Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Отец – Лиске Андрей Семенович, 1924 года рождения, родился он в Гатчинском районе, от Гатчины недалеко. По национальности он финн. А мать Тукки Хельга Александровна, тоже финка. Она родилась вот здесь, за Шапками, была деревня Белая или Белое.
Ну, может быть, там озеро Белое. У отца еще был брат старший. Потом он был, и младший брат. Три брата и две сестры. Одна родилась почти перед самой войной. Была меленькая, наверное, год был. Ну, когда война началась, они за городом жили. Корова у них была. Начался обстрел, корова паслась, батьки моего дома не было. Не знаю, где он был. Он говорил, не помню. Ну, короче, мать Сашке, который помладше отца моего на год был или на полтора, она говорит: «Сходи, корову приведи!» А он: «Нет, не пойду, обстреляют!»
«Ну, ладно, я сама пойду!»
Пошла и прямое попадание в нее. От нее ничего не осталось, прямо под ноги попало, на куски разорвало. За сто метров до коровы. На корове ни царапинки не было. Ее волной немного задело, чуть не упала. Мать убило. Потом, наверное, месяца два прошло. Немцы уже наступали в Гатчине. Российские военные дали деру – ехали на машине. Мой дед, батькин отец, ехал на велосипеде. Они его сбили, даже не остановились. Да, улепетывали, когти рвали. Он в канаву улетел – и сразу насмерть.
Все. Немцы приехали, оккупировали, кого куда. Финнов сперва, не разбирались там. Поляки были у немцев в армии. Остановил отца с братом поляк: «Документы предъяви!» У них были документы. Он у них на глазах порвал и в комендатуру, к немцам отвел. Немцы разбирались, узнали, кто такие. И их всех финнов в Финляндию отправили, также и мать. Где-то батька мой работал в Финляндии на бумажной фабрике. Мать не работала, ей тогда было двенадцать или тринадцать лет.
Ну вот, они там работали, война закончилась, и такие слухи пошли: нужно возвращаться, кто не вернется, того в Сибирь Сталин отправит. И дураки вернулись. А дядька двоюродный, тот в Швецию укатил. Ну, сперва в Финляндию, потом в Швецию. Так и остался, и до сих пор там живет, хотя работал токарем всю жизнь.
Ну и все. Надо вернуться, и вернулись. Дали в Финляндии муки им, дали вроде корову даже, привезли. Приехали в Новгородскую вроде. Я там родился, в Новгородской. Это мать тогда, отца не знаю. Там голод был после войны, ни картошки, ничего. Хорошо, мука была с собой, как-то выживали, и никто никого. Кто остался, так и живут до сих пор. А он младшую сестру отдал. Бабушка с дедушкой пожилые были, и она там у них выросла. Бабушка с дедушкой умерли, и она стала наследницей. Недавно умерла, семьдесят с чем-то лет. Уже дети у нее. А этих все мотало: то в Новгородской жили, то в Эстонии, то в Карелии жили. В Новгородской области я родился, везде. Я 1949 года рождения. Сюда приехали мы в 1957-м году. Первый класс закончил в Карелии, и сюда приехали. Дед был агроном, который в Финляндии. Сестры сын тоже по этой части, в деда, говорит.
Этого деда еще до войны хотели сажать. И его НКВД куда-то схватили: мол, враг народа!
А потом Сашкина жена ездила куда-то в Москву, попала к Калинину и рассказала, что он не стал сажать, боясь, что урожая не будет, а посадил что-то другое. А НКВД без разбору схватили и посадили. Ну, Калинин и говорит: «Разобраться и отпустить его!»
Как репрессированный, батька мой после войны сидел в тюрьме. В Эстонии жили – топить нечем. Он пошел в лес, там была куча дров, лежала, полугнилые. Он думал: брошенные. Он взял лошадь и привез. А хозяин дров сразу заявил в НКВД. И батьку моего на три года сослали в Сибирь в Дудинку. По Енисею везли – как море река. Там зубы выпали. Кормили одной пшенной кашей с подсолнечным маслом, даже хлеб не давали. А потом три года там отсидел. Приехал, трех мне не было вроде еще.
Жили мы в Карелии, первый класс я закончил в Карелии. Потом мы переехали сюда, в Нурму. Жили на Большой улице, у частника. Бункер такой, типа домика, половина земли. Он с войны остался. А потом пошел в школу, во второй класс, здесь, в Нурме. Зоя Ивановна была учительницей, мы ходили, уже не помню сколько, месяц или два месяца, сколько ходили. Ну ходили, потом переехали в Нечеперть.
Родители переехали, ну и я, естественно, с ними. И сразу туда в школу не устроились. Стали сюда ходить, шесть километров от Нечеперти до Нурмы. Ходили вдвоем с братом двоюродным, он меня старше на два года. Ходили сюда, в школу в Нурму. Ходили, естественно, опаздывали: уток подкармливали, сидели, наблюдали за природой и опаздывали в школу. И Зоя Ивановна пишет письмо учительнице из Нечеперти Клавдии Михайловне Когоричевой.
Короче, говорит: «Возьмите их к себе, потому что они все время опаздывают, и шесть километров – это не дело, туда шесть километров и обратно шесть километров. Они к половине занятий приходили, в Нурму приходили, а то вообще не ходили». И нас взяли в Нечеперть. Стали ходить в школу. Учился я со второго класса по четвертый класс.
Там была начальная школа. В одном доме и учительница жила – Клавдия Михайловна – посередине, дальше семья Волчковых жила, и магазинчик был с той стороны. А вход потом сделали в школу со стороны дороги, один был класс. Комната, круглая была печка, дровами топились. Керосиновая лампа. Света не было, в полутемноте учились. Там было, может быть, три человека в первом классе, может, четыре человека во втором, и так далее. В четвертом человек, может быть, пятнадцать всего учеников было, может быть, побольше. Уже не помню, сколько точно, но немного. Места были, большие сзади стояли длинные парты, две такие, а спереди стояли обыкновенные парты маленькие, ну на два человека, в один ряд были.
Я учился не очень хорошо: в основном были четверки, тройки были тоже.
Ребята были очень дружные у нас в деревне. Там разные были: и русские, и финны, больше русских, конечно.
Помните, на переменах на улице в мячик играли, в лунку кидали, в лапту играли, всякие игры, ну с мячами. Двор был открытый возле школы
Туалет на улице. Да, все на улице, ну как в деревне бывает, так и было. Вода из колодца была, колодец от школы был, ну, метров, наверное, сто пятьдесят, за мостиком. А где я жил, улица так поворачивала, с моста так, вот здесь школа, например, а здесь направо. На правом берегу речки.
А деревня и на левом и на правом берегу была. Был деревянный мост. Там следы этого моста еще остались.
В речке была вода. Можно было пить ее, она была коричневая с озера. Там же две речки, Иголенка впадала за Нечепертью там, и с Шапок тек ручеек.
Горловка. Они сливались – и вот. А рыбы было немерено: налим, плотва, щука, ловили все время. Даже река разольется, а воронки были рядом с речкой, они заполнялись мальками рыб, потом летом вода высыхала, и мы, ребятишки, по колено засучим или в трусах в одних, и воду намутим, она глинистая такая, и щука носики высовывала. И ведрами ее ловили. Прилично так было рыбы. Вот так ловили их.
Находили боеприпасы, меня потом ранило.
Получилось так. Мне было, наверное, одиннадцать лет, ну, наверное, так, а у нас за Нечепертью там кладбище на Кирсино дорога: Кантули, потом Кирсино. И за деревней было кладбище, а немного дальше к Кирсино, метров, может, сто на левой стороне или склад был. Мы там копали, патроны находили и крупнокалиберные находили патроны. И раз копали, копали, собирали, потом собирали порох артиллерийский. Такой длинный он. На пенек положили, а видно, с порохом что-то попало взрывчатое. А Вовка, мой старший брат, он покуривал, у него были спички. «Ну, поджигай!» А пень был спиленный наискосок, а нас было трое: я, из Питера дачник мальчик, толстый такой, и Володька, мой брат. И подожгли. А Володька сидел как раз вот так, на возвышении пня. Она горела, горела, пламя пороха метра полтора, потом как взорвалось и оглушило. И чувствую: пожгло – в голову попало. Потом на толстого парнишку смотрю, ухо пробило. И зацепило, хорошо не вглубь пошло, могло бы убить. Где мочку пробило, так прошло и так шарнуло. А Вовка, который поджигал, – ему ничего, ни царапинки, потому что он сидел. Пень был к нему так наискосок спиленный, и его не зацепило. И надо идти. Мальчишка толстый, дачник: «Ну, могу идти!»
«Ну пошли!»
Потом он, как рванул в деревню бегом. Прибежал, что взорвались. И мой отец, брат двоюродный, Вовкин родной, старше был, они все туда к нам на кладбище. А мы там шли. Увидели, что бегут, и мы спрятались в лес. Потом пришли. Отец меня поругал, не бил, ничего. Потом не знаю, не видел дачника. Не знаю, что с ним было, но в глаз ничего не попало. Потом, наверное, не в этот день, на следующий, я на чердаке спал, и у меня как заболела голова, чувствую: что-то дергает. А мотоцикл был маленький, а медпункта не было в Нечеперти. Я на мотоцикл утром. И Хельга Петровна была. Барак здесь был напротив железной дороге, и там была поликлиника. Я к ней, она посмотрела. А там все распухло! Она мне разрезала сама чем-то, оттуда – гной и колечки маленькие. По-моему, три железки вытащила. Полила там все и завязала, и к хирургу отправили, в Тосно. Там мне сделали, вроде ничего больше не было. Как только она разрезала, перестало болеть, потому что нарывать перестало. Ну, вот так.
Потом автомат был у нас немецкий с прямым рожком. Так мы немного постреляли, а потом с затвором что-то случилось.
А патроны были рядом с Нечепертью. Был такой домик, называли его курятник, куры, наверное, были до войны, и там мы на чердаке находили патроны. Винтовку нашли тоже, как новая была. Не помню, советская или наша, но полная была, даже ремень был. Там же под крышей. И мы из этой винтовки уж хорошо стреляли, пока учительницы муж, дядя Толя Комаров, он у нас ее забрал и прикладом об камень разбил и забрал. Ну, сломал ее, короче.
Немецкие бункера были всякие. Лазили мы, но оружие там мы не находили.
На полях мы работали.
Там и пасека у нас была, и мед продавали своим подешевле. Потом куда-то уехал в Лисино-Корпус вроде, дядя Саша, как его фамилия, не помню уже.
В школе учились, вот раз и: «Хочешь заработать – давай!» И трамбовал на лошади силосные ямы, и на грабилках работал, тоже конные, сено сгребал, потом уже убирали в копны. Так работали, я потом работал еще, геодезисты приезжали, вроде из Москвы они, там рубили, тянули прутики, с нивелиром ходили все лето, они платили нам прилично даже.
Кино нам привозили, привозное было. Передвижка была у нас в красном уголке, и привозили в выходные кино.
Телевизор мы купили самый первый телевизор, не помню, в каком году, я еще в школе учился, «Знамя-58» такой телевизор. Он ломался. Сколько кинескопов поменяли! Потом уже купили «Рекорд», другой телевизор. И в красном уголке был телевизор. Пойдем с ребятами, ключ простой откроем гвоздем и сидим, ночью смотрим. Вот как фильм, несколько новелл в одном фильме, ну как мальчишку хотели выкуп за него получить, а отец пишет, что ладно, я его возьму, только вы мне заплатите. Камнями кидал, привязал его. Никулин там играл еще, как пошел воровать, заговорил с этим, а пробовали, говорит: «Мочу моего поросенка». Вот смотрели. Ну три новеллы такие были (фильм «Вождь краснокожих»).
Этот красный уголок был совхозный. Он был недалеко от школы. Потом на другой стороне речки был, маленькие домики были.
Чтобы построиться, сперва не давали лес. Живешь в лесу, и чтобы построить дом, тебе лес не давали. Живи в бараке. Вот какие были законы. А потом уже когда за Нечепертью, где чертово болото, короче, лес загорелся, сгорело прилично его, и стали горельник выписывать. Мы-то маленький дом построили. Ну, сколько лесник даст. И то, нужно было дать леснику водку, чтобы разрешил, три-четыре бревна в одном месте взять. А потом, когда сгорел лес, стали давать нормально, домики стали строить больше.
Сначала мы тоже в бараке жили, пока не построили.
Бараков три-четыре было. Потом типа барака, только меньше, четыре всего, и на той стороне два было, бараков шесть было.
Каждый барак был на четыре семьи.
А потом дома стояли: с той стороны Таллик фамилия, а как звали, не помню, потом Иванович, что ли, Сярки дом, лесником был, Кабаниных дом, третий, сейчас в Горках стоит, они уехали в Финляндию жить, три, потом, по-моему, три дома и было всего, три своих. А потом с нашей стороны бригадир Севастьянов построил дом, Савенковы построили, потом мы, рядом жили, потом Максимовы, это четыре, потом Морковкины, в Горках дети только живут, умерли все, пять. Потом Гарусовы, шесть, и Каталайнены, семь было домов с этой стороны.
Я закончил четыре класса – и в Шапки, в интернат. Я в 1965 году закончил восемь классов. Значит, в 1961-м году, наверное, по 1965-й год.
Жилось в интернате весело. Просто первый год, когда от мамки уехал, даже плакал. Но многие плакали, не хотел. И надо уезжать в воскресенье вечером, и потом всю неделю там, и потом только в субботу приедешь, а в воскресенье опять уезжаешь. Мы уезжали в Шапки на электричке. В основном все ездили на велосипедах. Приехал на велосипеде – в электричку его, и в Шапках тоже надо добираться километр или сколько там интерната. В интернате места на всех не хватало, потому что были и костовские ребята из Костово, и еще ребята. Школа снимала частные квартиры, и нас расселяли. Я, наверное, два года жил на частных, и там, в интернате жил. Первый год я в интернате жил. А кормили – платили за каждого ученика родители: платили по два пятьдесят за месяц.
И привозили еще картошки мешок зимой, а у кого двое детей, платили тоже пять, а у кого трое – за одного не платили. Ну, там мать даст, например, два пятьдесят мне и рубль пятьдесят на конфеты. Я из дома брал масло, песок, сахар – что было.
Была в интернате там повариха, она готовила. Девчонки там ходили, а мы, мальчишки, помогали, ходили в магазин за продуктами. Они там заведовали деньгами, кто-то из них, кого выбирали. А мы ходили, помогали тащить макароны, и что там закупали. Нормально кормили.
Из учителей Нину Васильевну помню, Богданову Нину Васильевну.
Потом Александра Васильевна, около интерната жила. Муж у нее был Иван Александрович, воспитателем был у нас, фронтовик. Потом завуч, Валентина Васильевна или нет, Валентина Михайловна. У нее муж был когда-то председателем сельского совета. Федорова она, ее помню. Нина Филипповна по русскому языку была. Она из поселка, по-моему, жила в поселке. Кого еще помню? Петр Дмитриевич Тамбовцев по труду был.
У него сын тоже был, как его звали-то, младше нас был.
Предмет был любимый – это история. А Нина Васильевна, она и по алгебре была до шестого или до седьмого класса, по геометрии. Они все были хорошие учителя. Плохих не было. Плохо не могу сказать ни про кого.
Дрались ли мы с ребятами с других деревень? А мы не дрались, а устраивали бои. Были боксерские перчатки, и устраивали товарищеские бои. Мы, например, с костовскими. Ну, короче, драк не было. Вроде в интернате все дружно жили.
Нурменские ребята тогда в Тосно все учились. Мы, из Нечеперти, учились в Шапках, а они – в Тосно. Потом я уже нурменских только узнал, когда последний год в восьмом классе был. Уже в новой школе нурминские в Шапки ходили. Из Горок были. Многих я знал, а со многими только познакомились.
В пионеры Клавдия Михайловна принимала нас.
Ходили, костер жгли в Шапках, в основном в Шапках. День был такой пионерии 19 мая, День пионерских организаций, и вот тогда жгли костры, а здесь уже не помню, Тоже куда-то ходили.
С Клавдией Михайловной в начальных классах в Питер даже ездили. По музеям ходили, в Зимний дворец, в Эрмитаж, на лошади отвозили. Начальные классы были, вот ездили. Летом жарко, одевали. Там шапки продавались бумажные, пили, помню, газировку – продавали на улице за три копейки.
Кроме Клавдии Михайловны Кокоричевой, в Нечеперти не было педагогов. Она была одна там.
В классной комнате висели какие-то плакаты, но что там было – уже не помню.
Школа казалась красивой. Там чисто там было, занавески были, все сама Клавдия Михайловна делала.
Звонок на урок ручной такой.
Звонил кто-то из ребят. Дежурный был, каждый день дежурный. Никто никуда не убегал, все были рядом. На улице, если летом, зимой, наверное, не ходили никуда.
Зимой на лыжах катались. Мы на Большую гору ходили, в Кирсино она была. Там катались на лыжах. Я сколько лыж переломал!
На коньках гоняли по речке. У меня были такие коньки, беговые, такие большие, с ботинками такие. И снег там расчистишь, и катались, почти до Шапок на коньках.
Дорога от Нечеперти до Шапок есть через Кантули. Из Кирсино дорога уже идет на Мгу. Дорога туда – на Мгу, а сюда – на Любань, и уже в Шапки приедешь.
Я там все места на мотоцикле прокатал. Корову продали, купили мотоцикл.
Гарусов Мишка, он меня младше, у него батька с ними не жил, в Кирсино жил батька. У него была пасека, пчелы, и вот он: «Поехали, меда поедим!» Тарас звали батьку. Приедем, меда навалом. Вот он на пол-литровую банку, чайник да булку даст. Мы пьем чай, а мед натуральный. Сейчас давно не пробовал такого, аж жгет, терпкий такой и тянется, как масло, и цвет переливается. У него жена только, с который он жил, жадная, она все ворчала чего-то.
По грибы, ягоды ходили. Там, в Нечеперти, тогда не было народу, как сейчас. Выйдешь и через сто метров грибы собираешь, через речку перешел.
У меня батька был грибник. В город даже возил, продавал, деньги заколачивал. Я его на мотоцикле отвезу, скажет, куда, туда по партизанской дороге, за кладбище там, в Нечеперти: «Через два часа за мной приезжай!» Я приезжаю, а у него в руках корзина и на спине полная – красные и белые грибы. И он сразу раз, или вечером сходит еще раз. Разложит в траве, лопухами закроет, и утром я его отвезу. Он наберет самые хорошие, мелкие грибы, собирается – и на электричку, и в город везет. А оттуда едет уже – и продукты, и бутылка у него, и денег еще немерено сколько. Вот так. Он же у меня работал продавцом, он умел торговать.
В Нечеперти работал продавцом. Там три продавца было, работали. Одна тетя Катя была продавщица, и Волчков, и мой батька. Они в разное время: кто-то уходил, кто-то приходил.
А товар привозила машина специальная. Заказывали, сам продавец ехал и привозил. Потом, когда магазин не работал – были такие времена – приезжала к нам автолавка, продавала там. В центр деревни приедет, и хлеб и мука, и песок.
Черника, морошка – все было рядом.
Себе соберешь, только собирали. Мы держали поросенка для себя, овец, корова у нас была. Так что в совхозе батька получал тридцать, может, сорок рублей. Сорок рублей – это вообще, зимой не получишь. Это когда сенокос был, получали еще, а так тридцать рублей… Это знаете…
А совхоз какой был в Нечеперти! К Ушакам относился. И поля были там. Выращивали картошку. Что еще выращивали? Кукурузу одно время на силос. Не вызревала кукуруза. Рассчитано так было?
Уехал я из Нечеперти в 1965-м году. Закончил школу и пошел работать. В ноябре, что ли, ближе к концу года. Пошел работать в город, в гараж. Далеко было ездить. Я на мотоцикле ездил, а зимой – все: заметет дорогу, и заглохнет мотоцикл, его не заведешь с толкача, снега столько. Рядом жила бабушка, я у нее снимал комнату в Нурме.
У бабушки кличка была Белая Корова. Говорят, что она мечтала или у нее была белая корова, не знаю. Бабушка была хорошая. У нее одна дочка была взрослая уже, если бабке было за семьдесят. Дочка была прокурором.
