Горячих Михаил Ионович

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Я-Горячих Михаил Ионович, родился 11 июня 1924 года в Рязанской области, недалеко от Москвы. В одну соседнюю деревню пойдем – Тульская область, в другую – Московская область, а мы относились к Рязанской области.
До войны жили в деревне. Семья была из 10 человек: нас восемь было – четыре девочки и четыре парня, – мать и отец. Коровы, поросята, куры, гуси – было хозяйство. В 1930-м году были организованны колхозы. До 30-го года были хозяйства, а потом образовались колхозы. И мы подростками работали в колхозе. В колхоз вошло все наше хозяйство: кур, лошадей, всю утварь пришлось отдать. А кто не хотел в колхоз – их облагали таким налогом, что они лошадей продавали, потому что невозможно было держать скот. Их очень притесняли. Со временем им все равно приходилось вступать в колхоз.
С 12 лет мы пошли работать. Одну лошадку дают и борозды. День отработал, тебе ставят палочку. Назывался такой день «трудодень». Вот до войны я работал за «трудодень». Мы каждый день работали, получалось 360 палочек. А когда урожай собирали, то его делили. Например, пшеницу по 300 грамм за трудодень. Вот за 360 дней и получаешь пшеницу, гречку и все остальное.
В 1941 году, когда началась война, мы ещё работали в колхозе. В 1942 году в июне мне исполнилось 18 лет, а в августе я был призван в армию. В армию нас провожали всем селом, потому что на фронт очень много уходило.
В наше село немец не приходил. В районе Михайлова были, а в нашем селе – нет. Перед тем как пришли немцы в район, начали растаскивать колхозы, снова делили имущество. Председатели, коммунисты все убежали, потому что коммунистов немцы вешали. А народ остался. Вот все колхозы и развалились. Все хозяйство, даже мед, – пасека была, – и тот разделили. Кому одну лошадку, а большая семья – две лошадки. А потом, когда немцев прогнали, пришла советская власть обратно, и обратно всё это в колхоз.

– Наше село не занимали немцы , даже не видели немцев. В район Михайлова приходили, но они недолго были. От Михайлова началось отступление.
Призвали меня в армию, направили в 40-й учебно-пулемётный полк – это в городе Ковров Московской области – с августа 1942 года и по март 1943 года. Изучали в основном оружие, вплоть до пушек. У нас была трёхэтажная школа и там казармы были.
6 месяцев мы проучились, нам дали звание сержанта, и направили в Казань.
– А от Казани в десяти километрах есть озеро, и возле этого озера были землянки. Мы здесь, я уже тогда командир отделения был, обучали станковому пулемёту – «максиму» .
Это хорошие пулемёты. Раньше в пулеметы заливалась вода, Там был кожух, который заливался водой. Чтобы ствол, когда стреляли большой очередью (сразу 50 патронов) не грелся. Ствол накалялся до красна. И когда он накалялся, в кожухе же была вода, и вот он охлаждался.
У него кожух 8 кг, щит 6 кг и деталь, на которую устанавливают пулемет около 12 кг.
Около 25 кг получается.
Отделение, которое обслуживает станковые пулеметы, состояло из командира отделения, пулеметчика, помощника пулеметчика и трех подносчиков патрон. Я был командиром отделения станкового пулемёта.
Хладнокровие – это твоя обязанность. Вот появилась группа немцев и ты по ним открываешь огонь, спокойно и без всяких эмоций. Если один появился, то есть снайперы, которые стреляли в одиночку, а у нас станковый пулемет это очень большое, .грозное оружие Вот, когда нас народу много и их много, не обращаешь внимания, не страшно, а вот когда один на один, вот тут уже страшно.
В 1943 году нас отправили на фронт. Мы прибыли в город Орёл, направили нас в 84-ю Гвардейскую дивизию (стрелковая дивизия). От Орла мы шли в сторону Курска. Долго мы шли, с боями, потому что освобождали деревни. Помню такой случай, это было в 1944 году, март месяц, стояли в обороне весной, даже на лошадях не могли ездить, на лошади верхом привозили еду, в основном сухари, продукты. Было очень голодно. За 20 км нас снимали с фронта, собрали только несколько человек, а остальные ходили за сухарями на склады, пешком ходили.
Что значит стоять в обороне: дождик прошел, палаткой прикрываешься и спишь, сидя в окопе. Если поднялся – тебя снайпер нашел. Интересно то, что такие были тяжёлые времена, и никто не болел. Когда немцы отступают- идешь вперед. Очень тяжело со станкового пулемёта стрелять. Допустим, стрелок идет – у него оружие и патроны, автоматчик идет – у него пара дисков, а у нас – винтовка 8 кг и дополнительная ноша –пулемет с оснащением.
И вот, в 1943 году в декабре я был ранен в Курской дуге в ногу: осколок пробил сапог, ватные брюки, но до кости не дошёл, в икре застрял. Я его сам выдернул. И вот, сразу в госпиталь, в город Иваново. Пролежал я там до февраля 1944 года, вылечился и снова на фронт, в 97-й Гвардейский стрелковый полк. Я – командир взвода. Здесь мы наступали от Великих Лук до города Томска.
Когда мы шли на Курс, деревень не было, деревни были – только одно название! Немцы всё сжигали и отступали. А жители уходили, их выгоняли в лес. В деревню заходишь – одни трубы торчат, и все. Это делали для того, чтобы нам негде было укрыться от дождя, от непогоды. Вот в таких условиях мы воевали. Когда я второй раз попал на фронт в 97-ю Гвардейскую дивизию, мы наступали от Витебска на Полоцк. Была оборона.
Чтобы солдаты не находились в окопах, строили землянки. А землянки строили так: рыли траншею и делали типа кроватей, а сверху 2-3 наката деревьев и потом спали зимой, чтоб снаряд или мина не пробили. А стенки были из глины.
Когда копаешь лежаки такие, эту землю наверх накатом, вот такие землянки были.
Мы вообще не знали, что такое помыться в наступлении – месяцами не умывались. Не мыли рук – руки были все черные. Чтобы умыться, нужно было чем – то вытереться , полотенцем или ещё чем то, поэтому вообще не умывались.
Полевая кухня была где-то в тылу, старшина приносил еду. У него термос на спине, и он с термосом ходил по траншеям. Кормили нас в основном кашей, гречей с американской тушёнкой. Водку давали только перед наступлением. Когда идёшь в наступление, то обязательно по 100 грамм. А питьевую воду… Мы ходили в деревню к колодцам, но нам не разрешали пить из колодцев, потому что вода могла быть отравлена. Пили или из ручья, или, – дождик пройдет, – из лужи. Пилоткой черпаешь, процедишь, чтоб грязи не было, и пьешь.
Когда мы долго стояли в обороне, не было поставки продуктов, появилась вошь. Столько было вши!!!. Вот днём всё проверишь, потрясёшь, поспишь ночь, утром встанешь в 5-6 часов, и откуда вошь берется? Вот такое было.
Когда мы подходили к Полоцку, была долговременная оборона. Там землянки были, траншеи хорошие. Это было в марте 1944 года. Нас всех автоматчиков отобрали в отдельную группу. И мы 3 дня штурмовали, чтоб взять траншеи и прорвать оборону. Было дело зимой примерно в трех километрах от передовой. Ползком, по-пластунски. Красная ракета – и вперёд! И вот мы три дня в снегу находились. И ночь, и день в снегу. Надо ночью спать в снегу, ямочку выроешь, в шинели часика 1,5 поспишь, встанешь потрясешься, а спать охота, обратно ложишься . А потом нас вывели на передовую, нам показали ориентиры, до которых мы должны ползти, всех одели в маскировочные халаты, и мы ползком должны были добраться до места и в снегу окопаться. Утром нам дали команду, и мы поползли к передовой. Примерно метров 200-250 не доходя до немецких траншей, всей цепочкой мы в снег закопались и лежали. Началась артподготовка, шла она полчаса. Весь передний край траншеи… Был снег, и все стало черное от земли! Минометы, передовую обстреляли. Нас подняли, – красная ракета для всех, – и все бегом вперёд с автоматами побежали. Немцы по нам стреляют, а мы по ним. Никакой боязни не было, только вперёд. И вот, метров 30-40 не доходя до траншеи, мне пуля попала в руку и прошла через локоть на вылет, повредила мышцу. Рука до сих пор не сгибается. Я бегу, рука у меня болтается, кровь бежит. Я думал в начале, что оторвало, такой удар был! Потом смотрю: пальцы шевелятся. Рука болтается, а пальцы шевелятся, значит, не оторвало. Добежал до траншеи, а у нас нечем было даже перевязать рану, бинтов нет. Немцы мне уже рану перевязали. – Да, пленные немцы. Всю руку перебинтовали. А выхода не было. 13 пленных немцев и 2 солдата сопровождающих. А нас было человек 5 раненых. До медсанбата шли, примерно, около километра, но метров за 200 я уже идти не мог, истекал кровью. Меня два немца под руки вели до санбата. В медсанбате мне сразу кровь влили. Медсанбат – это палатка брезентовая, там операционный стол, там врачи, медсёстры, сразу делают операции. Потом нас человек 8-10 на машину и отвезли в город Ржев. Этот город Ржев был весь разбит. Одно здание только было. И там был пункт, куда всех раненых свозили, а с этого пункта уже на поезда, и очутился я в городе Актюбинск, в Казахстане.
В госпитале я три месяца пробыл, полтора месяца в гипсе был, больше я на фронт не попал. На фронт отправляли только здоровых, а кто ранен – того домой. А я был признан негодным к строевой службе, в строй я уже не попал. В соседнем городе, был пункт, куда отправляли раненых, нестроевых. Набралась большая группа, человек 50-60, мы там неделю или больше находились в этом городке. А потом нас распределили: кого на охрану военных заводов; группу отобрали, чтобы рыбу ловить. А я попал в группу из 30 человек учиться на санитарных инструкторов.
В марте 1944 года я был направлен в город Чкалов в школу санитарных инструкторов. После школы инструкторов нас отправили на фронт. Мы прибыли в город Белая Церковь, там находился штаб армии первого Белорусского фронта. Когда наша группа туда поступила, немцы уже были в Варшаве.