Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я была раньше Короткова Мария Сергеевна. Я 1929 года рождения. Мать у меня была простая рабочая. Меня родила мать одна. И муж ее не принял меня как своего ребенка, и они разошлись. А муж ее законный был родным братом женщины, которая стала мне потом матерью. И эта тетя меня забрала в 3 года, и я всю жизнь с ней жила. Она меня удочерила, я взяла ее фамилию Короткова. Так я прожила с родной тетей. Она родная сестра моего отца. Они жили в Подпорожском сельсовете, в деревне Морозово. А мать моя последняя жила в Волхове, на Октябрьской набережной. Не доезжая моста, она здесь жила. И я всю жизнь с ней прожила. Училась я в Волхове, на Обитаеве жили. Я закончила 7 классов. Потом я пошла работать. Знакомая наша взяла меня на работу в магазин кассиром. Она потом в Ладогу уехала, в кассе у нее работала. Так моя жизнь началась. Началась война.
Тогда нас выселили из Волхова. Нельзя было работать. Бомбили, мост бомбили.
Мы поехали в деревню Морозово, на мою родину. Жили в землянках. Между Пупышево в лес, и от Волхова в сторону. Но зима. Печки-то топили. Видимо, с Пупышево засекли, что там люди живут. Настирали там – и все, воды-то нет. А подальше был ручей, и там воронка, воду брали. Только с матерью стали полоскать – и вдруг немцы. Но что делать? Бежать? А по этому ручью выше ходят, ищут, где еще живут солдаты. А мать: «Найн, найн!» И они прошли, не тронули. Не закричали, ничего, два молодых подростка. Но что делать, белье собрали и побежали. Видимо, стали печки топить, зима ведь, и нас в Пупышево. И засекли. Услышали это – приехали военные. И пришли, всех выгнали. И нас оттуда выселили: «Нельзя жить, убьют всех!» Погнали нас увозить. А впереди – сестра и тетя, которая мать была моя. Мы пошли и попали на мину. Мать была израненная вся, а я в ногу осколок получила. Мама была ранена, когда мы на санках подъезжали.
Вернулись мы в Волхов. Если из Ленинграда ехать, деревня наша Волхов. Когда едешь из первого Волхова, деревня, и там мы жили. У нас дом у самой линии, деревушка наша была. А там завод, мост, и сразу надо было им прорвать. Был такой разговор, когда мы работали, что у Яковлева, начальника станции Мыслино, была рация в печке, в бане. Что как только к Волхову подходят, ему же передавали диспетчер или на Петрозаводск, или на Ленинград, и бомбежка начиналась.
Так вот в одну ферму попали, уже меня не было. Потом делали через Волхов дорогу по воде, не пришлось там ездить. Ферму-то разбили, а линии не повредили. Интересны им были электростанция да завод, узловая станция. Если Волхов побьют, и в Москву не попасть, и никуда. Назывались дорога, по которой мы ходили, – первая линия, шоссе, а там линия, и лесочек, и телятник. Называли так и ходили.
Я пошла работать на станцию. Там работала, а жить пришлось в деревне за 1,5 км. Там отец и мать жили. И мы там жили, и ходили на работу лесом. Я бегала на вокзал. Принимала составы, я работала списчицей вагонов. А потом стали Волхов бомбить. Когда летели, звук такой, не знаешь, куда деться. Мы жили у моста, как мост переехать, деревня у линии, лесок был, по этому лесу мы ходили. Нужно было на работу идти только по этому лесочку. Если пилот увидел человека, значит, самолет будет летать, пока не убьет, потому что он летит низко. Поезда приходили, к кладбищу ставили поезда. И бежишь, и не знаешь, как открыть: пустой или груженый. Вот идешь – и вдруг летит немец, и куда деваться, не знаешь. Бомбят – и все.
Потом, в 1942 году, пришел приказ забрать девушек в армию.
Брать уже некого. Когда повестка пришла в армию, страшно было. Поплакали, а что делать? Думали, что не вернемся. А вернулись. Кто вернулся, а кто и нет. Кто куда попал, в какие части. Некоторые были близко, некоторые были далеко. У нас была часть далеко, потому что самолеты шумные, гудели.
И нас забрали в армию. Я работала в роте связи. Телеграф был, я была экспедитором. Это 64-й армии, 54-й авиаполк. У нас были только самолеты. Так мы 2-3 года отстояли там. Бомбили нас. В одном месте жили. Наши самолеты нельзя близко к фронту располагать, поэтому больше всего в лесах мы находились. Девушек у нас много, 4 были связистки, и две просто как рабочие были: Донова, Парникова и Барщенникова, пять и я шестая. Захарова работала на морзянке, Валя тоже там. Они работали в организациях на телеграфе, сразу закрывали и брали в армию, не было же специалистов, и их взяли. Медсестры были, санчасть же была. А ребята на морзянках связисты все. Кто на морзянке, кто на телеграфе, кто на чем. А близко в деревнях мы не жили, все в лесу жили. У нас аппаратура была. Командир роты был хороший мужчина Почепенский. Жена у него из Тихвина. Хороший, такой спокойный, никогда не кричал.
В лесу сразу видно все. Все телеграфисты, они же сутками работали, девочки на телефоне. Они были телефонистами, каждый на своем посту. Впереди-то фронт, мы едем сзади. Некогда было уже, потому что самолеты, так мы сзади и ехали. Аппаратура у нас вся, да мы тоже за ними.
У нас командир дивизии был хороший, начальник роты тоже был хороший, не кричали, все было спокойно. Ребята-связисты круглосуточно все дежурили. Гулять было некогда, и санчасть была. Когда я была экспедитором, у нас были телеграфисты, морзисты, они кодировали донесения. У нас 54 /34-96 полк. Начальство дает донесения, а ребята, кто на морзянке, кто как, кодировали и давали мне. Я заносила в журнал. А потом по полкам сведения собирали. Приезжал из одного полка, из другого, и мы давали донесения. Это были указания на бомбежки. Рота связи у нас называлась, больше ничего не делали, только сведения передавали. Большинство присылали из других мест. Девочки были из Сибири, из Москвы.
Волхов – тоже узловая станция, так охраняли. Большинство у нас в роте с Севера, из Москвы, кто куда попал. У нас молодые были, командир дивизии уже старый, а все равно прихватывал себе какую-нибудь. Чего говорить. Далеко от фронта, живут хорошо, фронт-то где. Дал указания: делайте, а чего ему? Не думали, что хорошо кончится, ведь сколько погибло людей. Командир роты был хороший, никогда не кричал, вызывал и говорил спокойно. Три у нас было командира, а Почапенский хороший был. Большие котлы, там повара готовили: суп, каша и второе и чай, кормили хорошо. Первое время были в деревнях, и баню где-то топили. От Пупышево в деревнях были, а другие полки подальше были. Вот там потеряли мы три самолета. Улетели бомбить и не вернулись, привезли 3 гроба. И сделали три могилы. И мы мало перемещались, потому что у нас самолеты были тяжелые. Когда они летели – звук больно сильный. И они погибли. Мы были в Пупышево и пошли под Ленинград, Синявинские болота. Легкие самолеты, бомбили которые. Вот уже не помню, где-то подобрали, а так был сын полка Мешиков такой мальчик, нерусский. Где его подобрали? И так с нами и ходил все время. Погиб потом нелепо. Переезжали мы с места на место, и он оставил что-то в самолете, ножик подарили или еще что-то. А в это время самолет уже начал работать. И он когда подошел, его воздухом, он подбежал, его подтянуло и насмерть убило у всех на глазах. Он был сирота и был сын полка у нас. Там и похоронили – куда его везти? Мы же ездили с места на место, еще война не закончилась. Так и считали его сыном полка. А потом, уже ближе к концу войны, когда в Польшу вошли, там было по другому: народ был там погрубее. Они были не рады русским. Мы жили в каком-то поселке. Управление все в бараках, а мы жили в палатках. Ставили палатки, 2-3 человека – и ставили палатки, санчасть была. Еду нам привозили, специально привозили продукты. Привозили свое, где-то на складах. Медпункт был в каждой роте, это было. Все было свое. И медсестра была, и врач, а дальше госпиталь недалеко был. В каждой роте были медсестра и врач. Потом познакомилась с молодым человеком уже в конце войны. Муж тоже был в роте связи, вместе служили в одной части. Мужа звали Иван Иванович Марастьев. Встречаться стали. Кругом лес, и больше нечего. А расписывались в Бресте. В последней части, где были, там и расписались. Я хотела уезжать, но командир роты Почапенский сказал: «Так не уезжай!» И так мы расписались. Мы жили в лесу, мы записались, потом привезли нам документы. Города и не видели. Мы все в лесу жили. Мы в деревнях не жили, у нас же самолеты, нам нельзя было выходить. А потом, когда уже два самолета привезли битых, сообщили родителям, ограду поставили. Я интересного ничего не могу сказать, близко не была. Самолеты у нас далеко, а истребителей у нас не было. А переезжали тоже к самолетам.
Я приехала, а потом уже и война закончилась. Как закончилась война, стали объявлять по радио.
Волхов ведь узловая станция, много бомбили, ничего не было. Разрушен был город А сестра мая была медсестрой , она все время работала в больнице в первом Волхове, она считалась РОКовская медсестра. Что значит РОКовская медсестра? Она считается медсестра как военная, не призванная. После войны приезжала. Мужчина был главврач, звал в Ленинград, она не поехала. Отец на железной дороге все время работал, в ремонтно-вагонном депо, управляли там. Мама только в совхозе работала.
А я работала в Волхове, в совхозе.Приехала в Волхов, пережила много, а потом муж приехал. Устроились на работу, я в РСТ работала, а он – на заводе алюминиевом. Друзья наши были тоже. А потом, когда ликвидировали, и нас кто куда, мы сюда. Мы должны были ехать с друзьями, а мы опоздали. Мать его в Реутове под Москвой приехала, а пока он ездил, мы не успели. И так мы остались в Пикалево, он работал в «Строймонтаже», был начальником участка на заводе.
