< Все воспоминания

Кекконен (Макарова) Любовь Ивановна

Заставка для - Кекконен (Макарова) Любовь Ивановна

Война началась , когда она жила в Тосно.

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я – Кекконен Любовь Ивановна, бывшая фамилия – Макарова Любовь Ивановна, родилась в Тосно, в 1940-м году, в августе месяце. Родители: Макарова Лидия Петровна, отец – Макаров Иван Степанович. Перед войной жили в Тосно. В войну мы были в Тосно, а потом немцы нас эвакуировали, сослали в Германию, мы были в самой Германии, в концлагере. В лагере мы прямо были, мать работала на фабрике какой-то, а мы сидели в бараках. Нас было трое детей, и мать с нами. Я самая младшая была. Старший был брат – Макаров Николай Иванович. Он на восемь лет старше, 1932 года рождения, а сестра – 1936 года рождения.

В Берлине, скорее всего, были. Где-то в пригороде эта фабрика была. Мы в другой город переезжали, что я даже запомнила, и мы в метро переезжали с вещами. А в метро-то быстро поезда уходят. Я так думаю, что нас не успели погрузить, мы на платформе остались, а мать уехала, а потом обратно кто-то приехал, и нас забрали. А так думали, что потерялись, испугались, или мы одни уехали, или на платформе остались мы. Не успели погрузить, там же быстро двери закрылись и поехали.

Больше как-то ничего не помню. Помню, как обратно, наверное, домой шли. Ночевать надо было, мы зашли в какой-то дом, и какой-то пьяный, наверное, нехорошо говорить, наш, по-моему солдат, и он нехорошо себя вел. Там девчонки, и мы как-то за дверью прятались. Мы как раз с сестрой встретились, и мы вспомнили. Я говорю: «Помнишь, ты меня в деревне подушкой накрывала!» Такое баловство: накроет, а мне было очень страшно, душила. Сестра говорит: «Ты не помнишь, сколько было лет, а я тебя на коляске везла!» Куклу мне делала, сошьет из тряпок, сажей морду нарисует – и мне хорошо, играю, вот такие воспоминания детства.

Сюда, в Нурму, после войны, в 1945-м году и приехали. Мы жили в Тосно. Там дом, в котором мы жили, остался, не разорен был. Но он был занят, нас туда не поселили. Он назывался Кульбицкий дом на Ленинском проспекте. Не знаю, почему дом Кульбицкий назывался. Может, по фамилии того, кто его поставил, как Балашовский мост. Двухэтажный он остался после войны, потому что у немцев там был штаб или что-то. Пока мы пришли, его заняли, и нас в Нурму отправили. Ну, а здесь поселили, где Спиридоновой тети Кати дом на Большой улице. Вот гора, маленький такой был домик на два окна. Хозяйка там одна бабушка была. И вот два окошка напополам разделили: нам одно окно. У нас были кровать и стол, прямо с кровати у стола сидели. Нас четверых поселили в этом доме.

Потом пришел пятый, так и ютились. Две кровати, а кухонька была за печкой, так еще бабушка приезжала на дачу, с внуком от другой дочки, тоже жили.

Мы всю крапиву съели. Еще было подсобное хозяйство. Так называлось: не совхоз, не колхоз, а подсобное хозяйство какое-то было. Я помню, там парники какие-то ставили.

Вот оттает раньше, а там поля были, и картошку, видимо, сажали. И весной мы собирали эту картошку. Уже она замерзшая, и лепешки делали из нее. Так жили. Голодные были всегда. Ну и летом в лес ходили, ягодки собирали. Потом, конечно, и себе в рот кидаешь и продать же надо, чтобы хлебушка купить. Сестра продавала.

Отец, помню, делал топорище. Тоже настругает целый мешок и тоже на рынок в город. Раньше же люди все топились, и топорища нужны было. А из города – хлеб, если купишь. А потом картошка, огород копали, сажали.

Обживались немного. Кто приехал из Эстонии, так они и с коровами и с продуктами, а мы голые приехали, у нас ничего не было, так что нам и сажать было нечем. Ну, наверное, просили у кого-то или покупали.

Мама пошла работать. Все, конечно, пошли на болото работать, торф копать. Так все, для этого всех и ссылали, чтобы потом копать тут.

Тяжелая была работа на торфу. Во-первых, мать была истощена, а питания не было, конечно, она и угробилась совсем – не могла ходить. У нее ноги. И потом не было инвалидности, ни пенсии, ничего.

Умерла она в 1977 году.

Пенсию она не получала, тогда не было, хоть и минимальной. Отец, когда до пенсии дожил, ему доплачивали пять рублей, как на иждивенцев, что ее не было.

Помню, как пошла в школу. Пошла да и пошла, сестра туда ходила, вместе и пошли.

Праздника  не было такого, как сейчас.

У нас с первого класса учителем был Валентин Кузьмич.

А потом была какая-то учительница. Вы меня как-то спрашивали, а я говорю: не помню, она вот здесь в бараке жила, и она замуж вышла и уехала в Шапки. Вот вы расспрашивали про нее, а я потом вспомнила, что да, но это уже в последних классах, в четвертом я у нее училась. Это Раиса Николаевна была.

А почему перепуталось все? Потому что по два класса учили, и тех видели учителей, и других – по два класса сидели сразу. С одними занимается, даст задание, что делать, с другими занимается.

Тогда не такие были дети, как сейчас, поспокойнее были, слушались и учителей. Это сейчас не угомонишь.

Одеты были во что попало, обуты во что-то.

Помню, отец сено в Тосно свез воз, продал и мне оттуда в рукавичках привез туфельки. Летом мы босиком ходили, это уже к школе берегли, да еще надо было галоши надеть, чтобы сохранились туфельки.

В галошах ходили люди всегда раньше. Удобно было, и обувь сохранялась. Ведь грязь кругом, а обувь не пачкалась. И пришел куда, галоши снял и пошел, чистенькие. Раньше же и мужчины на ботинки одевали.

Там у меня шапочка на фотографии, такая черненькая, я стою вот тут, такая кругленькая. И я еще говорю: чувствую, что у меня завязки развязались, и я так старалась подбородком придержать, чтобы они не разошлись.

Когда училась в Тосно, то помню, что портфели были. Гоношили родители, чтобы берегли их. А там, не помню: сумка какая-то была, наверное. Не было портфеля.

Писали мы ручками с перьями. Знаете, такие были большие с нажимом. Нас же красиво учили писать, почерк вырабатывать, потом другие стали перышки – без нажима. А там был номер какой-то. А потом писала мягко, и нажимать не надо. Потом стали говорить, что надо писать, не отрывая руку.

Каждую букву выводили.

Помню свои первые учебники, букварь.

Весь его пролистаешь, просмотришь картиночки. У нас же не было книжек-то в детстве, так что, конечно, все пролистаешь, все просмотришь.

Ну, естественно, раньше мы книжки читали, как только научилась читать, все книжки читала.

Была библиотека при школе.

Сказки сначала, потом уже Жюль Верна и все такие книжки.

Школа с девяти начинала. Я помню, что ходили с утра, две смены, по-моему, не было.

Там было два класса в нашей школе. В одном классе два класса сидят и в другом. Вечерней не было смены.

С утра мы и занимались, чтобы было светло, так как керосиновые лампы были. На переменах носились просто.

Так что с 1947 года по 1951 год я училась в нурменской школе.

Учебники нам в школе давали, тетради сами покупали. Чернила, все там давали – в школе все было.

Директором школы, я думаю, в то время был Валентин Кузьмич Замятин.

Он был военным, гимнастерка у него была и какой-то орден.

Мне не нравилось в школе учиться. Я плохо училась.

Наверное, голова была тупая, голодная была.

В школе не кормили, да и с собой не брали ничего.

Вот ходили яблоки покупали у американцев. За двадцать копеек купим яблоко и сидим, потом пером выковыриваем, пером, которым пишем.

Спиридоновы, Абрамовы – все вместе и тусовались. Штандер, лапта – это летом. С горки на санках. Вся компания, что там были. Как я не попала под этот взрыв? Я всегда вместе с ними была. А вот в этот момент я домой ушла, и как раз как ахнуло, аж стекла задрожали. И помню, как Козлова Гены брат, вот вместе в школу ходили, он за мной заходил, я помню, как он лежит на дороге – у него и кишки вывалились все. Он: «Гена, возьми меня домой!» – и умер.

Я прибежали на этот взрыв и видела, как на дороге лежит.

Напротив жили Каревы, тоже подруга моя была Ира. Она и мать сидели на крыльце. И матери осколок попал в висок, и убило сразу насмерть.

А кто бросил мину? А Ковалев Миша. Миша, да. Ольга-то умерла, и сам-то он пострадал – ковылял потом всю жизнь и нервный стал, психованный, злой.

Дети между собой не дрались, симпатий тоже не было. Просто подруги были и с теми дружили, а чего делить нам, или завидовать нечему было.

Никто никому не завидовал, лично я – никому. И мне никто, я думаю, не завидовал. Так нормально, спокойно все. Ну это же сразу после войны, все же были бедные, нищие, кто только чуть-чуть ел лучше, а так.

В 1945-м году приехали, корыто у матери было, металлическое, по-моему. Наверное, с собой привезла. В корыте, наверное, меня и везли. А банька у нас сзади, при этом домике, в котором поселили, так что мылись в бане.

Раньше в школе были санитары, проверяли ногти, чистоту, руки, может, уши смотрели, а когда-то и санитарные были такие, или это перед школой, что в голове смотрели.

Закончила нурменскую школу в 1958, а потом ездила в Тосно на поезде, на электричке, и вечером возвращались и там болтались до поезда, потом нас поселили в интернат. Учились в Белой школе, на Боярова. А интернат находился на Балашовке, у речки Тосно.

А один год как-то нас поселили в школе в спортивном зале, кровати поставили, и там мы жили.

Нас там нас не кормили, сами, что купишь. Хорошо, если купишь. Была ливерная колбаса  – собачья радость. Она была тогда вкусная. Всю неделю жили всухомятку. Чай пили, а вода из речки, заваривать не надо было, из речки пили, она, как чай. Сначала нам не нравилось, а потом уже привыкли. А здесь мы потом в спортивном зале жили, на выходные уезжали мы, а потом кто приезжал сразу в воскресенье с вечера, а кто приезжал в понедельник утром. И вот которые с вечера приехали – надо похулиганить, и взяли сделали куклу, надели ей кофту, сделали голову, шаровары надели, ноги, крюки были в потолке, и так куклу повесили, а занавесок не было, а окна большие, и свет горит, а тосненские идут, и видят: это девочка повесилась. Утром прибегают: «Кто, что, почему?» «А это кукла висит у нас!» Так вот шутили.

По каждому предмету был учитель.

Много их было. Француженка, а как зовут, перепутала уже. Две было их у нас: Исферия Израилевна, а Белла Михайловна по русскому была. А потом другая была по русскому – не давала нам скучать. У других  педагогов так: спросили – ответил, значит, не надо уже учить. А она обязательно спросит. Никогда нельзя было с ней успокоиться. Уроки садишься делать, и смотришь: а это уже спрашивали, учить не надо. Вот балбесы.

Вот, например, география. У нас была одна учительница, не помню, как ее звать. Она так интересно преподавала географию – заслушаешься. Она собирала какие-то материалы, из урока делала очень интересно, весь класс сидел. А потом пришла другая, только то, что в учебнике, – и все. Потом по русскому был тоже учитель – дали на время. Так он, наверное, и был не учитель. Творили, что хотели и орали, и бегали, он только ходил: «Не бумчите, не бумчите!» Ну, учитель же, и он такие диктанты, как для первого класса. Ну это вообще завал был, никто ничего не учил и не знал. Только: «Не бумчите!» – и все.

Учила историю. Как-то у меня Лившиц был одно время. Они были супруги в тосненской школе. Они муж и жена были. Он такой еврей, лысый, страшный был. Она была по ботанике, а он – по химии. Была учительница по истории. Как дадут, какая война, в каком году, или, наоборот, в каком году, что было – только от зубов отскакивало. Учили, а потом все равно все забылось, не помнишь.

Я сначала семь классов закончила, потом пошла в вечернюю школу – восемь классов отучилась. Как-то арифметику я не умела решать, не любила. Сестра со мной сидела, долбила мне, ну у меня хоть бы что, ничего, как пробка. Потом мне так надоело, что я не умею ее решать, и когда началась алгебра, я как-то внимательно слушала и восприняла ее. И я умела решать задачи. И я думаю: не буду запускать, алгебра с шестого началась, и я уже тянула.

После школы я пошла работать.

Я уже в четвертый класс из нового дома ходила. Деньги нам дала мамина сестра, чтобы на дачу им приезжать. Дала денег нам, а сруб был с дороги Тосно – Шапки.

Она же была у немцев сделана из бревнышек, надо было им ездить. А русские находчивые и стали делать срубы – надо было где-то жить людям. И Макаров рядом жил, и поставили сруб и решили продать, а мы купили.

Немцы связывали бревна проволокой, ну что же, разобрать-то можно было: как связали, так и разобрать можно.

Бревна все равно разобьются машинами, а людям-то надо было жить. А потом летом хорошая дорога, если сухо. А потом один Костя Герасимов по ней и ездил, продукты возил от сельпо. В день если одна машина. Глухомань была, ничего не было.

Как мать говорила, что бочонками возили селедку. Ой, какая! Все вспоминаю: мука мешками.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам  узнать и сохранить   истории   жизни. Помочь можно здесь

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю