< Все воспоминания

Гампер Инга Георгиевна

Заставка для - Гампер Инга Георгиевна

Война началась, когда она жила в Перми

 

Мы сохраняем устную историю. Помочь нам можно здесь.

Моя девичья фамилия Гампер, а назвали меня Ингеборгой в честь папиной сестры, она была Ингеборга Антоновна Гампер, а я была Ингеборга Георгиевна Гампер. Родилась я в Златоусте в 1931 году.

Мама Инги
1929 год

Мама еще училась, а уже в школе  преподавала математику. Она была очень успешным математиком. Будучи совсем молоденькой, она  преподавала в школе второй ступени математику в Златоусте. И там я родилась. А когда мне  исполнился  годик,  мы переехали в Пермь. И до 32-х лет я прожила в Перми, где и закончила школу.

Папы не стало в 1937 году. Мы жили на подстанции, она была засекреченная. В  папином  распоряжении было несколько трансформаторов, он был старший техником. Мы тогда жили на казённой площади, в двухкомнатной квартире с минимумом удобств в двухэтажном доме. И когда его арестовывали в мае месяце, нас сразу же выгнали на улицу.  Мне еще не было 6 лет.

Помню, я плакала, а напротив нашего подъезда стоял какой-то фургон, и мама меня успокаивала. Я не помню,  в какое время это произошло, помню только, что-то серое двигалось, это май месяц был.  Деревья еще голые были. Меня какие-то соседи успокаивали. Мама пыталась там что-то взять, а потом у меня как провал, с кем, где я была?

Помню, что дедушка Антон Карлович Гампер получил квартиру в бывшем монастырском одноэтажном доме, большую квартиру пятикомнатную. Он был завучем строительного техникума и преподавал там начертательную геометрию и черчение. Он создавал этот техникум, у меня сохранилась книга об истории техникума, и там написано, как он создавал лаборатории техникума.

Сначала бабушка с дедушкой  жили в съемной половине частного дома. Я хорошо помню этот двухэтажный серый дом дворянского типа.

Мой соученик по университету потом жил в этой квартире, и  я заходила туда.  Когда я была  маленькая,   квартира эта казалась мне  огромной. Мне выделили комнатку маленькую, там только раскладушка была. Прожили бабушка с дедушкой в большой квартире не больше трех месяцев, а потом их забрали и посадили. Следователь тут же въехал в эту квартиру. Все занял, все себе забрал: серебро, пианино- все. Мама пришла  к ним, чтобы забрать свои вещи. Она ходила по квартире, а следователь за ней ходил и говорил: «Берите только свое!» Бабушка успела маму предупредить, что в большой цветок  она спрятала в мешочке цепочку, колечко и что-то еще, потому что поняла, что они, если выйдут на свободу, то выйдут нищими.

Маме удалось вытащить спрятанное золото, и она потом его бабушке отдала. Но нас и из этой квартиры выставили на улицу. А бабушку с дедушкой посадили как семью врагов народа. Просидели они около года: то ли 9 месяцев, то ли 11.

А в декабре отец был расстрелян уже. Он сидел в одиночке, ничего не подписал. Арестовали и расстреляли двух родных братьев отца. Их одновременно взяли. Несколько дней, может быть, разница была между арестами. Брата отца   в Краснокамске взяли, а моего  отца  в Перми.

Моего отца в Перми многие знали. Он был яхтсменом,  конькобежцем, имел разряд по шахматам, был хорошим фотографом. У меня до сих пор хранятся несколько его изобретений. У него был фотоаппарат и приемник самодельный. Ну, раз есть приемник, значит, явно враг народа!

Стали им предъявлять коллективное дело, их было арестовано 19-ть человек. А они друг друга даже не знали и никогда не слышали друг о друге. Следователи написали, что это группа готовила какой-то переворот, какие-то взрывы.

Я у матери  была одна. Нас не арестовали, потому что частично отец признал свою вину. Но что он признал? Когда его начальник был в отпуске, отца временно назначили старшим нескольких подстанций.  А в это время на подстанции привезли немецкое оборудование. Тогда часто ставили немецкие трансформаторы, и немцы приезжали устанавливать новое оборудование и инструктировать русских специалистов. Я помню,   как один немец к нам заходил , и они с отцом в шахматы играли. Я этого не видела, но в деле это было записано. А потом, когда немцы уехали, случилась авария на одном трансформаторе.

«Вы признаете, что это вы подстроили эту аварию?»- спрашивали отца на допросе. Но папа не признавал своей вины. Он признал только то, что он, как заместитель инженера, вовремя не поставил трансформатор на ремонт, потому что этот трансформатор был самый старый. Но его посчитали виновным и обвинили в шпионаже в пользу Германии. Никто и не скрывал, как немец приходил к нам. Папины друзья многие это видели,  и даже есть показания одного папиного друга. Хотя многие из друзей отца показания  не давали, говорили, что ничего не знают. А те, кто боялся за свою шкуру, соглашались,  подписывали то, что им давали; подписывали уже готовые протоколы.

Папу посадили в одиночку. Мама ходила к нему, носила ему передачи, у меня хранятся его записочки, написанные на желтом клочке бумаги карандашом: «Передай мне то-то и то-то…» А еще передавал постирать рубашку, у которой низ был оторван, вот такими полосами Видимо, он рубашку рвал и что-то перевязывал. Эту рубашку мама долго хранила, ведь от нее отцом пахло. А потом она вся сгнила.

В милиции маму долго водили за нос. Шел 1938 год, я помню весной и летом мама сговаривалась с другими женщинами, и они осаждали НКВД, требовали информации. Им говорили, что дело закончено, что все заключенные будут отправлены в Сибирь на 10 лет без права переписки, что поезд уйдет такого-то числа. И эти женщины и зимой, и летом с этими передачами на Пермь 2-ю таскались. Мерзли. Мама оттуда возвращалась совершенно синяя.  А я даже не помню, где мы жили в этот период времени.

Потом я помню, что перед школой мама комнату сняла. Мы жили в одной комнате с хозяйкой в старом деревянном двухэтажном доме: одна квартира наверху, одна внизу. Мы на первом этаже жили,  и оттуда я пошла в школу. Плохо жили: туалет был деревянный в сенях. Там мы довольно долго жили года два-три. Лет шесть или восемь маму никуда не брали на работу. Ей предлагали грузить уголь на железнодорожной  станции – у нее был  волчий билет.

А до ареста папы мама работала. Она поступила в университет на физмат и еще при этом работала медсестрой. Я помню, что у нее дома были какие-то колбочки. А после ареста отца никто не брал ее на работу с неоконченным высшим образованием – она тогда училась на втором курсе. И тут   директор школы поселка Кислотный пригласил маму работать учителем математики. Там школа была не очень престижная, находилась в двухэтажном обычном здании. Там ей дали школьную квартиру, которая была предназначена для директора, но сам он жил в другом месте. Мама там тяжело заболела, лежала в больнице и практически была безнадежна – у нее была тяжелейшая дизентерия. Но ей просто повезло: рядом было много хороших   людей, спас ее местный врач.

Так мама стала работать  в пятых- шестых классах. Она два года там проработала, а потом ее взяли работать в ОБЛОНО. В областной отдел народного образования. Когда она там работала,  мы жили с хозяйкой. Дохода совсем не было, мама работала вечно допоздна. Помню, что за мной в школу приходила хозяйка, потому что школа далеко была, у завода Сталина по Комсомольскому проспекту. И туда я ходила первый класс, а было это в 1939 году, и половину второго. В школе нас не кормили.

Хорошо помню мою первую учительницу Вохлакову Викторину Павловну. Она была совершенно седенькая, очень хорошая, добрая. Формы  у нас не было, учились все вместе: и мальчики, и девочки. У меня тетрадочки сохранились с первого класса. Помню своего одноклассника, который мне симпатизировал, Гена Вольников, высокий такой мальчик. Мы домой вместе ходили, он мне записочки писал, и я ему симпатизировала тоже. Я уже не помню сейчас, что там было в этих записочках.

А потом маме дали квартиру при татарской школе. Неудобное это было жилье. Мама пришла,  посмотрела ту комнату, а вместе с ней туда пришла семья татар, которые мечтали жить при этой школе. Вот они и предложили маме поменяться: у них квартира была в Перьми-2 без удобств. Там только холодная вода была в доме, одна комната 17 метров и кухонька такая маленькая-маленькая, а в ней русская печка большая. Мама сразу согласилась, вот мы туда переехали. Поэтому я пошла учиться в тридцать первую школу. Эта школа была женская, учениц там было мало, и я там мало проучилась.

После второго класса мама меня отправила на все лето в дом отдыха «Красный Яр». Я туда отправилась весной  1941 года. Наступил июнь, в этом доме отдыха жили родственники Калинина. Помню панику 22 июня: приехали большие машины, забрали всех «высокопоставленных», родственников, а через пару дней за мной приехала мама, меня забрала, и сразу же практически отправила в детский дом в село Юсть Кудынкорского района Коми-Пермякского округа.

В «Красном Яре» мы в основном собирали ягоды, там была хорошая природа, народа было много, помню, взрослые танцевали, а мы так бегали вприпрыжку. Не было каких-то развлечений, игр, кружков по рукоделию. Но помню, что голодной я не была, кормили прилично.

Когда мы уже ближе к университету переехали, там были в магазине крабы в баночках, они назывались бульончики, и поджаристые сухарики, которые можно было в суп класть. Мы их любили как лакомство. А еще продавали конфеты «Мишка на Севере», они были очень дорогие, их особенно никто не покупал. Все это было еще до войны. А когда началась война,   все продукты эти лежали на полках, потому что война была, и доходов у людей не было.

Меня отправили в детский дом зимой 1941 года. Помню, что ехала с попутчиками, с двумя мужчинами, сначала на поезде, потом в розвальнях на лошади туда в Юсть. Я помню, как нас на ходу вываливали несколько раз в снег, холодно было. Там в Юсть было 50 человек жителей. И туда, в эту глухую деревню, был эвакуирован детский дом из Киева. Маме было дано поручение размещать детей по всей области. Я часто плакала по этому поводу,  потому что я жила там, как в Освенциме, всю зиму ели один горох: сами сажали, собирали, лущили и ели. А там жирные черви плавали. Кто не мог есть, тот погибал вообще. Детей в детском доме было 103 человека, а руководила им Юдина Мария. У не был сын – Славик Юдин, и вот в свои 10 лет я в него влюбилась. А его потом отправили его в армию.

Помню, что наш детский дом размещался в двухэтажном деревянном доме, на втором этаже была квартира директора и завуча. Потом от их квартир тянулся длинный зал с окнами на одну сторону: там был весь детский дом, там были дети от 3 до 8 лет.

Я ходила все время в туфельках на один размер меньше моего, ноги просто отваливались, даже дойти до бани не могла, а  баня  топилась во дворе. Я все плакала, думала, что мама от меня избавиться хочет, сильно голодала. Ни одежды там не было, ни учебы нормальной. В одной комнате занимались несколько человек из разных классов – вот так мы и учились. Не знаю, сколько у нас погибло тогда детей.

Хорошо помню, что там внизу стояло пианино, там же был кабинет врача, а я всегда помогала медсестре перевязывать больных детей. Помню, что у меня был жуткий фурункулез на  безымянном пальце. Я ничего не могла делать из – за жуткой боли в руке –  ни спать,  ни есть. Там я прожила около 1,5 лет, и мама ко мне не приезжала.

Потом меня перевели в Выскарскую лесную школу, она, помню, на холме стояла. Это было двухэтажное кирпичное здание, там было много-много классов, и ни одного учителя. Целый день постоянно мы там бесились, я там тоже, помню,  постоянно мерзла. Всю войну мыкалась по лесным школам, и в интернате жила. А как оказалось потом, это мама меня таким образом спасала.

От этого времени у меня осталась единственная фотография : в Юстье, моя подружка – дочка завуча – попросила нас сфотографировать, и я там стою – одни кости. Мама, глянув на фотографию, ее потом выкинула. Когда я вернулась к маме домой, я даже не помню. Тогда я училась в пятом или в шестом классе. Вернулась обратно в свою 31-ую школу. А заканчивала  я школу, уже живя  на улице Генкера №1, рядом с университетом Пермским. Там все друзья мои учились.

Наша школа №31 была девичья, и  чем только там не занимались. Всякие выставки устраивали, драматический театр у нас был, как сейчас помню. Я играла мужские роли, потому что никто их не брал. Играла цыган пушкинских. Серьезные ставили спектакли: «Я рад, останься до утра под сенью нашего костра, или пробудь у нас и доле, сколько хочешь». Я играла старого цыгана, бороду  мне делали. И еще играла мельника в «Русалке». Так что я на сцене  играю давно.

Но никогда я не чувствовала остро, что я изгой, хотя у нас в классе не было больше репрессированных. Окончили школу 15 человек. Маленький был класс.

Я никогда ничего не боялась и всегда во всем участвовала. Помню, как  мы взяли шефство над интернатом ослепших военных. Они жили в большом бараке в  ужасных условиях, и мы к ним туда ходили раз в неделю. Уроки закончатся. И мы к ним шли тайком. Потом учителя  об этом узнали, и мы получили все как следует. Нам за это ставили единицы по поведению. Была у нас такая Маша Гундарева , классная дама-физичка. Она выследила нас, пришла на встречу с ними 23 февраля, посмотрела, чем мы там занимаемся, а потом нас обвинили, что мы чуть ли не ложимся с ними в постель. А мы просто помогали им писать письма домой,  их девушкам. Ребята эти нас были рады носить на руках. Были среди них разные инвалиды: у одного нет одной ноги, у другого – руки, а при этом еще и слепые.

Мы научились по Бралю читать, у нас был один планшет, его разрезали нам, и каждому попались по 4 дырочки. Это было очень интересно. И хотя нам запрещали, мы все равно ходили к ним и помогали, чем могли.

Как вы помните День Победы?

Хорошо  помню День Победы. Я была дома, в школу мы не пошли, побежали на Пермь 2. Там поезда все шли на восток, в Сибирь- все мимо нас. Эта станция была транзитная.

Там, у вокзала, была большая площадь. Поезда останавливали, перебрасывали же на восток в Японию. Разные поезда были : теплушки, товарные были и нормальные пассажирские вагоны. Солдаты стояли в открытых дверях вагонов, раздвижные двери их были открыты, и они махали нам руками. А мы их цветами забрасывали. И вот на этой привокзальной площади из громкоговорителя звучала музыка, вся площадь танцевала, все прыгали, обнимались и целовались. Все это продолжалось целый день 9 мая. Я думаю, что весь день и на этой площади, и центре города, и в сквере большом, и в парке Карла Маркса тоже гуляния были.

А в 1953 году, после смерти Сталина мама делала запрос об отце.  На её запрос пришла справочка: «Такой-то, такой-то умер в 1945 году от столбняка»

Я у дедушки своего училась. Он начертательную геометрию преподавал, их выпустили в 1939 году через 9-10 месяцев после ареста.  Дед вышел, а бабушка переехала жить к нам, так как  дедушка поселился у своей бывшей любовницы – преподавательницы биологии в школе. Бабушка очень переживала. Все его оправдывала, что он выполнил все свои обещания: «Пока не вырастут дети, друг друга не предавать». Но дед приходил каждый месяц к ней и приносил определенное количество денег. Она перед этим всегда очень волновалась, прихорашивалась, мылась. Так он с этой Зинаидой Степановной до конца своих дней и прожил. Он был очень пунктуальный – немецкая кровь. Умер он в 1963 году.

Дед перед смертью успел построить кооперативную квартиру себе со всеми удобствами, с горячей водой, с ванной, но он уже не мог воспользоваться ванной, хотя всю жизнь мечтал помыться в горячей ванне. И он уже не мог залезать туда – ему была 83 года.

А вообще , наш род с 1648 года  начинался с  немца Нестора Гампера и француженки Лишь Ателен. Эта женщина была его гувернанткой, а он потом на ней женился.

Нашему отцу три строчки посвящено в книге «История строительного училища». Там три тома было по 500 страниц, а всего вышло 12 томов. Одна женщина мне прислала фотографии, и эту книгу: «История строительного училища».

А бабушка работала счетоводом, в Риге она окончила финансовое училище.

Вот бабушкин протокол допроса: «25.01.1938 года.

Вопрос: «Вы арестованы, как участник немецкой диверсионной организации, действующей на территории Перми, по приказу которой выполняли шпионские диверсионные задания в пользу Германии. Вы признаете это?»

–  Да, признаю. Я была завербована шпионом военной немецкой разведки в 1933 году.

– Ваша деятельность?

– Я держатель конспиративной квартиры, которую посещали все участники организации. Я выполняла эту роль с большой осторожностью.

– Вы хорошо знаете Кюнцель Юлия Александровну?  Что о ней вам известно?

– Мне известно, что она активная участница  шпионской организации, систематически посещала нашу квартиру, была связана с мастером завода Краузе Генрихом Николаевичем, откуда узнавала все сведения о заводе номер 16.

– Назовите список тех, что заходил к вам в квартиру?

– Шмидт Ирина Васильевна, Канне Карп Карлович, Мид Яков и т.д. Подпись поставлена, но это не она писала, их заставляли подписывать готовые протоколы.

После 1953 года нашего следователя, который    забрал нашу квартиру и вел дело моего отца, тоже посадили и , по-моему, даже застреляли.

Мы надеемся, что Вам понравился рассказ. Помогите нам узнать и сохранить истории   жизни. Помочь можно здесь 

Фото

Нас поддерживают

ЛООО СП «Центр женских инициатив»
Ленинградская область, г. Тосно, ул. Боярова, д. 16а
Телефон/факс: +7-813-61-3-23-05
Email: wic06@narod.ru

Добавить свою историю

Хотите стать частью проекта и поделиться семейными историями и воспоминаниями о войне и военных годах?

Прислать историю