< Все воспоминания

Мартынова (Федорова) Татьяна Сергеевна

Заставка для - Мартынова (Федорова) Татьяна Сергеевна

Война началась, когда она жила в посёлке Песчанка.

Мы сохраняем устную историюПомочь нам можно здесь. 

Я, Татьяна Сергеевна Мартынова, в девичестве Федорова. Я коренная жительница Песчанки. Песчанка – это поселок, который до войны был в Никольском, но во время войны он был полностью разрушен. А родители в Никольском так оказались: отец, Сергей Ефимович, приехал к старшему брату, брат был уже здесь, а мама, Ольга Моисеевна, приехала на торфоразработки. Тут раньше были торфоразработки, торф отправляли в город. Город же топился торфом. И они встретились здесь. Мама из Пскова, там деревня была Лукаши.

Отец 1908 года рождения. Мама 1906 года рождения, они встретились где-то в 1935 году. Сначала жили у дяди. Тут уже дядя Саша жил, они у него жили. Это брат отца – Александр Ефимович. Потом стали строиться. Приехал отец из Червено, что под Любанью, сейчас нет этой деревни, в войну еще была ликвидирована. Они поженились, выстроили дом в Песчанке, завели корову, родилась девочка – моя старшая сестра Мария – в 1936 году. Отец работал на «Соколе» – 52-й завод. Оборонный завод. Засекреченный. Говорить, где работает отец, нельзя было. Мама сначала работала на телефонной станции. Но она и на торфе работала. Она рассказывала, что самое тяжелое было его переворачивать. Наверное, прессовали этот торф, а сушили где – не знаю. Нужно было его перевернуть. Ногтей, говорила мама, у них не было на руках.

Когда родилась моя сестра, она уже была дома, а через год родилась и я. В 1937 году 31 декабря. В паспорте написано место рождения – село Никольское Мишкинского сельсовета. В Мишкине была и церковь. Там, в Песчанке, была церковь, но потом она сгорела, как мама говорила. В Песчанке были ясли. Раз торфоразработки, приезжали отовсюду. Чуваши были, со всего Союза приезжали работать. В Песчанке на тот момент было десять улиц. Там, где наш дом стоял, был Николаевский проспект. Десять улиц было, были ясли. Школа была здесь в Перевозе. Тогда был не Перевоз, а Бадаевский. Все говорили: «Поехали в Бадаевск». Ясли были там. От Никольского это три километра. Это не доходя Хаванова ручья. Можно пройти, там сейчас по всему берегу на Песчанке строят коттеджи. Там лодочные станции. Мы жили у Хаванова ручья после войны-то. Мы уже построили опять дом. Песчанка в принципе была на берегу Тосны, в смысле в лесу, но выходила, рекой была связана. Там же был кирпичный завод на Песчанке. Да, на берегу был завод, но этот завод, видимо, был, когда были хозяева. Потому что стояли кирпичи такие большие. После войны мы заходили, прямо не доходя Хаванова ручья, там карьер такой есть. Там был кирпичный завод. Мы там маленькие бегали в кирпичах этих. Потом после войны стали кирпичи забирать, город выстраивать. И Бадаваевский завод тоже был с кирпичами. Стоял корпус еще, кирпичи разбирали и вывозили в город, город строился.

Машеньке был годик, и я родилась, потом мама, пока сидела со мной, и война началась.  Я ничего не помню. Я помню то, что мама уже рассказывала. Когда немцы пришли, они же пришли в августе, нас сразу из дома выселили. Отец еще был, не был еще взят, он нам сделал бункер – землянку. Нас выселили, и мы жили в этой землянке, а немцы жили в доме. А домик был двухкомнатный. У нас же еще корова были при немцах. И кричат: «Немцы корову забирают здесь на Бадаевском!» Мама прибежала, а они уже уводят. В Германию загоняли корову. Она показывает немцам – киндер, маленькие! Они ей оставили корову. Она привела эту корову, от этих немцев загнала во вторую комнату в нашем доме. А на двери этой комнаты немцы вешали свои шинели, а она корову кормила, лазила в окно. Залезет – покормит. Она вывела эту корову, когда мы уходили, уже к Новому году.Я, мать, Мария и корова отправились в Червено. Были заморозки, мама говорила, что холодно было. Мы пошли в Червено. Думали, немцев нет, а они вперед нас там были. Они же с юга шли. Ну, они в самой деревни Червено не были. Они там где-то стояли, а в Червено ночью партизаны, а днем немцы. По домам. «И чего, партизанам помогаете?» И застрелили брата моего отца. Иваном его звали. Даже партизан и не было в тот день. Кормиться-то надо, они ходили в деревню. Повели его по дороге, там лес вдоль дороги. Кричат, мол, беги! Он побежал, они его из автомата и расстреляли. Но он в партизанах не был, у него, по-моему, какая-то инвалидность была.  А отец попал в Гатчину. Он был на работе, когда фашисты вошли. Он попал в концлагерь, но оттуда он сбежал. Сбежал, мама уже говорит. Есть было нечего, я была опухшая, мама говорила. Маша-то постарше была, так она где чего схватит, а я сижу на печке, кошку глажу, мама говорит: «Я глянула, а губы лопнули, распухли у тебя». Мама говорит: «Я встала утром, баню натопила. Пойду сейчас к немцам, чтобы нас расстреляли вместе».  Чтобы не мучиться. Говорит, иду, а там дорога прямая, смотрю – кто-то идет по дороге, постояла – пришел отец.  Мама ходила, ему передачу носила. Из деревни кто-то ходил, а мама собрала там что-то, а все равно это не попадало, там такая колючая проволока, говорит, что перекинуть, во-первых, было трудно, а потом там все вытягивали руки – там уж кто схватит.  А как он сбежал, я не знаю. Когда он пришел, он так вышел – и прямо на снег. Но мы тут побыли, корову мы уже поменяли на нетель. Нетель – это подростки такие. Потом нетель мы эту зарезали, отъелись немного. Тогда решили идти на Псков, на родину матери. Уже зима была, ну вот и шли. Батька нас вез. А он был маленький такой, щупленький, ну, как мальчишка. Он и так-то маленький был, а тут исхудавший. Его не трогали ни наши, ни немцы.  Вез он нас на этих санках. Закрытые были одеялами, такая кибитка была сделана. Останавливались в деревнях на ночь, пускали тоже. Однажды в баню пустили: «Идите, идите там протоплено, там тепло!» Но не одни мы там были, и другие тоже были беженцы. Пришли в баню, слышим, немец вошел. Мы все замерли, а он принес буханку хлеба и показывает, что у него тоже киндер. Ну, немцы же разные. Принес буханку хлеба в эту баню немец. Так мы и добрались до этого Пскова. В деревню Лукаши. Она там родилась. Там недалеко городок Усвяты есть, вот до этих Усвятов там двадцать километров. Как мама говорила, пешком ходили. Потом папа ушел на фронт.

Брат Борис у мамы был, дал рекомендацию. Брат был председателем колхоза, тоже не был взят еще в армию, потом и его взяли. Вот у нас последнее письмо от брата было для мамы. Написал, что Поповку освободили, после этого от него никаких писем не было, ничего не было, он пропал, без вести пропал. Женат был, трое детей, даже четверо, уже подростками были. Никакого пособия не получили. А главное то, что он в этом письме написал: «Скажи моим ребятам, чтобы не вступали ни в какую партию!» Я так и не была ни пионеркой, ни комсомолкой, и Маша тоже. Смогли. На Песчанке жили в такой дали. Дай Бог, в школу дойти. На сборы не ходили. Металлолом не собирали. В пионеры не приняли. Да нас бы приняли, уговаривали. Но когда? Вот все пришли, поели, уроки сделали, а мы все еще идем на эту Песчанку. Так пока шли, еще поиграем во что-нибудь, поэтому долго все.

Всю войны мы были в Лукашах. Там и были, отец пришел с фронта. Но он пришел осенью 1945 года, он уехал сюда опять на этот «Сокол». Раньше, чтобы попасть сюда, нужен был вызов, без вызова не сядешь в поезд. Потом папа сделал нам вызов. Уже весной 1946 года мы приехали сюда на «Сокол», и комната у него уже была, потолки текли. На самом «Соколе», на заводе стоял дом – деревянный, а потолок тек, везде кастрюльки, ведерки подставлены. Отец все-таки решил на Песчанку перебраться, там выстроили опять дом.  На Песчанке на момент 1946 года ничего не было, домов не было. Главное то, что дома не сгорели, не было пожарищ. Немцы их раскатали просто и увезли на болото. Мостили болото. Ручей Хаванов был, у самого ручья, ручей-то крутой, там были «джуты» наделаны накатные. Мешками был песок насыпан, а вдоль этого сделан настил был из наших же полов, из домов. Немцы хорошо себе делали. Они ходили по этому настилу, а в болоте все эти дома наши утонули.  Мы были первыми. Потом Макаровы туда приехали, дядя Володя Макаров. Там раньше считалась Хаванова дача. У нее был, наверное, большой дом, а от этого дома остался подвал. Только подвал кирпичный. Крышу делали, а стены-то стояли, ну, бункер. Вот пока мы дом не выстроили, там и жили. Эти торфоразработки начались еще до революции. От нее все шли.

До революции, была Конка. Тоже на лошадях ездили же. А когда мама работала на торфоразработках, где вот сейчас завод построили, дорога сейчас идет новая, там был построен мост. Тут была узкоколейка, ходила кукушка. Маленький паровозик бегал, туда возили продукцию порохового завода. И возили торф. А торф возили – вот тут поднимались в гору, вот так прямо, тут тоже шла узкоколейка и выходила прямо туда к мосту. Она шла от Песчанки, от торфоразработки по верху шла, где кладбище. Она прямо сюда выходила. Мимо этого кладбища и выходила. А когда Хаванова тут была, у нее не так было сделано. Она по-другому шла. Конная дорога выходила тоже на узкоколейку. А там уже перегружали в большие вагоны – и в город. Город топился тоже торфом.  Нам не давали никакой лес валить. Лес там сам лежал весь битый снарядами. Через Хаванов ручей был сделан мост из двух накатов. Ну, наверное, танки ходили, не знаю, что там было. Вот мы разобрали этот мост, и из этого моста сделали дом. Отцу только мы помогали. Сил не было. А там в гору еще подъем. Везем эти деревья – ни топора, ни пилы. У нас никакой одежды нет и посуды нет – ничего нет. Мы ходил всякие баночки, скляночка собирали. До войны много было всего. Крапиву весной собирали, мама посылала нас. На этих участках сейчас уже леса стоят, а тогда была еще трава. Мы эту крапиву, которая только черненькая еще, еще головки вылезали, собирали -целый день ходили. Принесем эту крапиву, мама нам наварит. Карточки были. По карточкам давали нам овсянку. Давали на «Соколе», на 52-м заводе. От завода мы получали и карточки. Все было по карточкам – одежда и все остальное.  Отец в смены ходил, и в ночь же ходил. Он потом уже работал не на «Соколе», а на кирпичном заводе. На берегу тогда были лодки, много брошенных. Везде по берегам у немцев, да и у наших. Вот так и добирался – на лодке. Никаких переправ не организовывали. Потом уже вот там, где плотина эта, под мостом была какая-то переправа.  А вообще-то нас перевозили на лодках, когда речка вскроется. А потом стали строить такие бревенчатые перемычки. Они были сбиты, стояли, а когда сильный ветер идет с Невы, нам мост возьмет и ребром так встанет, и уже никто никуда. Плоты, трос между берегами, и вот за трос этот держались и так перебирались. Это уже попозже где-то в 50-х годах.  Воды очень много было в Тосне речке. И чище была вода. Буксир ходил до самого большого моста. А когда отец еще в Червено жил, они там тоже делали сплав, пускались по Тосне речке. Как они входил в Тосно, не знаю, с Тигоды что ли? Так сплав шел.  И после войны шел сплав. Баржи загружали и возили. Даже летом стояли баржи напротив нас. Там жили семьями. Молоко у нас брали, корова была.

После войны привели оттуда, из Пскова, корову. Две недели вели корову. Мы-то приехали на поезде, а мама с папой потом корову привели. Привели корову бабушкину, а корова эта, была же Финская война в 1939 году, и эта корова была без хвоста, и рог был у нее один только. А хвост отмерз в Финскую войну. Тоже 40-градусные морозы стояли. Потом построилась еще, Любочкина ее фамилия. Значит три семьи, ну, а потом поняли, что никто больше не вернется на Песчанку и решили перебираться поближе. Да, здесь уже электричество было в Перевозе, а мы там еще с лампами были. У нас был свой колодец, вода хорошая была.

Каждый год разминировали, части минеров стояли. Там, бывало, и музыка, семьями они приезжали сюда на все лето, и были музыка, танцы, кино нам летом показывали. Прямо где деревня кончается, стояли они. В палатках жили. Летом разминировали они. Раз приходят и говорят: из дома не выходить, окна заклеить. И как бабахнет! Даже вот эта первая улица, где сейчас там котлован, аж стекла в домах вылетели. Там какая-то фугасная была бомба, взорвали – и дорогу так испортили. Но перенести уже было нельзя, надо было на месте взорвать. Мы вернулись из Песчанки в Перевоз в 1953 году. В Перевозе было электричество. Мы приехали – уже и радио говорит. Я из Песчанки все семь лет отходила в школу. Потом мама купила этот домик. У них тут до войны был кирпичный большой дом на этом месте. И когда они сюда после войны вернулись, они кирпич собирали, и вот этот кирпичный построили, даже на фундаменте стоит на этом. Жили тоже дедушка с бабушкой, внук с ними жил, приезжал ко мне из Украины, фотографировал. Дочка была еще. Ко мне из Москвы приезжал и из Украины приезжал сюда. Вот теперь уже, когда коттеджи настроили тут уже. Приезжали, фотографировали все кругом, дом этот. Они тут детство проводили, когда были подростками. Батька сказал, что новый участок разрабатывать не будет – не хватит сил. Нужно было лопатой все это поднять. Дом он тоже не смог бы построить, потому купили этот домик. Поселили нас с Машей в этом домике. Мы ходили отсюда в школу, а они пока там были. А потом и сами переехали сюда. Они нашли машину. Главное то, что переезжали осенью. Картошку надо было вывезти, сено вывезти, все барахло. Целый день машина ходила.

В 1946 году весной мы только сюда приехали, и мама в 1946 году нас не могла отдать в школу. Сестра там уже училась – в деревне Псковской области. А меня уже отправили в 1947 году. В 1947 году нечего было надеть, как отправишь в школу? Мама собрала: нашли где-то ботинки военные, солдатские, да еще разные. Представляете, каково школьнику во взрослых ботинках, да еще и в разных? Потом соседку встретила здесь уже в Перевозе. Потом поменяла мне, у меня стали одинаковые ботинки. Карандаши, помню, в школе давали и тетради. Сначала, как придешь в школу, у нас проверяли вшей и руки чистые ли. Руки в школе помыть негде было. Вшей проверяли, воротники проверяли. Если вши – иди домой. Мыться нам тоже негде было. На «Сокол» ходили мыться, из Песчанки на «Сокол» ходили. Первые учительницы у меня были Тамара Ивановна и Антонина Ивановна. Одна Кистенева была, а эта Немолотова. Уже замужем была. Эти были наши перевозские девки, они тоже молоденькие были еще. Тамара Ивановна 1930-го года.

Но я в школу-то пошла, мне уже шел десятый год. Так получилось. На переменах, я помню, когда снега не было, вот где сейчас построена Октябрьская, здесь было поле. Мы выбегали на поле и бегали там, а потом физкультура была. Семен Ульянович у нас директором был, а жена его, Анна Алексеевна, вела у нас географию, хорошая учительница. Всех учителей, бывало, как-то не очень слушались. Ну, слушались как-то так, а вот ее все уважали почему-то. На ее уроках никто никогда не шалили, все вели себя хорошо, уважали ее.  Все мы ходили голодные, мама мне нальет молочка, еще с водой разведенного, раньше «четвертинки» были такие. Это мы брали, а вот Скрипины такие ходили, так те вообще голодные ходили. Когда сгорел дом, где школа, где рынок сейчас, там в подвале картошка погорела вся, и они эту картошку всю оттуда выгребали и ели. Скрипины такие были, мы потом в десятке вместе жили.  Начальная школа – четыре класса, потом средняя школа. Все в одной школе.

 Мы скорее домой бежали. Был свой участок, корову надо было кормить. И школа эта как-то полдома была, деревянная она была, двухэтажная. Это сейчас примерно, где раньше был садик. За аптекой 225-й, говорят, между Западной и аптекой. А еще был дом учительский, где учителя жили, там полдома было. Как-то разрушенный наполовину стоял. Екатерина Григорьевна у нас русский преподавала, мы к ней бегали. Живот у нее болел. Бежим ей вскипятим чего-то и напоим. Она потом учила и моих детей. Голос у нее часто пропадал чего-то. А вот клуб я помню, где сейчас магазин «Тройка» или как его. Там был клуб деревянный, а напротив него такой же был барак деревянный. Отец потом работал на кирпичном заводе, который на берегу. Маленький кирпичный завод, он обжигальщиком работал. Он с кирпичного завода ушел на пенсию, пятьдесят шесть рублей получал. А мама, так как она не работала, получала двадцать восемь рублей, половину его пенсии.  После семи классов пошла работать. Учиться никак меня не могли отправить. Нужны были деньги, а на работу не берут, несовершеннолетняя. Мама пошла к директору завода, уже был большой кирпичный. Пошла к директору, и взяли меня. Стрелочницей взяли на железную дорогу. А потом я на «Сокол» ушла. Уже там открылся новый цех, провод тянули, там тридцать лет я отработала на этом заводе.

А Мария тоже закончила семь классов. Еще в старой школе закончила, еще новой не было. И тоже пошла на кирпичный завод. Сначала кирпичи укладывали. Потом стала преподавать. Да, она тоже на кирпичном работала, там лента такая работала. И на ней пыль была. Ее проверили, и нашли темноту в легких. Сказали работать на свежем воздухе. И вот она пошла работать почтальоном. И что она делала: она со всех окон сняла столетник и ела его. И вылечилась без лекарств.

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю