Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.
Я – уроженец Мгинского района, поселок Невдубстрой, ныне – город Кировск, Ленинградская область. Когда война началась, перед самой войной я был самый старший. Дальше идет сестра Нина, потом идет брат Саша, но он сейчас уже умер, папа с мамой и дедушка с бабушкой.
Все жили здесь. Сначала в бараке жили, а потом – в домах рубленых. Это угол Победы и Краснофлотской – в этих домах.
Война началась, мне было 8 лет.
Отец работал на станции, на 8-й ГРЭС, в ремонтно-механическом цеху, нормировщик, потом был председатель профкома. А мама работала сначала в столовой, а потом – в доме культуры. Перед самой войной она была кассиром в клубе. Дедушка на хлебозаводе был. А бабушка была дома – с нами сидела. Нина была на 4 года младше, Саша был маленький, мне было почти 8 лет. Я собирался идти в школу. Помню, что ее отремонтировали, покрашены были классы, а потом война началась. Война началась – отец ушел в армию. И, как говорится, смех прекратился. Перед войной не слышно было ни гармошки, ни музыки. Но кино еще было. Ходили все, «Чапаева» показывали. Помню, и раньше «Чапаева» ходил смотреть.
Отец был призван на Финскую войну. Мы туда ездили с матерью к нему. А сестра и брат дома были, а меня взяла. Мы приезжали в воинскую часть, нам комнату давали. Мать навещала отца.
Разговоры были, что неспокойно, ведь Германия завоевывала Европу. Все знали из газет про эти вещи и так относились тревожно. В семье было радио.
Так получилось, отца демобилизовали. Стал он на 8-й ГРЭС работать, мать – в клуб. А мы с дедушкой уехали в Ленинград. Семья была большая, и был поросенок. Нужно было еще одного купить поросенка. И мы, как сейчас помню, в субботу уехали в Ленинград покупать поросенка. Дед меня взял с собой. Он поехал к своей дочери, она недалеко от рынка жила. И как сейчас помню, вечером мы поехали, переночевали, утром дед сходил, купил поросенка. А потом собрались, и он положил поросенка в корзинку, и мы вышли и пошли на вокзал Московский – там были поезда до Невдубстроя. А потом надо было переправляться на катере с пристани на пристань.
И когда мы выходили и шли на вокзал, в это время народ бежал к рупорам. В 12 часов выступал Молотов. Я все спрашиваю: «Что такое?» А дед слушал. Он говорит: «Война, война началась!» Мы приехали – все уже знали, Самое интересное, что из школы старшеклассники первое время после объявления войны ходили по квартирам, переписывали население, Мы стали собираться в эвакуацию, если немец дойдет. Но готовились, записали нас и противогазы принесли. И стали тренировать нас, около домов траншеи копали.
А мы жили в доме недалеко от больницы, примерно Кирова, 19, Кирова, 20 – были старые дома, здесь как раз была больница недалеко, мне казалось, вообще рядом. В подвале было бомбоубежище, и мы тренировались туда ходить по тревоге. Мы бежали и помогали прийти туда, посидим минут 40 – и домой. Раза два нас тренировали. А потом, когда немец подошел к Луге, стало ясно, что надо собираться. Записались в эвакуацию и стали готовиться. Составы-товарняки были оборудованы спальными местами, подавали по пути, где от Мги возили кирпич, как раз до больницы пути и шли. Мы и стали собираться, первый эшелон ушел, а мы во второй, как раз ехал Володя Баранов.
Выехали. Бабушка осталась. Дед куда-то уехал по заданию хлебозавода. Все сели и поехали, кроме него одного. Потом подъехали на 9 км, и поезд остановился, и поехали на Мгу, и не доехали. Там, оказывается, немец высадил десант, 300 человек десанта. И движение прекратилось, нас обратно привезли. Дед прибежал. Отец уже на фронте был, добровольцем он ушел: все равно заберут, так лучше добровольцем уйти. Он был офицер запаса, он не заканчивал спецзаведение.
Отец и говорит так матери: «Собирай детей». Саша был маленький, годик был, с бабушкой остался. Пускай она останется, а соображу с машиной, как-нибудь через Отрадное в Ленинград ехать.
Бабушка написала знакомой записку в Ленинграде. Мать схватила меня, Нину, мешок сухарей, еще грудная была девочка, и на Неву побежали, катер ходил, мы смотрим: уже самолеты летают. И как раз подвезли раненых из Мги на лошадях. Погрузили на катер, и мы вместе с ними. Дождались поезда, сели и приехал в Ленинград. Оттуда добрались, где знакомая жила на Невском. Пока разместились, недели полторы–две, мы там жили. Это было лето 1941 года. Он же, немец, когда вошел 4 сентября, по-моему. 8 сентября блокада началась.
Мы туда приехали. Мать, конечно, искала отца. Кстати, мы перед отъездом ездили к отцу, он стоял в Пушкине. Но ответа не приходило, а потом переехали. Нам нужно было оформляться и карточки иметь – запасы заканчивались. И потом Денисовские отправили семью в деревню – милиционером был. Это была дочка дедушки от первого брака. Он на бабушке второй раз женился, и у него было три дочки. И мы связались. Он разрешил прийти и помог оформиться, и мы получили карточку, и так остались живы. Народу было много, беженцев – не пройти, толпами ходили потоки людей. А потом все меньше и меньше: кто-то уехал, кто как. Сентябрь, октябрь мы жили, а в ноябре и декабре было страшное дело: люди умирали с голоду.
У мамы девочка была грудная, и молоко пропало, и девочка умерла.
Алла звали ее вроде. Мы остались: Нина, я и мать.
А бабушка с братом остались и ждали, когда они приедут. А потом слух, что немец Кировск взял. Начали обстрел, и они побежали в больницу, и тут немец пришел и всех эвакуировали во Псков. Перегнали туда мирное население. Жили они в лагерях.
Были приспособлены скотные дворы, коровники были, они там жили. Но потом не знаю, как было, бабушка потом ходила, нашла хозяйку какую-то и у нее домработницей жила, и так прокормились, и там их освободили. А отца под Пулковскими высотами ранило, и он лежал в госпитале в Ленинграде, я раза два к нему ходил. А потом его эвакуировали на Урал. Там ему дали инвалидность, вторую группу – рука была перебита разрывной рулей. Правда, кость не задело. Правая рука не двигалась у него.
Мама не работала, она по аттестату отца деньги и карточки получала. И война, и Саша с бабушкой, и молоко пропало, и грудная девочка умерла. Ноги у мамы распухли. Когда на рынке работали, мы купили овес – два мешочка, кг 4, наверное, и вроде пачки 2–4 клея столярного. И ели. Столярный клей, как студень, лавровый лист, пряности какие-то – и так ели. И супчик варили, и благодаря этому пережили трудные месяцы, когда 125 грамм хлеба – и все. Ждали, когда «Дорога жизни» встанет.
Деньги были, мы захватили, и в военкомате прописали. Все это дело. Но по карточкам получали. И добавка была – столярный клей.
Тогда был общий коридор и пять комнат. Ну, были двухкомнатные, и кухня была общая. И мы там жили.
Сначала свет был, потом не стало. Мама, соседки-женщины помогали, буржуйку поставили печку с выводом в окно.
А чем топили? Мебель жгли, стулья, дрова, во дворе Чернышевская, дом 9, там где-то были, можно было что-то найти деревянное, и топили раз в сутки, чтобы кипяток попить.
За водой я ходил, с бидончиком на Неву, метрах в 500 была Нева. Женщины тоже ходили, я подойду, они мне из ковшика нальют. Очередь за водой не видал, но народ был.
В магазин карточки отоваривать так только я и ходил. Там булочная за углом была, 125 грамм, крупу какую-то, концентраты были в основном. А тут только 125 грамм хлеба. Две недели были страшные такие, а потом «Дорога жизни» открылась, прибавили хлеба, на карточки крупа появилась. Стало легче.
Бомбежки были. Помню не самый период, когда уже на две недели город замер, по 125 грамм хлеба давали, много умерших было. Покойников возили. А сначала, когда приехали, комсомольцы ходили, зажигалки сбрасывали с домов. Я, когда пошел, вижу: хвост лежит от бомбы, от зажигалки, я поднял и бросил в бочку с водой. Комсомольцы забыли бросить, но он холодный был. Сестре потом рассказывал.
В бомбоубежище не ходили. А куда мы пойдем? Предлагали идти, оповещали, кто идет, кто нет. Мы не ходили. У матери, во-первых, ноги опухли, плохо ходили. А мы куда без матери? И так оставались. Понадеялись на Бога, останемся живы – так хорошо.
В основном все больше у печки сидели. Угольки тлели, мы грелись, мать сказки рассказывала нам. Как-то к играм и не тянуло, сидели, рассказывали.
С фактами людоедства не сталкивался, не слышал. Я слышал, что кошек, собак и крыс ели, никого не было, всех съели.
А в очереди за хлебом я не помню, что- то говорили между собой, но в основном – о фронте, кто-то – о фронте, о военных, о Невском пятачке.
Жили надеждой, все время говорили, что война закончится. По радио был метроном – тукал. А если известия, говорили, где войска, всегда говорили, что населённый пункт оставили и перешли на наиболее выгодные позиции, чтобы накопить силы. С надеждой говорили. Нам без надежды жить было нельзя.
Стихи читали по радио, интересное говорили. Ольга Берггольц читала, патриотичная женщина, она читала. Музыку ставили, не радостная такая музыка и не слишком грустная. Но была музыка.
А как город запомнился? Снег был. Улицы протоптаны только. Трамваи перестали ходить, остановились они. А потом мама с палочкой ходила в военкомат. Пришла и говорит: «Дали направление на такое-то число, добраться до Финляндского вокзала и ехать на другую сторону по “Дороге жизни”!» И мы уже в марте месяце 1942 мы уже кое-как добрались, 15 число было или 12 число, добрались. Нас провожали маленько, дали нам саночки. Соседка пошла, матери помогла, потом забрала санки. Мать взяла, что было, ватное одеяло в дорогу. Нас посадили в команду, организовали и привезли с Финляндского вокзала на этот берег, я не знаю, как называется, забыл.
Нашу команду определили. Мы сели кучками, потом пришли машины: привезли продукты от той стороны, отгрузились – и сразу за нами. Посадили нас в полуторку и ночью, это мы утром выехали, а только ночью попали. Привезли нас в Кабону. Открытая была полуторка, потому что мать нас одеялом закрывала. Там было много колей, там были регулировщики. Приехали в Кабону, в церковь, добрались до церкви кто как.
Церковь, и внутри костры горели. Много было народу. Рядом был хлев или скотный дворе деревянный, и он был заполнен. А потом по командам все пошли, и мать принесла половину котелка каши, буханку хлеба, сухарей и еще что-то – раздавали на каждого человека. Мы маленько окрепли. Потом утром военные приехали на машине и по направлению мы на Волхов ехали в Череповец, на родину отца. Сестры были там, ранее были отправлены из Ленинграда. Туда мы и ехали.
Это деревня была, Щетинская деревня. Фамилия редкая Харьков, а там все Харьковы: в этом доме, в другом доме, вся деревня. Ну, короче говоря, маму сразу определили. Они жили в одной избе – две, три семьи, народу много, спать негде. Нас определили в дом, чердачное такое помещение, одну комнату, чердачная была комната. Потом мать сходила в район, на учет поставили. Мы были не одни блокадники, много приехали, Мать более-менее окрепла, стала ходить, работать в совхозе. Мать, не помню, где и кем работала, но помогать ходила, по силе возможности. Мы получила по аттестату, деньги были.
А потом по весне отец приехал к нам, демобилизовался в деревню.
В мае 1942-го года он приехал и сразу завербовался, и мы поехали в Балашиху. Там было три завода военных. Жили там, в Балашихе, там я пошел в первый класс, мне было 9 лет.
В 1942 м году поехали. Приехали туда. Я пошел в школу, отец – на работу на завод. Мать в столовую пошла работать. Мать сама из Пскова, приехала по вербовке, взяли ее с столовую помощницей, так и работала, потом отца встретила, они поженились, семью создали. Специальность у нее повара была. Отец пошел на завод, на авиационный, запчасти делал.
Жизнь была легче под Москвой. Там, как говорится, намного было легче. Хоть были карточки, но было легче. Потом отец работал на боеприпасном заводе, у них был магазин специальный и карточки специальные. Паек был такой: масло было сливочное. Женщины все были желтые, кто работал, от пороха – вредные вещества. За вредность давали и талоны, и карточки были.
Люди же жили маленькими успехами нашими военными на фронте. Жили этим, я помню, еще радовались, писали, и по радио передавали, когда взяли Жуков. То первая операция была, отбили у немцев, забыл какой город.
Как только хорошие вести – так улыбаемся.
В школе учился, в основном там все знали. Мне приходилось учиться с сыновьями высоких начальников, так что они знали из первых уст, как наши шли, и делились.
1943-й год, после Сталинграда была эйфория радости. Сразу стали новости хорошие.
Потом был тракторный и боеприпасный – три завода. Сначала отец на авиационный пошел, там работал. В Москву по профсоюзной линии поехал, встретил старых приятелей, они ему помогли перейти на боеприпасный завод. И туда рекомендовали, и туда. Мать в столовой работала. Народу тоже было под Москвой. Узбеков нагнали, в халатах ходили, и всех кормить надо. И там она работала. Весточка пришла, что бабушка с Сашей живы. Все время искали, писали. И нашли во Пскове. Отец сразу туда поехал. А дед, который хотел бабушку привезти, не успел это сделать: немец вошел, и деда схватили и повесили немцы в Невдубстрое. Кто-то сказал, что сын у него военный, и вот так повесили. И таких было много – несколько человек. Висели около бункеров на 8-й ГРЭС.
А потом, когда узнали, что бабушка под Псковом, папа поехал и привез. Все нормально. А потом мы узнали, что был прорыв блокады в 1943-м году. В 1944 году освободили, отец сначала приехал, потом нас привез из-под Москвы. Тогда уже была и вторая сестра – Алла. В 1946 году приехали мы сюда, ну да тут еще девочка родилась. И у нас было пять человек: два брата и три сестры. Вот так мы тут с 1946 года жили: сначала – в первом доме, потом – во втором, нам дали комнату побольше, потом квартиру дали в пятом доме. Я тут закончил семь классов, как раз школа-гимназия должна была в этом году открыться, но я поступил в техникум. Отец говорит: «Давай поступай, 8-я ГРЭС рядом, будешь работать». Ну, я так и сделал: поступил в техникум, закончил его в 1953 году, познакомился тут, вместе учились, много нас было. Познакомился с девушкой, но мы так знали друг друга. И мы решили пожениться. Думали на 8-ю ГРЭС, но Ленэнерго отказались, и пришлось ехать в Калининград. Там работали, я был машинистом турбины, а она – техником. Потом меня призвали в армию. Она тоже рассчиталась, сюда приехала, сын уже родился. Бабушка еще была старенькая с нами. Мы вернулись обратно, а я поехал в армию служить. А она здесь и работала на 8-й ГРЭС. В армии я служил, нас отправили в школу механиков авиационных, а потом отправляли в воинские части. Я попал в Ленинградский военный округ сюда, часть стояла под Псковом. Ну и часть была секретная, сейчас уже можно говорить. Бомбардировщики были «Ту-16», пришли на смену. И они были основными носителями ядерного оружия, самолеты реактивные. Потом нашу часть передали министерство Военно-морского флота, поскольку была задача действовать на море. И у нас были не бомбы, а торпеды подвесные. Демобилизовался я, приехал сюда. Потом устроился. Трудно было с работой. Мне предложили идти на стройку. Так я работал на стройке. За бункером сразу – подсобное предприятие, делали арматуру и металлоконструкции, Потом в Кириши поехал, нас перевели, потом вернулся обратно. И все. Потом открылась Ладога. Там работал, а потом поехал на Украину, посмотреть на заводы. Товарищ пригласил, Березовский, был директором завода, дал вызов мне. Я приехал, там был недолго, полгода был там – тоже дела не особо шли, и вернулся сюда, но пошел в Горгаз, 15 лет отработал и пошел на пенсию.
И считается, что после армии на стройке работал 10 лет, потом на Ладоге работал 12 лет, потом – в Горгазе 15 лет.
Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории жизни. Помочь можно здесь
