедушка. Дед пять классов, бабка – два класса.
Когда мой отец отказывался быть старостой, так приехал их офицер и говорит: «Ты не хочешь, вот завтра в самолет тебя выбросим в Москве, в бочку посадим и сбросим в Москве».
В Володарке, в имении, немцы отдыхали. Дело в том, что Петербург окружен же был, они неделю там воевали. А потом сюда приезжали, где совхоз «Сад», там были настроены бараки, и они там жили, отдыхали. Как в санатории. И такие же были в Боровом, в Красном Бору.
Слышал я про аэродром в Люблино. Это был наш аэродром. Да, а потом немцы его захватили, и через сутки бомбить Питер оттуда летали.
И однажды наш летчик пристроился к ним. И уже к аэродрому стал подлетать и как начал из пулемета строчить и зажигательные бомбы у него были, стал сбрасывать их на аэродром в Люблино. И разбомбил его. Он пристроился в хвосте и чуть не сел на аэродром вместе с немцами.
Во время отступления немцы хотели увезти нас в плен. Взяли и хотели в Германию увезти.
Но мужики в другом месте были, окопы сделали и ночью зимой увезли нас на лошадях. Нашелся предатель и привел туда немцев. Мы спрятались.
Но приехал какой- то переводчик и сказал: «Не думайте , занимайтесь своим делом».
А потом нас погнали в Германию. Собрали нас – и в Городец. Женщины, дети, старики по дороге шли… Мы жили в бараке, потом уже, когда наши стали наступать, немцы стали отступать от Пскова, а мы видим, что нам тут делать нечего. Через озеро мы и убежали в Конезенье. Пришли туда, а там ни немцев, ни наших. Потом наши пришли.
Еще мне удалось убить немца. Там установка была зенитная, я влез в доверие к немцу: есть надо, и немец пожилой говорит, что у него в Германии такой же сын, как я. Он мне конфеты вот эти, тюбики такие, все давал и хлеба приносил, буханку-две, я еще и в семью приносил. И меня еще накормит, но недолго это, где- то недели полторы.
А как его убил. Делали окоп себе немцы, а он таскал деревья, чтобы накат сделать на блиндаже. Сам пока зачикирит бревно, а свой автомат мне повесил на шею. Он наклонился чикировать, т.е. тросик и бревно соединить и тащить, делать накат на блиндаж. Он наклонился, а я же видел, как они делают, и видел, как наши автоматы стреляют. У него был немецкий автомат, а я раз рычаг – он наклонился, и я раз и… Немцы потом шум подняли, что это партизаны. 10 лет мне было. А я, чтобы они не могли потом с собакой меня найти, домой пошел. Они бы меня нашли. А я – в ручей, а как раз уже шалая вода, и я по воде, через Конезенье, через ручей, там был мостик, я забрался и домой. А они там шум подняли такой: «Партизаны, партизаны!» Я сижу, молчу.
Немцы ушли, из нашего дома убрались, мы пришли домой. Утром встаем, а наши уже от Колубково наступают.
Во время оккупации мы не жили в своем доме. Там были немцы. Сначала, когда они заняли территорию, мы там жили, а потом нас выгнали. В окопах жили. Наверное, месяц.
Наши объявили, что война закончилась. В нашем доме был штаб русских, стояла будка и все время: «Я земля, я земля даю настройку – раз, два, три». В нашем доме, около самой дороги, и у немцев был штаб, и у наших был штаб.
Брат старший рассказывал, когда пришел домой, американцы снабжали нашу авиацию самолетами Дуглас. Он был командиром этого самолета. Это транспортный самолет. Он бомбы сбрасывал. Войну брат закончил капитаном. А потом его направили учиться, и он закончил академию.
Они летели над территорией, занятой немцами, оккупированной, и что-то случилось с самолетом, и пришлось во мху приземлиться. Он дал команду механику, а немцы видели, что самолет сел или упал, и они бегут, наверное, отделение немецкое. Брат дал команду, там же пулеметы стояли, а самолет был американский Дуглас, его механики чинят, и буквально осталось метров 200 до самолета, а немцы бегут. Они раз – и завели самолет, и поднялись. Немцы стали из автоматов стрелять.
Он рассказывал, что когда закончил училище, его направили бомбить какой-то немецкий город. Ну и, говорит, первый заход сделали, как бабахнули там – что там творилось, ужас!
Это был не самый конец, но уже близко к концу войны. Они бомбили Кенисберг. Первый заход сделали, бросили бомбы, и там все в дыму, в огне. Дуглас – это же большой самолет. А потом назначили его командиром звена. Уже шесть самолетов у него в звене было. А потом – командиром полка.
Лет в 13 -14 , да, наверное, я поступал в школу юнг. Она находилась в Кронштадте. Что там запомнилось? Меня спросили: «Какую хочешь специальность приобрести?» Мне там матрос один говорит: «Иди на радиотелеграфиста».
Год отучился, закончил и – на пароход в Ломоносов, потом в военкомат питерский. По-моему так, я уже забыл. Когда закончил училище, школу юнг, меня отправили в Севастополь. И там я служил на катерах-тральщиках, дизель 130.
И наши, и немцы старались, чтобы десант не высадили, около берегов ставили мины, мы их собирали. То есть это катер-тральщик был. Под Таганрогом срезали мы мину, старший матрос- минер взрывное устройство закрепил и давай удирать, а у меня сломалось весло.
Он закрепил, шнур зажег и скомандовал, а он же был старший матрос, что надо удирать. Ну и все, я раз на весла – сломалось весло, а как на одном весле? А мина как взорвалась, нас метров на 30 взрывной волной подняло вверх – и в воду. Ноябрь месяц, холодно, ну что делать? Хорошо, рядом был катер, нас собрали, натерли нас спиртом и на базу отправили.
Год я был юнгой на Черном море, потом уже был радистом на флагманском корабле, капитан третьего ранга Шивцев был командир.
Потом нас перевели в Румынию, год там были. Все берега тоже тралили. И когда я закончил службу в армии, приехал обратно в деревню, в Конезенье.
Сначала на лесоповале работал, а потом Теликова, была такая, и она говорит: «Леша, давай в школу киномеханика». И я закончил школу киномеханика. И вот, сколько лет работал, 6 лет, по-моему.
В каждой деревне был клуб, были аппараты в кинобудках, я ездил только…, каждый день в каком- то селе я показывал фильмы. И людей много было. Меня ждали.
Потом я приобрел патефон, где – не помню, сделал проигрыватель, танцы устраивал, и даже из Новгородской области была молодежь. Не везде же так было, это я только такой энтузиаст.
У меня был проигрыватель, я включал его, и были танцы, приходили на танцы со всей округи. Молодежи много было в деревнях, полный клуб – 300 человек. С Заклинья даже были. Я кино крутил, потом танцы, за счет этого люди ко мне тянулись. Я на 310 процентов перевыполнял план.
А потом так получилось, что я стал пожарным инспектором. Станкович был начальник пожарной инспекции в Луге. Там была инспекция и там же была кинофикация тоже в этом же здании.
И Станкович говорит: «Слушай, я вижу, ты такой развитой парень, давай к нам в школу киномехаником». Говорит, давай в Пожарное, а я работал киномехаником, и в вечерней школе закончил 10-й класс. И он говорит: «Давай, разнарядка пришла: три человека в пожарно- техническое училище в Петербурге, на улице Маклина.» Три года там учился.
Зимой учились, а летом – практика на кораблях.
По окончании училища получил офицерское звание. Я стал офицером-инспектором пожарной охраны. Они и сейчас есть такие инспектора. Проверки проводили, писали предписания. Без нас не могли быть построены дома, без моей подписи, ни один дом не приняли.
Обслуживали дома, колхозы, предприятия, Лужскую обувную фабрику, которая раньше была. Мне квартиру предлагали, потом еще что-то, машину предлагали, только чтобы я подписал акт приемки Лужской фабрики.
А там были недоделки.
Я сказал: «Нет, я в тюрьму садиться не хочу». Ну и все равно потом приняли, я сказал, что этого сделать не могу, вызывайте их технического отдела. Вызвали, он приехал, посмотрел и все равно подписал.
Да… квартиру предлагали, машину.
А у меня есть награда, за отвагу на пожаре.
Не помню, в каком году. Такие были пожары, за Оредежью горел мох. Приехал первый секретарь обкома партии, и говорит, что же, это вот сейчас огонь, сверху мох высох, и огонь валит. К деревням шел огонь на Гатчину. Он говорит: «Вы что, хотите сжечь Гатчинский район, давайте!». И пошли мы, он и меня потащил с собой. А я помню, что за клюквой я ходил и поэтому знаю, что мох сверху может быть и сухой, а внутри вода. Они все удрали: валит огонь. Я один остался, куда деваться, с меня же спросят. Я и стал таскать, метр, наверное, протащил: да, вода. И я тогда бегу туда к ним, а там уже батальон солдат. Я не помню, как майора фамилия была, я говорю: «Вот значит, ставьте шеренгой солдат и заставляйте только ту сторону, в Гатчину, и пусть вытаскивают мох до воды, где нельзя – полметра, где можно, – метр. И они поставили солдат, канаву сделали и там вал шел, дошел до канавки, а там вода. И Толстиков говорит: «А у тебя голова работает!». Все. И конец пожару. А через некоторое время мне орден вручили.
Богатые были колхозы. Скреблово, чего только там не было, ягоды, все было. Сколько яблок было, слив, крыжовник, смородины.
