Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я родился около Чудово, была деревня Пехало, раньше это была Ленинградская область,
а сейчас это Новгородская область. В войну этот кусок отрезали и отдали Новгородской области. Мать была, был там колхоз, отец был трактористом в последнее время, а мать детьми занималась. У нас в семье было четверо детей, последняя девочка заболела, умерла. Нас осталось трое: я, сестра и старший брат. Когда война началась, мой отец с последним трактором увозил все документы колхозные, ну и ехал председатель колхоза. Он нам предложил, а мать звали Александра Петровна: «Александра, – говорит садитесь с детьми, -больше места нет».
А у нас была еще тетя, жена ее брата. Он в Финскую воевал, и уже был призван в армию. Служил на Кольском, всю войну отслужил и вернулся живой. Мой отец с предвседателем погрузили документы и повезли их в Тихвин, где-то в Тихвине они выгрузились, и у него была бронь. Но сейчас никто не знает, и подтвердить не могут, но что бронь была у трактористов – это да.
В конце августа пришли немцы. Перед войной только отец построил новый дом. Поселился офицер, нас троих выгнали всех на кухню. А в передней поселился офицер. Я помню, была зима, начались морозы. И была передовая уже, вниз по Волхову, недалеко, не доезжая Чудово, там была передовая, и наши бомбили, и немцы. Война есть война. Нас выселили в Чудово, дядя жил в Чудово, мы там были недолго. Но помню, как наши бомбили. Бомба разорвалась, и осколок прошил дверь, стекла вылетели. Были мы, дети, и хозяин, брат уже был в армии. А потом нас забрали, посадили в эшелон и повезли в Латвию.
. Мать и нас трое детей: я , сестра и брат. Привезли нас в Латвию и стали раздавать латышам, хуторянам. Но так как у нас одна мать была работящая , старший брат 1930 года рождения, нас никто не хотел брать. Но потом взял хозяин нас. Мать-то была работящая, а ему нужны были работники . Он нас взял. Посадили нас на сани и привезли. Он жил на хуторе. Стадо коров у него было. Много было коров, порядка 20 штук. Хозяин сам, жена у него, мать еще жива была и сын, сын был один. Мать сразу стала работать. Работала дояркой. Привезли нас зимой. Скот-то стоял во дворах. Через какое-то время мать работала, а мы бегали. Питались мы сразу за общим столом с хозяином, передняя комната была большая, и питались мы все вместе. Чашки были такие, наливали и ели, стол был длинный. Дом был не хозяина, а его матери. Он был двухэтажный, кирпичный, большой такой. И через какое-то время немцы забрали его сына взрослого в немецкую армию.
Относились к нам хорошо, кормили, одевали, жаловаться грех. Потом расскажу. Немцы забрали его в армию, и через некоторое время пришла похоронка, что он погиб. Тут незадолго до этого умерла бабушка, и хозяйка спилась. Он ее даже потом не пускал за общий стол. И так продолжалось год, наверное. Летом мы пасли коров. А потом нас забрали и повезли, не знаю куда, но мать копала, ходила на работу. В лагерь нас забрали. Был лагерь окружен колючей проволокой. Помню барак, несколько было бараков. Мы были, и еще был ребенок, и еще одна бабушка. И эта пожилая женщина все время просила есть. Сыночки, сходите, попросите. Но нас кормили баландой вроде как, ну чем – то все равно кормили. Ну мы, пацаны маленькие, котелок она даст, кухня была недалеко от барака, были ворота, я все помню. Когда офицер увидит, что кто-то ходит, он поварешкой замахнется, и мы бегом. Не дают, говорим, она все время стонала там. Пожилая была. А мы там были, пока война, уже наши наступали. Мать и говорит, а на работе были и мужчины, и женщины.
Я-то помню, что бараки, нары двухэтажные, и сначала мы бегали. А потом сидели в бараках. Кормили плохо и относились плохо. Немцы любили порядок во всем. Вот такой случай был: один из пленных украл пайку хлеба и вечером после работы, а там темнеет рано, а работали до темноты, якобы украл пайку хлеба, разожгли костер, всех выгнали, кто ходячий, кто не ходячий – к этим кострам. Его привязали к столбу и стали дубасить палками, мать говорит не: смотрите, а он кричит, конечно. Били, пока сознание не потерял. Его отвязали, он упал и куда-то унесли. Не знаю, живой или нет .
Один мужчина говорит матери: я не знаю, почему так, то ли Бог помог, то ли что, что и бомбили, и стреляли, а мы выжили. Он говорил, что нужно бежать, под конец войны немцы стали злые, что наши уже в Латвии. Что нас всех перестреляют. Недалеко от Тукумса мы были. И говорил, что перестреляют всех, нужно бежать. Ну, охрана уже, наверное, никто не смотрел. Сами берегли свою шкуру, больше, чем нас. И первую ночь говорит: ложитесь у входа, я стукну, и выходите. И мы пойдем. Первую ночь он не пришел. Он говорил, нельзя было сегодня , ну вывели нас ползком и не разговаривать, ну, через лагерь ползком, там согнитесь, там уже вход под колючую проволоку был прорезан или прорублен уже. И через какое-то время отошли, и теперь можно стоя, только не говорите. И говорит: через некоторое время вам налево, мне направо, но боже избавь, если вас поймают, чтобы не говорили про меня. Иначе найдут все равно. Ну, мать была хоть и не грамотная, но толковая женщина была. Говорит: хорошо, назвала его по имени. Ну, все, говорит, до свидания. Ты меня не знаешь, и я вас не знаю. Мы снова пришли к хозяину, естественно, хозяин нас принял. И мы пасли коров, а мать ухаживала за стадом. И бык был. Разные были. Стадо есть стадо. А потом два раза, я помню, заезжала разведка, наши на мотоцикле. Бойцы Красной Армии.
. А у нас тесное окружение, у хозяина был хутор, вот этот дом – и все общение. Мать знала, там еще был хозяин, еще был богаче, и стадо у него было больше. Он служил на немцев..
Мы не ходили никуда. Смысла не было. Днем мы пасли коров. Осень наступала, хозяин говорит: «Поехали в лес за дровами». Печку-то нужно было топить. И каждое дерево хозяин берег. И мы ветки собирали, грузили на лошадь и возили. И возили на дрова только сухие. Я еще маленький, но все равно помогал.
Вот на мотоцикле заскочили, первый и второй раз. Первый раз он узнал, где что, где дороги. Мать рассказала, что знала. Туда не езжайте. Там хозяин с немцами связан. А наш был не связан
. Поэтому такого общения не было у нас. Нас все время грузили. Мать была послушна. Куда идти, мы на чужой территории. Все возили, тут погрузили. Тут выгрузили.
Ну, первый-то раз он заехал. Двое их было на мотоцикле, спрашивают, как он, да ничего – мать говорит, и кормит, и поит, за общим столом едим. Все хорошо. Одежду сделал нам. Ну ладно, говорит, он расспросил, где немцы, и как относятся. Мать что знала, рассказала. И он говорит: «Оставайтесь мне некогда», и уехал. А мы остались у хозяина. Через некоторое время, когда наши стали наступать , еще раз приехали наши. А в один из вечеров немцы ехали, там был хутор у хозяина, и были две дороги, и дом был посередине. И по одной из дорог ехали немцы, а стало уже темнеть, немцы, естественно, боялись партизан, и они заехали к хозяину на ночлег. Мать спрашивает у хозяина, что им постелить. «Накидай им соломы». А хозяин и нас не любил, и немцев не любил. Жил сам по себе. Соломы постели, и все. А перед был большой такой, комната, на двух телегах они ехали. Сколько человек, не помню, на каждой телеге по 2 или по пять человек. У них была овчарка, через телеги прыгала она. Мать спрашивает, а что им подать на стол. Чаю вскипяти, и все. Молоко было, много очень: дойных коров штук 13 было. А мать делала, что хозяин говорил, она же ему подчинялась. Видно, немцам не понравился его прием. Они утром, когда уезжали, у них одна лошадь хромала, а у хозяина были две лошади. Одна была выездная, они ее поймали и запрягли, а ему хромую оставили. Он говорит: «Не берите. Мне пахать надо, а что я на хромой-то сделаю. Вы же меня налогами обложили, я немало отдаю: коз, рожь отдаю. Все, что выращиваю». Они никого не слушали и уехали. Но никого не тронули. Может быть, через неделю, а то и раньше, они приезжают на крытых двух машинах и говорят: «Хозяин, давай ключи». Он говорит матери, чтобы открывала, что говорят, то и делала.. Иначе убьют. Она открыла двор, они скинули сходни, загрузили две машины скотом и уехали. Через неделю еще раз приехали. В общем, половину стада его они забрали . Поэтому я и говорю: он и немцев не любил, и нас терпел, потому что мы работали на него. Ну и больше они не приезжали. Через некоторое время война закончилась, вернее, конец войны, немцы погрузили нас в эшелон и повезли куда-то, ближе к границе с Германией.
Дальше от Союза. Туда вглубь. А тут уже наша авиация прослеживала. Ну и не знаю, то ли разведка доложила, что пленных везут. Началась бомбежка наших составов, может, состав был и не один. И немцы линии повредили, им надоело ремонтировать, они нас отцепили и оставили в чистом поле. Продукты, которые были, они разделили и сами уехали. В двух передних вагонах, а нас оставили. Нас стали бомбить, то ли наши. То ли немцы. Ну, мать нас подолом прикрывала, а мы прятались по канавам.
Что сами наблюдали, и все. Вот когда нас бросили в поле, эшелон стоял, мы наблюдали. Немцы прилетели бомбить, и вдруг наши, и завязался бой. Немцев подбили, они на поле сели. Ну, и нашего, он один был. А их свора была, и они его подбили. И рядом стояли и наш, и немецкий. А мы потом бегали через некоторое время смотреть на эти самолеты. Мы неделю или две простояли. Только прилетают бомбить то ли немцы, то ли наши, мы разбежимся, ляжем.
Таким образом мы на самолеты бегали смотреть. Лазили там, детворы было много.
Еще помню, обуви не было. Так, были портные и сапожники, шили нам сандалии из кожи, с самолета немецкого содрали кожу и сшили нам. А наш самолет не такой был, а у немецкого бак был обтянут кожей, и вот срезали кожу и сшили сандалии нам. Чтобы не босиком бегать. Никто за мной не ухаживал. Я без обуви, без всего.
Таким образом, потом нас подцепили уже наши. Пригнали паровоз и привезли нас в Чудово. И началась проверка, где были. Я не помню, чтобы меня спрашивали. А брат от нас уже ушел. Он пришел в Пехово, а там ничего нет, все сожгли то ли немцы, то ли наши. Был же указ ничего врагу не оставлять. И брат, когда от нас ушел, а дядя Леша жил в Чудово. А потом его забрали, и он служил. Разминировал от Киришей до Новгорода левый берег, на котором были немцы. И вот что он рассказывал.
У них был женский взвод, девушки, которые тоже разминировали. И сержант был один. А тут было отделение, а у немцев были мины ящиками, там были 12 мин, а одна вынималась контрольная, и ящик не взрывался, нужно было одну вот эту найти. Ну, им было не больше 20 лет всем. Девушка одна собрала свое отделение и говорит: «Вот эту достаем и обезвреживаем». Достала, да не ту мину, и от отделения ничего не осталось. Следующий случай: у нас был пожилой такой мужчина, ему и говорят: «Слушай, Петрович, все, служба твоя закончилась, иди, получай деньги и поезжай домой». Он пришел в штаб, ему говорят: «Нет сегодня денег, приди завтра». А без денег как отпустить, нужно доехать куда-то. Он походил по казарме , чего буду ходить-то, пойду, помогу своим братишкам, пошел разминировать, тоже был минер. И не вернулся. Где-то от радости, то ли рука дрогнула, погиб, в общем. Сколько их погибло здесь молодых.
Ну, мы в Чудово . Мать говорит: «Оставьте нас здесь, ГКБ проверяли, не нашли ничего, никакого компромата на нас». Она пошла, раньше тоже были исполкомы, женщина там была. И говорит мать: «Оставьте нас в Чудово, потому что сходила в деревню, там ничего не осталось, жить-то негде». А председатель исполкома раскричалась: «Езжайте в Митровку, вы предатели. Под Тушино, когда если кто ездил из Чудово на Волхов, там Пионер, потом Митровка. Идите туда и там есть землянки». Ну мать расплакалась. Пришла. «Будете в колхозе работать!», нам дали землянку.
Весной и осенью заливало землянку.. Брата не было, потом в армии он был. Прежде чем лечь спать, мы с матерью и сестрой по 70 ведер вынем, и только тогда ложились спать на нары. Утром опять вода. Мать уходила на работу.
В дома нас не пускали. Мы жили в землянке. Мы же были изгои. Нас называли предателями. А, говорили, предатели приехали, езжайте в землянку.
Вот Тушино и Митровка. Вот хочу все съездить и побывать на этом месте. В этом году обязательно съезжу. Там когда дорога есть и ответвления и должен быть проезд через дорогу, и я попробую поехать.
Воду уберем и спать ложимся утром опять. И так весной и осенью. И главное, когда мы приехали, у нас мать продавала все, что было. Часть вещей у брата была, это был брат отца, дядя Леша. Пальто было зимнее, часы. И прочее. Она все продала, чтобы как-то питаться. С колхоза не давали ничего. Я ходил по соседям, выпрашивал что-нибудь. Но они мне давали мороженой картошки. Когда лето – собирали траву, крапиву. Все употреблял в пищу. Через какое-то время, брат, а еще до армии он работал в Торфяном. Вот когда в Зуево едете, не доезжая, там есть Торфяное. И он через дядю Лешу узнал, что мы в Митровке. Он и говорит: «Слушай, я пришлю вербовщика». Раньше вербовали на торф предприятие. «И он как бы вас завербует. И вы переедете в Торфяное, иначе вы там умрете с голоду».
Мать согласилась, приехал вербовщик, нас забрал. У нас же не было документов, когда мы приехали, раньше не давали паспорт. Тут не далеко же было все. Мать работала на торфпредприятии, я пошел в первый класс, потому что здесь было далеко деревни, особенно зимой. У меня обуви не было зимней, и я не ходил в школу. А вот в Торфяном я пошел в первый класс. И там тоже первое время не хватало. Мать меня посылала к дяде Леше, картошки взять. «У меня уже кончилась , все выдала вам». Иду туда, и там ведерко мне дадут, я на плечи и привозил. Потом брат по матери дядя Вася, он всю войну прослужил на Кольском, а семья была в оккупации. Тоже в колхозе где-то были, работали. А дядя то пришел, грудь в орденах, и в колхоз не пошел. Устроился на железную дорогу. И семью забрал туда, выдали ему комнату небольшую. А так как он семью забрал, его посчитали врагом народа и забрали, и посадили на три месяца. Отсидел он три месяца, получил паспорт. А потом я закончил 4 класса в Торфяном. Мать работала одна. Брата забрали в армию. Денег хватало только на хлеб и воду. И кое-какую одежду. И дядя Вася, когда я 4 класса закончил, говорит маме: «Давай попробуем его устроить в ремесленное училище. Жить пока будет у нас» Как договорился он там с начальником ЖКО, потому что комната была маленькая. А у него своих было пять детей: три сына и две дочки. И все в этой комнате, и меня еще. Сколько он ему заплатил, не знаю. Они меня прописали и устроили в училище. А там уже брат Юрий, его дети, один уже работал на дизеле и был токарем и меня при заводе «Русский дизель» пристроили, я два года отучился. Там сразу же крутили на станках болты, гайки. Сначала простые вещи делали. А потом уже два часа учились, а остальное – работали. Мне было 14 лет. Но работал уже наравне со взрослыми. Всю войну нас мучил голод. Оттого что немцы пришли. Что они нас плохо кормили, а свой урожай мы не успели собрать. Август был, не успели собрать. И мать что-то выпрашивала. Были запасы, так немцы все отобрали. Нас выселили. И после войны постоянно был голод, ни кола, ни двора. Одна мать работала. Сестра заболела –
Нина Петровна. В землянке ноги застудила и перестала ходить И матери посоветовали: «Слушай, грей воду в бочке, насыпай стожья, сажай в эту бочку как можно терпеть, и вода остынет, и тогда ноги пройдут». Несколько раз пропарили ее, и она стала ходить. Но она и говорит: «Поеду к хозяину, может, оттуда привезу продуктов». Есть-то нечего, еще в Митровке были. Она уехала. Приезжает к хозяину, а он говорит: «Слушай, дом от меня отобрали, всю живность в колхоз забрали. Мой дом сделали для колхоза» А его выселили в маленький домик. А крупный дом был материн. И сделали управление колхоза. Ну, она так и осталась.
И так осталась там, там работала, тоже на хуторах. Потом вышла замуж, и так осталась там. Она там и умерла. Мы ездили в гости, и они к нам приезжали. Потом они в Риге жили с мужем. Он работал на пилораме, и она подсобным рабочим.
А брат отслужил в армии и остался на Украине. Там были шахты, устроился туда работать. И там работал в Пятихатках. Там были урановые шахты, он работал буровым. Вышел на пенсию, год иди два пробыл на пенсии и умер. Потому что шахтеры долго не живут. Но вот рассказывали, пять лет отработал, но он-то больше, до пенсии. У него была жена – помогала ему поддерживать состояние здоровья нормальное. И барсучий жир ему давала, чтобы здоровье поправить
И вот он рассказывает, пять лет проработал человек и вывели его на пенсию. И жене не нужен, никому. Мы идем на работу, а он кричит: «Принесите динамит, я говорит, за пять лет построил дом кирпичный, грунт был там твердый, принесите, я, говорит, эту женщину и этот дом взорву к черту. И сам погибну».
Ну, а кто даст динамит-то ему. Через пять лет был плохой уже. Ну к брату я несколько раз ездил. Мы с женой к нему ездили в гости. Он работал нормально. И ко мне приезжал. Мать так и жила в Торфяном. Я уже в армии отслужил. И раньше все проверялось, контроль жесткий. А я, еще до армии, я хотел на Бийск уехать, на Байкал – не пустили, а тут в Архангельске строили комбинат. И мы решили: поедем по путевкам строить. Вызвал нас директор, стол такой длинный, он с того конца, и нас человек 10. «Куда вы едете, кто вас там ждет?. Здесь у вас и жилье, и заработки нормальные». Мы правда, уже зарабатывали хорошо. Мы были уже токаря хорошие. Преподаватели были хорошие, Василий Васильевич, он нам все передал. Он был токарь 6 разряда. Он нас натренировал. И директор говорит: куда едете. У меня план, а выпускали дизеля, которые Китай закупал, план мне сорвете, мне голову снимут. А мы говорим: «Мы решили»
. Приехали мы туда, поселили в бараки нас, первые месяцы ничего. Мы летом уехали, а потом осень началась и чего-то, а там в этом поселке были немцы, высланные с Прибалтики. Когда война началась, их туда отправили. И там была большая задолженность по зарплате. Мы приехали, а нас пришло два эшелона. Первый сначала, потом второй. Нас было 1200, потом еще 1000 человек. Строили мы там. Я был на растворном узле, бригадиром был, и там у меня были женщины в бригаде. Песок грузил один мужчина. Бригада была 18 человек. И бетон давали, и раствор давали. И дома начали строить блочные, и заводы. Блоки такие были, и первый блок у нас Людмила Ивановна, забыл фамилию, получила первую квартиру в блочном доме. Ну а мы, осень началась, бараки потекли, и денег перестали давать. А у нас хозяйства нет, молодые, что получим, то за месяц и потратим. В армии я начал курить, до этого я не курил. На курево надо, туда надо, а денег нет. Мы стали бастовать. Ну, и с Архангельска, приехали комсомольцы, учительница откуда-то и ЖКО, и прочее. Человек пять зашли, а у нас дождь прошел. А у нас стоят тазики, кастрюли стоят, и дождь капает туда. Учительница зашла первая, говорит, что неприглядная картина. Ну, первый спрашивает у ЖКО, все начальство друг на друга. А с Архангельска говорит: «Все прекратили, будем говорить в кабинете, вот что, ребята, выходите завтра на работу, вам выдадут по 10 рублей. На день хватит вам. А потом мы наладим все это дело. Надо работать». Ну, мы говорим, будем работать, если деньги будут. А голодные сил-то нет. «Все наладится. Может быть, устроим талоны вам. Если денег не дадут. Будете по талоном питаться. А потом деньги будут и высчитают за талоны, а остаток на руки выдадут». Хорошо. Ну и сколько так длилось, не помню, а потом наладилось все.
И у меня время армии пришло. Вызывают и неделю дали: рассчитывайся и в эшелон, езжай к матери, успеешь съездить, и мы тебя забираем. Я приехал, побыл у мамы и туда назад вернулся. Откладывается. Как? А у меня деньги-то заканчиваются. Опять я к матери съездил, дорога, я же платил за самолет до Ленинграда и обратно. Я к начальнику: «Людмила Ивановна, принимайте временно на работу, я как буду». «Давай выходи». Хорошие люди были. Я поработал, опять в военкомат повестка, я пришел. Все грузим, рассчитайте меня, в армию я иду.
А после армии – я отслужил два года – я должен был в Архангельск ехать и хотел туда ехать. А мне говорят в военкомате: «Нет, поедешь к матери». В части так сказали. Прочитали письмо, мать пишет, что приезжай домой, я одна, сестра в Латвии, брат на Украине. Приезжай ко мне. Я приехал, торфпредприятие уже закрылось, мать была на пенсии. Я в Чудово пришел, в комитет, комсомольцы все были: выручайте, токарей не надо, а мне надо же работать. Иди, говорят, на стройку. Ну, на стройку так на стройку. Матери меня не прокормить, да и я здоровый, нужно матери помогать. Раньше была потребность в работе. Пошел на стройку я, и еще один товарищ. Копать траншеи под фундамент. Нас двое, чтобы заработать, нужно кубы делать, дали третьего человека, а третий пришел, сразу сел, иглу достал, укол делает. Вот там я увидел первого наркомана, в те еще годы. Он сделает укол и ходит дурак дураком, не работает.
Нас послали вдвоем сделать разметку, и нужно было выкопать фундамент под дом.
На стройке работали.
Я когда на пенсию вышел, звание узника получил. У нас на работе был один товарищ, он говорит: «Ты где был, в лагере?»
– Был, в Прибалтике.
– Так вот: пиши в новгородский архив, я тебе принесу завтра адрес. Напишешь туда все что было.
Он мне дал справку, что заполнить. Я написал, и через 2- 3 месяца мне пришли бланки на мать, сестру, а на брата мать не указала, что брат был с нами.
Его тогда могли в лагерь отправить. А когда узнают что, на работу не устроиться.
Поэтому она не указала его. И справку мне выслали на меня, мать, что она была, и на сестру.
КГБ все проверяли. В бумаге написано, что все проверено управлением госбезопасности. Компромата нет. Я пришел в пенсионный отдел, мне женщина говорит, сходи, только не говорит что я сказала. Сходи в такую-то комнату и скажи, пусть дадут справку, что недостающие тебе года до 45 лет – это года, что в лагере были. Их как рабочие засчитывают. Я пришел. Там молодые девушки были такие. Да, говорит, положено и начала листать. Приходит вторая и говорит: туда-то смотри. А потом говорит: к этой справке нужна еще одна справка, я спрашиваю, какая. А что вы не были врагом народа. Я говорю, слушайте, сколько лет мне было в войну? Я был ребенком, мне было 5 лет, когда нас в лагерь отправили. . (из интервью. Прим. ред.)
