< Все воспоминания

Кругликова (Борисова) Нина Васильевна

Заставка для - Кругликова (Борисова) Нина Васильевна

Когда война началась , она жила в Ленинграде

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я – Нина Васильевна, девичья фамилия – Борисова.
Мама была Борисова Мария Тихоновна, 1907 года рождения, она жила в Подмосковье до 1930 года. А папа жил в Ленинграде.
Бабушку, мамину маму, я помню немножко, она умерла в 1934 году, а родителей отца я не знаю. Он был из Прибалтики. Мы сначала жили на частной квартире на Васильевском острове. А потом в 1934 году переехали на улицу Бабушкина в Ленинграде. Дома строили такие деревянные, восьмиквартирные, двухэтажные. Простые такие дома, с печным отоплением, с водопроводом. Семья у нас была шесть человек: мама, папа, брат 1921 года рождения, брат 1923 года рождения, сестра 25-го года, я 28-го года и младшая сестра 31-го года. В трехкомнатной квартире мы занимали комнату в 20 метров. Перед войной все учились.
Получили мы комнату на улице Бабушкина – дом 10, квартира 37. Недалеко от нашего дома была 23-я школа, на Ивановской улице. Я училась в этой школе, брат учился на улице Бабушкина, в десятилетке, закончил в 1941 году. Старшая сестра училась рядом – в 36-й школе. Она закончила 8 классов. Я – шесть классов, а младшая сестра только два класса. Папа работал заведующим гаражом. Был такой завод на правом берегу – там сейчас комбинат, завод республики. Не знаю, что они там делали. Мама года два, наверное, когда мы приехали, еще работала, а потом уже нет.
Нас – куча детей. Все учились в школе, учились хорошо, без троек, несмотря на то, что жили в одной комнате. С нами еще две семьи жили. Брату дали направление в военное училище. Он хорошо его закончил, потом поступил в Первое ленинградское артиллерийское училище.
Были мечты учиться дальше. Ощущения надвигающейся войны не было. Спокойно, мирно жили.
В этом районе, где мы жили, единственное, что вспоминаю: была церковь у нас, и я чего-то нашкодила и пошла за чем-то по улице Бабушкина. А навстречу идет священник. А я так испугалась, хотя дома не было икон, и, когда увидела его, побежала домой. Хочу сказать, что дверь у нас в квартире не закрывалась – не только у нас, ни у кого. Я прибежала домой и почему-то под кровать, так испугалась его. А ведь мы не крестились, дома у нас не было этого.
Это было в 40-м, наверное, году. Дружная была семья, рабочая. К нам родственники приезжали. Район улицы Бабушкина, Володарского мост – там мы жили. Где-то была проложена дорога, а у нас еще не было асфальта.

1.1
Нина Васильевна

Разговоров не было между родителями, что где-то война началась. Когда война началась – был выходной день. По радио передали – радио везде было в квартирах. Брат сразу убежал куда-то, то ли в школу он побежал, то ли куда-то еще. И сразу настроение у всех упало. В этот день повесток никаких не приносили. Белые ночи были, светло, как днем. Сейчас не такие белые ночи. Тогда совсем было светло. Тогда все жильцы дома – женщины, ну, мужчин, может, один или два человека, все стояли, потихонечку говорили, негромко. Разговор был, конечно, о том, что случилось. Ну и мы здесь крутились. Потом мама говорит: «Иди спать». И вот я вспоминаю этот момент: у нас было два окна в комнате в сторону Володарского моста, я легла на кровать, это было 12 часов, но было светло совсем. И где-то в небе летит самолет, высоко так – мы жили в районе Купчино. Думала, наши самолеты, ведь война началась, но дрожь была, страшно было уже. А потом как-то быстро стали подвозить строительный материал, бревнышки, доски, и жильцы дома, которые еще не уезжали никуда, копали такие траншеи, ямки – укрытия. Этими досками стены обшивали, делали накат, траншейка такая была – метра два.
Брат сразу ушел в училище, я знаю, что он сдавал документы. И его дома уже не было, он был в Ленинграде, в училище. Сестра как-то на домоуправлении сконцентрировалась – управдом, мероприятия были, у всех была работа. Ну а мы носились – помогали.
А потом уже в июне стали собираться, было принято решение всех детей вывезти. Кто-то в эвакуацию уже поехал, некоторые с заводов уезжали, эвакуировались. Были и те, кто оставались в Ленинграде, мы, например, не собирались уезжать.
Всех детей и детские сады, и ясли, и нас – школьников – 23-ю школу и 37-ю – вывезли в Акуловку Новгородской области.
Я шесть классов закончила, а еще сестра младшая и брат. 28-го или 29-го мама отправила нас в Акуловку. Там нас не особо ждали, ничего нам не было приготовлено. В ночь мы с Московского вокзала уехали, нам было предложено взять с собой смену белья и на неделю продуктов питания. Больше ничего. Налегке.
И потом мы приехали утром, наверное, 29 или 30 июня, с сестрой, и много было нас ребят с района. И пока мы там обустроились, пока нары там делали в Доме культуры для нас. А нас было много. Потом пошли, когда уже узнали, где будут наши места, – в большом фойе Дома культуры. Наши пожитки все забрали, т.е. продукты. Кто-то взял с собой, а у некоторых ничего, а в столовых ничего не было.
Потом мы пошли гулять и тут начался первый налет. Во-первых, было очень много наших местных, ну, мы с Володарского района, с нашего дома дети были. Много видела из нашего дома ребят. Потом первые самолеты немецкие… они летели низко и, смотришь, свастика такая, страшно было, потому что низко, а потом лицо увидишь…
Я считала, что мне 13 лет было, я же маленькая еще. Все так кричали – это что-то невероятное, страшно было. И я написала маме письмо, так и написала, что летают, что мы видели уже самолеты. Потом, может, дня через 3 или 4 нас отсюда отправили в Угуловку, 15 км в сторону Боровичей. Переселили нас туда.
Ну, а что дома было? А дома сестра старшая, брат ушел в училище. Сестра закончила восемь классов, поступила на завод Ломоносова. И их сразу отправили на окопы в район Ям-Ижоры. И вот они, наверное, в начале июля устроились и где-то недели две там были, а потом уже немцы подошли. Вернулись все в Ленинград. Ну и завод Ломоносова стал готовиться к эвакуации из Ленинграда. Но она уволилась. Не эвакуировалась.
Ей было 16 лет и она потом к нам в Акуловку приехала. А в Акуловке меня уже нет. А младшая сестра была в Угловке. Сестра доехала до Угловки, потом вернулась обратно, забрала меня. Когда мы приехали, нас распределили по домам, в каждый частный дом, наверное, по 4 человека. И она меня забрала, и мы приехали обратно в Акуловку. Она проворная такая была – взяла документы на младшую сестру и на меня. И каким-то поездом мы добрались до Малой Вишеры. Утром мы туда приехали и стояли, встречали поезда, которые шли мимо нас, никто не останавливался, а мы бежали. На платформе ребят очень много собралось. Некоторые выезжали, когда услышали – быстро разошлось, – что уже немцы подходят. Уже близко совсем, кого как вывозили. Мы ночью приехали, почему-то чумазые были, наверное, в грязном поезде ехали. И целый день мы встречали поезда. И уже под вечер, когда солнышко стало садиться, идет поезд. Мы, конечно, по платформе бежим с поднятыми руками, кричим, чтобы машинист остановился, а он не останавливается. И потом сработал стоп-кран, ну, кто-то отпустил, по всей вероятности, те, кто ехал в поезде. Наверное, видели, что на подходе-то еще были самолеты немецкие. И сорвали стоп-кран, поезд остановился. Выскочила молодежь. Ехали военные из Прибалтики в Ленинград. Ну, кого, кто поменьше, в окна, в дверь, быстренько погрузили, за пять минут, наверное. А нас уже догнали немецкие самолеты, справа обстреляли, а потом развернулись. Ну и под вечер мы вернулись в Ленинград. На Московском вокзале не было суеты, было пусто уже. Уже прошло около двух недель и было заметно, что в этом районе стало пусто. Приехали домой, папа пришел, дали карточки на нас. Ну, а мы как пожитки собрали, как в комнате лежала куча, так и осталась лежать… Люди стали, это уже был август, уезжать с предприятиями. Ну, кого куда вывозили. А мы никуда так и не поехали.

1.4
Нина Васильевна

Когда мы вернулись оттуда, около двух недель уже было как пусто в магазинах. Хоть и была карточная система, но все равно в магазинах было плохо. И потом уже были бомбежки, такие сильные уже были бомбежки. И момент такой, вот недавно даже ребятам в школе рассказывала. Помню, пошла за чем то на новую улицу – она была рядом с нами, там в нашей школе был госпиталь, четырехэтажное здание на углу улицы. Пошла я за чем-то в магазин или, может быть, посмотреть, встретила парня с нашего класса, он тоже шесть классов закончил. Он мне и говорит: «Ты уже приехала?» Я говорю: «Да». «А мы сегодня уезжаем. Отец работал на заводе «Большевик», помогал, а сегодня мы уезжаем».
Я говорю: «Ты куда побежал-то?»
А он жил – вот Ивановская улица, перед войной застройка была – правая и левая сторона, на правой стороне школа наша была, и в этом доме парень этот жил с семьей. Я говорю: «Ты куда побежал?» «А бабушка послала, чтобы я книги сдал в библиотеку. Библиотека напротив, мы с ним на углу постояли, а тут бомбежка, и бомба упала на этот дом, в котором он жил рядом с нашей школой, и провалилось все, куча осталась. Ну как, был дом – и уже раз, и нет. А он выбежал, книгу сдал и стоит такой испуганный: «А где же наши- то?»
Пятый этаж, такое впечатление, что плита. Как будто на пятом этаже его квартира и там была вся семья, она собирались обедать, а бабушка послала книгу сдавать. Ну потом стали вытаскивать, все провалилось же. Сначала не могла понять, что с нашей школой. С улицы, где госпиталь, трупы были, такое впечатление было. Я стою, вдруг со двора нашей школы – грузовик, прикрытый брезентом, а я решила, что это дрова. А там лежали трупы. И повезли их на правый берег Невы. Папа ходил вдоль берега, у железнодорожного моста, немного дальше ходил трамвай. И там было организованно кладбище. Сто человек там было похоронено. На берегу Невы фабрика была – там было организовано новое кладбище. И там производили захоронения.
С 8 сентября уже началась блокада.
Сестра уволилась, вещи наши, собранные кучей, так и лежали в комнате. Но папа был на броне. Готовили машины, у них гараж был большой, наверное, потому что какой-то период времени он был связан с ремонтом машин. Ходил каждый день на работу. Утром ходил, а мы дома. Как бомбежка – мы туда в свои траншеи, у нас были деревянные дома, вот мы туда… Мы остались, а вот из новых домов почти все эвакуировались. Бомбежки были страшные, а наши дома были деревянные, наверное, растрясли все, все провалилось. С продуктами было очень сложно. С дровами сложно не было – было печное отопление, за водой мы ходили на колонку, и Нева у нас рядом. И колонка была в частном секторе. Водой мы были обеспечены – привозили или таскали. Проблем не было. Единственное, голод, конечно, потихоньку подступал.
Магазины были пустые. Я помню, был момент – продавали ванильный сахар. Больше ничего не было. И мне так хотелось, но и этого у меня не было. Мне хотелось попробовать. Хоть и большая уже была, 13 лет, но мне хотелось очень. И я все же купила и съела – сразу целую упаковку. Мне было плохо, тошнило… Рассказала маме.
…Бомбили наш район, «Сортировку» бомбили – она рядом. Народное ополчение провожали. Из нашей квартиры женщина отправляла в народное ополчение в Рыбацкое, на фронт, своего мужа. В той школе, где брат учился на улице Бабушкина, к саду ближе, в сторону «Большевика», их собирали, было много. И когда мужчину этого провожали, мы пошли туда. Так мама не разрешала ходить, а здесь пошли. Потому что провожали соседа. Это был сентябрь, уже была блокада. Уже ночи были темные. Народу много собралось, все плакали. Нам было непонятно, а взрослые-то понимали. Была дана команда «Становись!» Они с места никто не сдвинулись, – те, кто уходил. И почему-то запечатлелось так… в школе, где брат учился, было четыре или пять длинных ступенек… вот они так встали, которые уходили, в форме в своей – солдатского не было. И вот они стоят на этих ступеньках… во-первых, все почти курили, ну, курили так, чтобы огонька не было в руках. И запели песню: «Ревела буря, дождь шумел»… Хор был такой, и команда «Становись!» И никто с места не сдвинулся. И потом закончили петь и пошли, ну и почти никто не вернулся.
Потом быстренько пошли записочки. Вот сестра, наверное, бегала в школу-то, она была постарше, восемь классов. Ей 16 лет, там они что-то, наверное, помогали делать. Ну а потом раз пришла, сказала, что получила письмо от парня, который с ними же уходил, про нашего соседа, что он погиб. Ну, там очень быстро погибали. А потом при домоуправлениях в школу ходила, школы открылись, наверное, в конце октября.

1.3
Житель блокадного Ленинграда Кругликова Нина Васильевна

Работали школы в блокаду.
Вот наша школа, не эта школа, где был госпиталь, где брат учился, где провожали, а новая школа, другая… Открылась эта школа, нас – в седьмой класс, человек 15, наверное, было. И ходила я, еще был жив папа, наверное, до декабря. Холодно было, и, пока идешь, страшно и темно. А когда бомбежка – в подвал сразу же. В подвале было печное отопление, тогда не было парового отопления, все печки были. Ходила, а потом уже перед Новым годом перестала ходить. Папа сказал, мол, хватит ходить, что ты ходишь. А перед этим, как раз перед Новым годом мама сказала, что встретила соседа. У него был обыкновенный частный домик. Он сказал маме, что будет резать лошадь, и, если нужно, мясо продаст. Потом приходит и говорит, что лошадь он зарезал, но мясо продавать не будет. А предложил маме шкуру, ноги и голову. И мы, конечно, все съели, и шкуру тоже. Вот это нас и спасло, наверное, шкура здоровая такая была… На суп пошло.
А шкуру прибивали – такие были досочки, а печка у нас развалилась. Была такая кирпичная печка, но дымоход провалился, на первом этаже жили. И нам поставили буржуйку из железа. Т.е. не чугунная, а железная. Дверь открывалась в комнату. И мы эту шкуру уже на кухне добили. Мама три раза ставила самовар и спасались шкурой. Она утром кусочек хлеба, шкуру… Сначала там что-то варили, может быть, из этой шкуры, я уже не помню. Добавляли что-то, а потом эту шкуру прибивали на досочки, коптили ее. Шерсть снимали и кусочки эти сосали, вот это нас и спасло. Это, конечно, больше ничего не могло спасти. Еще, помню, не комбикорм, не опилки, вот отруби, наверное. Даже кошка ела, с травой или с чем-то сделают и даже кошка сначала, это еще перед Новым годом. Кошка раз, я помню, зашла в комнату, а там эти штуки напечены, трава и отруби, и кошка вытащила, открыла лапой, тоже же животное, есть-то хочет. И ест. Я маме говорю: «Барскик такую лепешку ел, как бы не подох». А в феврале мама и сестра работали при домоуправлении и ходили работать на Дальневосточное кладбище, на захоронения. И туда привозили трупы – все, которые в городе: ну, где то бомбежка прошла или что, возили на то кладбище. Там взрывали землю, замерзшее все было, зима была. И потом такая холодная зима-то была. Т.е. взрывали, чистили, братские могилы делали. А днем наши ходили туда и производили захоронения. А там на работу, ну как, по списку, наверное, не знаю, как там было. Но платили не деньги, а иждивенческую карточку, 125 граммов. Хлеба за каждый день давали 250 грамм, как работнику. Иногда давали немного крупы. Там людей было много. Бригада человек 20. Обход делали, где что… А потом там захоранивали. Сначала работала одна мама. Потом сестра стала с мамой вместе ходить. Ей женщины говорили, что там, на Московском вокзале, женщин принимают на работу. Она пошла туда, это был уже январь. Ее приняли на работу. И сразу отправили на лесозаготовки. 17 лет ей было – отправили на лесозаготовки. А мы остались: папа, младшая сестра, мама. Мама потом и говорит: «И ты будешь ходить».
«И я буду туда ходить!» Сначала было, конечно, очень страшно – такая масса трупов, а тут первый раз увидела в машине… Приедем на работу придем, а там иногда куча с госпиталя, а иногда где-то в городе под бомбежки попадали. В домах умирали люди. Первый раз я, конечно, просто стояла. Мама с бригадиром договорилась, что вместо старшей сестры я буду ходить. Он и говорит: «Ну, пускай смотрит!» Ну, первый день я ходила, конечно, а потом – раз не будешь заниматься этой работой, значит тебе карточек не дадут. Ну я так и ходила, до конца. После мая, наверное, мы уже закончили, потому что уже всех подобрали. Которые в канавах, всех там хоронили. Много было там могил. Сейчас там вроде маленькое такое кладбище. На самом деле там было много братских могил. Первые могилы там были – сто человек похоронены: на фабрике Володарского был налет, в августе, могил было много, «стоячка» и звездочка – было подписано. Ну а потом братские были могилы.
А вообще, конечно, моментов было очень много. Трупы лежат, обрезанные были… Запомнился один момент такой. Принесла женщина – разрубленный на куски ребенок маленький, голова в шапочке. Это чтобы съесть. Родители ели своих детей. Ну, немного, но было такое.
Транспорт не ходил в то время. Везде пешком. А семья папиного брата жила у Московского вокзала. Трамваи, наверное, уже в ноябре перестали ходить. И отсюда меня папа отправлял проведать, нормально ли, живы или нет. Я ходила пешком. А потом трамвай уже пошел в 1942 году, в мае, уже было полегче было. Кто на работу, могли добираться. А мама потом тоже оттуда ушла. И вот я на этом кладбище работала до лета. Потом закончили, потом ухаживали за могилами. А потом ходили туда, где папа работал. Там уже ходил трамвай «семерочка», по правому берегу, там тоже занимались благоустройством.
В этом районе где мы жили, на улице Бабушкина – мы туда переехали в 1934 году, это между Сортировочной и Невой, вот эта площадь. И там были какие-то теплицы, это было в 1934 году, когда туда приехали. У тех, кто жил в нашем доме, не было такого, а у нас было такое направление, может быть, потому, что мы в сельской местности.
Мы с сестрой в 1940 году посадили картошку. Земля там была хорошая, теплицы там были, и мы взяли лопаты, вскопали. Картошка отцвела, это все хорошо, но то, что нужно выкопать, это до нас не дошло. Как-то шел мужчина и говорит: «А вы чего картошку не обрываете?» А мы не знали – посадили и посадили. Она отцвела, а то, что ее обрывать надо, не знали. А картошка стоила 10 копеек тогда. Потом мы с младшей сестрой -старшая к нам не относилась, была побольше, пошли в магазин и купили семена свеклы, нам сказали, что кормовой. В 40-м мы картошку посадили, выросла такая маленькая. Потом в 1941-м году с младшей сестрой вскопали и посеяли свеклу кормовую. И больше мы ничего не делали, только придем, посмотрим – она взошла. А осенью-то, когда война началась уже, мы все ходили, народное ополчение провожали. А потом ведь скот гнали, откуда гнали, не могу сказать, наверное, из Прибалтики. Куда-то в сторону фронта, там был мясокомбинат какой-то . А коров-то сколько гнали! И вот один момент я помню: шел такой бык со стадом вместе, он был такой огромный. А там были коровы, наверное, у которых течка начиналась. И он так ревел по нашей дороге. Страшно было. Было такое громадное стадо, наверное, с района Купчино и в сторону Рыбацкого. И мужики подрубали ему ноги.
И потом мы с сестрой пошли посмотреть, выросла свекла или нет. И вот выросли такие штуки, мы так удивились. Желтые свеклины выросли. Младшая одну взяла, а я две. И принесли три свеклины домой, мама спрашивает, откуда. Да у нас там посажена свекла. Она говорит, какая свекла-то посажена! Мы ей рассказываем, что купили вот семена… А она говорит – уже был вечер – вот завтра пойдем. Мы пошли, и уже мама нам помогла, и мы притащили домой. Это был уже конец сентября. А напротив наших грядок был домик, его, конечно, убрали. Мама почистила свеклу и, как капусту солили, так же сделала. И мы ели. Опилки были, сделана была бочка.
В феврале у нас умер папа. От голода

1.2
Паровоз, доставивший продовольствие в блокадный Ленинград

Сначала мне говорил: «Анна, ходи пешком», а сам уже не мог ходить. Транспорта не было, а идти нужно было в одну сторону 5 км и обратно. В январе он в основном лежал и сидел. Я даже не могу вспомнить, жевал он шкуру или нет.
Но, во всяком случае шкуру всю съели. А 12 февраля, он пошел на завод. А с 11 числа на заводе открылось что-то вроде профилактория и взяли его туда. И в этот день он пошел 11 утром, и открыли уже профилакторий. И он обратно не пошел – остался на заводе. А у него украли карточку, хлеб-то был, там было 250 граммов. И он умер 12 февраля. И пришла женщина, сказала, что папа умер. Мама сколотила гроб из досок, померила. 16 числа мы поставили гроб на санки и пошли на завод. Пропустили нас. Он лежал в Красном уголке, похоронили. А мама решила, что мы сами вскопаем могилу. Это февраль был. Ну, как она решила. В нашей квартире 1 января умер парень, был мой ровесник. А потом через месяц где-то умер его отец. Его жена работала на заводе, на фабрике Крупской. У них, наверное, было посытнее, чем у нас. И мама с ней договорилась, что мы вскроем их могилу и папин гроб туда поставим. И мы привезли гроб на завод, положили. Привезли к кладбищу. Начали раскапывать. Все это застыло, верхушку мы сняли. А потом пришел папин брат, жена пришла. И он пошел обход делать по кладбищу. Подходит и говорит, что нашел могилу выкопанную, просит хлеб, бутылку водки еще. И мы папу так похоронили. Хлеб мы в долг не брали никогда. И сейчас там он у нас лежит.

А потом наши дома сломали на дрова – для столовой, для общепита. это был 1942 год. А в центре города в Октябрьском районе дали нам комнату. И вот мы на Плеханова и появились. В конце сентября 1942 года, здесь у нас комната 24 метра была в коммунальной квартире, еще семья одна жила. Мы туда въехали. В Володарском районе у нас дрова были, а здесь у нас дров не было. На четвертом этаже воды не было, во дворе струйка текла в прачечной. Сестра была на лесозаготовках, мама устроилась на работу. А я закончила, где общепит, где нам хлеб давали. Я уже туда не стала ходить. И 1 ноября открыли занятия. Уже не в Володарском, а в Октябрьском районе. И мы пошли в школу, я пошла в седьмой класс, в 237-ю школу.
Ну здесь были, конечно, обстрелы, бомбежка, было значительно страшнее. Во-первых, там у нас было поле, а здесь центр города, Исаакиевская площадь, проспект Майора Плеханова, госпиталь рядом. Мойка 112 рядом или 108-я наша школа была. Я пошла в 7-й класс. А занятия были только шестой, седьмой и старшие. А маленьких не брали. Сестра пошла на следующий год. А мы здесь. У нас было всего четыре класса. Седьмой, шестой, пятый и, наверное, четвертый класс был. Маленькая была школа. Холодновато было. Здание было деревянное. Ну где-то что-то подтапливали. Обстрелы были страшные. Днем, ночью бомбежка была. В этом районе много вокруг нас было домов разбито. Но наш дом стоял. Так было: ложились в кровать полуторную, мне кажется, наверное, и не раздевались. Сестра на работе была, а мы трое – мама, младшая сестра и я – мы так спали. Сначала на кухне, опять спасал самовар. Знаете, самовар поставил, у меня и сейчас самовар жив этот. Мы им пользовались, во-первых, там доски, всего понемножку.
Пошла я в седьмой класс с 1 ноября, занятия были. Потом прорыв блокады, у нас праздник. К нам пришли. Ну, во-первых, учителя молодые там, пришли два парня- моряка, один лейтенант, один мичман. Все уроки были. Уроки пения были, как положено. Танцевали, а потом учителя нам сказали, что они с крейсера «Киров», но крейсер действительно стоял. Был у нас праздник. Мы пели. Потом нас покормили – чай, компот давали. Еще шроты были, лепешки такие из сои. В школе был завтрак, кормили нас. Но обстрел в этом районе очень сильный был, не только ночью бомбежка. Район театра Мариинки, с этой стороны, а здесь Исаакиевская площадь. Потом было принято решение. Нашу школу уже разбомбили, мы где-то учились в другой. Учащихся шестых, седьмых, восьмых, девятых, десятых классов отправили на сельхозработы. Наши станции были Лисий Нос, Белогорское. Я не знаю, какой там был совхоз. Нас отправили туда до мая, мы должны были сдавать экзамены, но не стали их сдавать, нас, школьников, переселили туда. Потом занимались сельхозработами. Ну, техника, наверное, была какая-то , лошадь была, наверное. Сажали вручную капусту, картошку, все лето там были. На выходные нас отправляли домой. А уже был прорыв блокады, и хлебушка добавили. Но самое основное, что нас кормили и утром, подъем был в шесть часов. Я была как старшая, потому что вступила в 1942 году в комсомол. В 1943 году это было. Рекомендации дали, а 14 января я вступила. Я еще у секретаря горкома спрашивала, что я должна делать-то. Мне было непонятно. А он мне сказал, что, во-первых, хорошо учиться, помогать, быть выше. И поэтому я, когда поехала на сельхоз работы, у меня уже были обязанности, я должна была проводить гимнастику, натаскать воды в бочки. На залив мы ходили только один раз – было очень жарко, хотели искупаться. Классный руководитель потом сказала, что больше туда не пойдем. И мы мылись здесь. К осени ближе стали думать, куда теперь. Семь классов закончили, документы мы получили. В Ленинграде было открыто, готовили медицинских сестер и был наш один железнодорожный. Мама работала уже на заводе, и маме женщина сказала, а чего, мол, она не хочет на железную дорогу? Во-первых, там дают рабочую карточку, и закончит. А куда деваться-то еще? Я так и поступила. В 1947 году закончила и приехала.
Приняли меня, конечно, отлично. Во-первых, наши волхостроевцы помогали ленинградцам. А потом Волховстрой был единственным местом, которое так снабжалось, т.е. наш город был обеспечен. Прорыв блокады – появилось окошечко, еще не было такого. В 1942 году, когда освободили Тихвин, первый поезд с Тихвина пришел в январе в Волховстрой. Тихвин был связан с Большой землей через север. У нашей бригады локомотивщиков в депо было сложное положение – они были и в народном ополчении, и в партизанских отрядах, и здесь немец рядом был. Потом от станции Войбоколово в сторону Ладожского озера до станции Кабона была проложена времянка железнодорожной линии, тоже 33 км. Времянка была – шпалы не копали, бросали на снег, зима же была. Проложили железнодорожный путь, с запасом взяли, и поезда с Большой земли через Волховстрой на Войбоколово и на Кабону уже водили наши бригады. Трудно было, но здорово. Во-первых, эти 300 км сначала с Большой земли везли на машинах, а когда уже к Кабоне подъезжали, здесь уже количество грузов пошло очень большое. И работали наши локомотивные бригады, наши летчики были. Все нормально было.
А я поступила, в 1947 году закончила и по направлению приехала, и по сей день тут. И люди хорошие тут и заботливые, и мы ждали, и радио слушали. Одно было направление – Волховстрой. Здесь вышла замуж, тут и осталась. Техником работала, а в 1960 году закончила курсы.
В 1943 году, будучи еще школьницей, я получила медаль «За оборону Ленинграда». Конечно, приятно было.
Единственное, что у меня нет документа о том, что мы получали хлебушек. У меня нет документа, где мы работали. А вот справка о работе в подсобном хозяйстве у меня есть.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь .

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю